Джон Пассос - 1919 Страница 14

Она опять заплакала, и он покраснел и ужасно смутился. Она прижалась к нему и сказала:

- Мы не будем сидеть до конца. Мы вернемся вовремя.

Он обхватил ее и начал тискать, но она решительно отстранила его и сказала:

- Потом.

Джо не мог смотреть на экран. Когда они вернулись домой, было уже десять. Она позволила ему раздеть ее, но сейчас же прыгнула в кровать и завернулась в простыню и захныкала, что боится забеременеть, пускай он потерпит, покуда она разузнает, как избежать беременности, Она только и позволила, что полежать рядом с ней, а потом оказалось уже десять минут двенадцатого, и ему пришлось наспех одеться и бежать в порт. Старый негр перевез его на лодке к пароходу. Безлунная весенняя ночь пряно пахла. Он услышал над головой курлыканье и прищурил глава, пытаясь разглядеть птиц, пролетавших под бледными звездами.

- Это гуси, хозяин, - тихонько сказал старый негр.

Когда он взобрался на палубу, все принялись дразнить его и говорить, что он ужасно осунулся. Джо не знал, что сказать, и стал хвастать, и отшучиваться, и врать почем вря.

НОВОСТИ ДНЯ XXI

Прощай Бродвей

Франция алло

Нас десять миллионов

ВОСЬМИЛЕТНИЙ МАЛЬЧИК ВЫСТРЕЛОМ ИЗ ВИНТОВКИ УБИТ СВОИМ ТОВАРИЩЕМ

полиция уже довела до нашего сведения, что всякого рода увеселения в Париже должны носить не публичный, но строго интимный характер и быть ограничены в смысле времени; мы и без того уделяем слишком много внимания танцам

капиталовложения возросли на 104%, в то время как торговый оборот достиг 520%

ГЕРМАНИЯ ПОТЕРЯЛА КОНТРОЛЬ НАД ГАВАЙСКИМ САХАРОМ

попытки большевистского правительства добиться путем переговоров о перемирии эвакуации из России северо-американских и союзных войск не встречают серьезного отношения

БРИТАНСКИЙ ЛЕТЧИК СРАЖАЕТСЯ С ШЕСТЬЮДЕСЯТЬЮ ВРАГАМИ

Сербы продвинулись на 10 миль;

заняли 10 городов;

угрожают Прилепу

Почтенье

м-р Цип Цип Цип

Как вы чувствуете себя

Почтенье

м-р Цип Цип Цип

Вас постригли точка в точку

Вас постригли точка в точку

Вас постригли точка в точку как меня

ПО СЛУХАМ ЛЕНИН ЖИВ

РУКОПЛЕСКАНИЯ И СЛЕЗЫ НА ТОРЖЕСТВЕННОМ СОБРАНИИ В "ИППОДРОМЕ"

в моем распоряжении имеются бесчисленные и вполне достоверные свидетельства невероятной жестокости Гинденбурга; подробности столь ужасны, что их невозможно огласить в печати. Они говорят об изнасилованных женщинах и девушках, о самоубийствах и невинной крови, обагряющей стопы Гинденбурга

ПАДЕНИЕ РОЖДАЕМОСТИ И БРАКОВ КАК СЛЕДСТВИЕ ВОЙНЫ

Прахом к праху отыдешь

Пеплом в землю уйдешь

От гранаты спасешься

Под шрапнель попадешь

КАМЕРА-ОБСКУРА (29)

дождевые капли падают одна за другой с конского каштана над беседкой на стол в пустынном саду пивной и размокший гравий и мой стриженый череп по которому осторожно скользят взад и вперед мои пальцы ощупывая пушистые шишки и впадины

весна и мы только что купались в Марне выше по берегу где-то за жирными тучами на горизонте стучат молотком по жестяной крыше в дождь "весной после купанья в Марне этот стук молотка где-то на севере вколачивает в наши уши мысль о смерти

хмельная мысль о смерти просачивается в весеннюю кровь пульсирующую в сожженной солнцем шее вверх и вниз по животу под тугим кушаком зудит как коньяк в пальцах моих ног и ушных мочках и пальцах поглаживающих пушистый коротко остриженный череп

робкие щекочущие пальцы ощупывают очертание твердого бессмертного черепа под мясом скелет с черепом в очках сидит в саду под сияющими редкими дождевыми каплями в новой защитной форме в моем двадцатилетнем теле которое плавало в Марне в бело-красных полосатых трусах в Шалоне весной.

РИЧАРД ЭЛСУЭРС СЕВЕДЖ

Когда Дик был маленький, он ничего не знал о своем отце, но по вечерам, готовя в своей каморке на чердаке школьные уроки, он иногда думал о нем; он кидался на кровать и лежал на спине, пытаясь вспомнить, как он выглядел, и Оук-парк, и что было до того, как мама стала такой несчастной и им пришлось перебраться на восток и поселиться у тети Беатрисы. Пахнет вежеталем и сигарным дымом, и он сидит на спинке коврового дивана рядом с толстым мужчиной в панаме, и, когда тот начинает хохотать, диван трясется: он хватается за папину спину и колотит его по руке выше локтя, и мускулы на руке твердые, как стул или стол, и, когда папа хохочет, смех эхом отдается у него в спине. "Дики, убери грязные ноги с моего костюма", и он ползает на четвереньках в солнечных лучах, льющихся сквозь кружевные занавески, и пытается сорвать с ковра большие, пурпурные розы; они все стоят перед красным автомобилем, и у папы красное лицо, и он пахнет подмышками, и кругом появляется белый пар, и все говорят: "Предохранительный клапан". Папа и мама обедают внизу, и у них гости, и вино, и новый лакей, и, должно быть, всем очень весело, потому что они беспрерывно смеются, и ножи и вилки все время стучат: клик-клик; папа ловит его - он подглядывает в ночной рубашке из-за портьер - и выходит к нему ужасно веселый и возбужденный, от него пахнет вином, и он шлепает его, и мама выходит и говорит: "Генри, не бей ребенка", и они стоят за портьерами и шипят друг на друга сдавленными голосами, потому что рядом гости, и мама хватает Дика и несет его, плача, наверх, на ней вечернее платье, все в кружевах и рюшках, с большими шелковыми буфами; от прикосновения к шелку у него ноют зубы, мурашки бегают по спине. У него и у Генри желтые пальто с карманами, как у взрослых, и желтые кепи, и он потерял пуговку со своего кепи. И все время солнце и ветер. Дик уставал и слабел, когда пытался вспомнить все это, и был до того захвачен, что никак не мог сосредоточиться на завтрашних уроках, и доставал "Двадцать тысяч миль под водой", спрятанные под матрацем, так как мама отнимала у него все книги, не имевшие прямого касательства к урокам, и сначала только заглядывал в книгу, а потом забывал за чтением все на свете и назавтра не знал ни одного Урока.

Тем не менее он учился очень хорошо, и учительницы любили его, в особенности мисс Тизл, учительница английского, за то, что у него были хорошие манеры и он умел говорить разные пустяки, которые не были дерзки и в то же время смешили их. Мисс Тизл говорила, что он пишет определенно неплохие английские сочинения. Однажды он послал ей к рождеству сочиненное им стихотвореньице про младенца Христа и трех волхвов, и она заявила, что у него есть дарование.

Чем больше ему нравилось в школе, тем неприятней становилось дома. Тетя Беатриса брюзжала и брюзжала с утра до вечера, как будто бы он сам не знал, что он и его мать едят ее хлеб и спят под ее крышей; но они же платят за стол и квартиру, верно ведь? - ну, правда, не столько, сколько платят майор Глен и его жена или доктор Керн, - а работают они во всяком случае так много, что окупают себя. Он слышал, как миссис Глен говорила пришедшему в гости мистеру Этвуду, когда тети Беатрисы не было в комнате, что это просто стыд и срам, что бедненькая миссис Севедж, такая прелестная женщина, и притом такая набожная, да еще генеральская дочь, принуждена работать, как поденщица, на свою сестру - сварливую старую деву, дерущую такие дикие цены, правда, хозяйство у нее замечательное и стол отличный, совсем не как в пансионе, а скорей как в самой аристократической семье, прямо счастье, что удалось найти такой дом в Трентоне, в этом коммерческом городе, где столько рабочих и инородцев; какая жалость, что дочерям генерала Элсуэрса приходится содержать пансион; Дик подумал про себя, что миссис Глен могла бы обмолвиться и о том, как он выгребает золу и убирает снег и тому подобное. Все же не следует отрывать от занятий и нагружать домашней работой ученика средней школы.

Доктор Этвуд был настоятелем англиканской церкви св.Гавриила. Дик пел там в хоре каждое воскресенье по два раза, в то время как его мать и брат Генри, который был на три года старше его и служил в Филадельфии в чертежном бюро и приезжал домой только в конце недели, сидели на удобной скамье. Мама любила церковь св.Гавриила, потому что все в ней было на английский лад, крестные ходы и даже ладан. А Дик ненавидел ее за то, что он должен был петь в хоре и беречь свой стихарь, и у него никогда не было карманных денег, и он не мог играть в кости за скамьей в ризнице, и ему вечно выпадало сторожить у двери и шептать: "Прячьте", когда кто-нибудь входил.

Однажды в воскресенье, вскоре после того, как ему исполнилось тринадцать лет, он шел домой из церкви с мамой и Генри; он был голоден и всю дорогу гадал, будут ли к обеду жареные цыплята. Все трое как раз поднимались на крыльцо, мама слегка опиралась на руку Дика, и пурпурные и зеленые маки на ее широкополой шляпе покачивались в лучах октябрьского солнца, как вдруг он увидел за стеклянной парадной дверью встревоженное худое лицо тети Беатрисы.

- Леона, - сказала она взволнованным и укоризненным тоном, - он здесь.