Эрих Мария Ремарк - Возлюби ближнего своего Страница 15

Рабе кивнул.

– Для меня это самое разумное. Посплю до двенадцати. Именно в полночь у меня все и начинается. В это время они обычно приходили за нами в бункер… А потом часа два сижу у окна, принимаю снотворное и ложусь. Получается довольно неплохо.

Он поставил около своей постели стакан с водой.

– Знаете, что меня больше всего успокаивает, когда ночью я сижу у окна? Читаю самому себе стихи. Старые стихи. Учил их еще в школе.

– Стихи? – удивился Керн.

– Да, совсем простенькие. Вот, например, песенка, которой убаюкивают детей:

Я устал, хочу уснуть,Лечь в постель, глаза сомкнуть,Пусть, лелея мой покой,Бог склонится надо мной.Если я плохой был днем,Боже, ты забудь о том,Иисус страдал за всехИ загладил каждый грех.

В полумраке комнаты Рабе, сидевший в одном белье, казался каким-то усталым и добрым привидением. Медленным, монотонным голосом он произносил слова колыбельной, уставив потухшие глаза в ночь, раскинувшуюся за окном.

– Стихи меня успокаивают, – повторил он и улыбнулся. – Не знаю почему, но успокаивают.

– Возможно, – сказал Керн.

– Это звучит просто дико, но стихи меня действительно успокаивают, и на душе становится легче, как будто я снова дома.

Керну стало не по себе, точно его охватил озноб.

– А я никаких стихов наизусть не помню. Все позабыл. Мне кажется, после моих школьных лет прошла целая вечность.

– И я думал, что забыл стихи. А теперь, представьте, начал припоминать.

Керн вежливо кивнул и поднялся. Ему захотелось выйти из комнаты. Тогда Рабе заснет, и не надо будет больше думать о нем.

– Если бы только знать, чем заполнить вечер! – сказал Керн. – Вечер – вот самое проклятое время! Читать мне уже давно нечего. А торчать внизу и в сотый раз повторять, до чего же, мол, было хорошо в Германии и когда же, наконец, там все изменится, – этого я тоже не хочу.

Рабе сел на кровать.

– Пойдите в кино. Лучший способ убить вечер. Правда, потом не помнишь, что видел, но по крайней мере хоть во время сеанса ни о чем не думаешь.

Он снял носки. Керн задумчиво глядел на него.

– Кино, – проговорил он. Вдруг ему пришло в голову пригласить в кино девушку из соседней комнаты.

– Вы знаете постояльцев нашего отеля? – спросил он.

Рабе положил носки на стул и зашевелил пальцами ног.

– Кое-кого знаю. А вам зачем? – Он разглядывал свои ступни, точно никогда их не видел.

– Вот ту, что живет рядом, знаете?

Рабе подумал.

– Там живет старуха Шимановска. До войны она была знаменитой актрисой.

– Я не ее имел в виду.

– Он имеет в виду Рут Холланд, молодую, хорошенькую девушку, – сказал человек в очках – третий обитатель комнаты. Он стоял уже некоторое время в дверях и слышал весь разговор. Его звали Марилл. В прошлом он был депутатом рейхстага. – Не правда ли, Керн? Сознайтесь, что я прав, донжуан вы этакий!

Керн покраснел.

– Странное дело, – продолжал Марилл. – Самые естественные вещи вгоняют человека в краску, а подлость – никогда. Как торговали сегодня, Керн?

– Полная катастрофа. Потерпел убыток наличными.

– Тогда пойдите куда-нибудь и потратьте еще что-нибудь в придачу. Это лучший способ избавиться от излишних психологических комплексов.

– Так я и намерен поступить, – сказал Керн. – Хочу пойти в кино.

– Браво! Судя по вашим осторожным расспросам, предполагаю, что вы намерены сделать это в обществе Рут Холланд.

– Не знаю. Ведь я с ней не знаком.

– Ну и что с того? Большинство людей незнакомо вам, но иной раз приходится завязать новое знакомство. Вперед, Керн. Смелость – лучшее украшение молодости.

– Думаете, она пойдет со мной?

– Конечно, пойдет. В этом одно из преимуществ нашей пакостной эмигрантской жизни. Всякий благодарен, когда в промежутке между приступами страха и скуки его чем-нибудь отвлекают. Итак, долой ложный стыд! Вперед на штурм, да чтобы не тряслись поджилки!

– Пойдите в «Риальто», – сказал Рабе, улегшись в постель. – Там показывают фильм про Марокко. Я пришел к выводу: кинокартина о неведомой, далекой стране – лучшее отвлечение от собственных мыслей.

– Марокко – это, знаете ли, всегда приятно, – заметил Марилл. – И молодым девушкам тоже.

Рабе вздохнул и укутался одеялом.

– Иногда хочется заснуть и не просыпаться десять лет.

– И постареть на десять лет? – спросил Марилл.

Рабе недоверчиво взглянул на него.

– Нет, этого не надо, – сказал он. – Ведь тогда мои дети будут уже взрослыми людьми.

Керн постучался в соседнюю дверь. Послышался чей-то невнятный голос. Он открыл дверь и замер: перед ним стояла старуха Шимановска.

У нее было совиное лицо. Вздутые складки кожи, покрытые густым слоем пудры, вызывали представление о заснеженном горном пейзаже. Черные, глубоко засевшие глаза походили на дырки. Она уставилась на Керна так, точно хотела вот-вот вцепиться в него когтями. В руках она держала красную, как киноварь, шаль, из которой торчало несколько вязальных спиц. Вдруг лицо ее перекосилось. Керн решил, что она уж вот-вот бросится на него, но неожиданно по ее лицу скользнуло подобие улыбки.

– Что вам угодно, мой юный друг? – спросила она низким театральным голосом, полным патетики.

– Я хотел бы поговорить с фройляйн Холланд.

Улыбка исчезла, словно ее стерли.

– Ах, вот что!

Шимановска смерила Керна презрительным взглядом, отошла от двери и резко застучала спицами.

Рут Холланд сидела на кровати и читала. Керн заметил, что это та самая кровать, к которой он подошел тогда ночью. Внезапно его обдало теплом.

– Можно мне спросить у вас кое-что? – обратился он к ней.

Девушка встала и вышла с ним в коридор. Шимановска, словно раненая кобылица, шумно вздохнула им вслед.

– Я хотел спросить, не пойдете ли вы со мной в кино, – сказал Керн. – У меня два билета, – соврал он.

Рут Холланд внимательно посмотрела на него.

– Или у вас другие планы? Ведь это вполне возможно…

Она отрицательно покачала головой.

– Нет у меня никаких планов.

– Тогда пойдемте! Чего ради сидеть весь вечер в комнате?

– К этому я уже привыкла.

– Тем хуже. Я провел у вас всего две минуты, но и то обрадовался, что вышел сюда. Еще немного, и она бы меня сожрала.

Девушка рассмеялась. И в этот момент она показалась ему маленькой девочкой.

– Шимановска только выглядит такой страшной. Сердце у нее доброе.

– Может быть, но по ней этого не видать. Сеанс начинается через пятнадцать минут. Пойдемте?

– Хорошо, – сказала Рут, словно решившись на что-то.

Когда они подошли к кино, Керн заторопился.

– Одну минутку, возьму билеты в кассе. Они оставлены для меня.

Он купил два билета, надеясь, что она ничего не заметила. Впрочем, тут же это стало ему совершенно безразлично. Главное заключалось в другом: она пошла с ним и сидела рядом.

В зале погас свет. На экране появилась живописная и залитая солнцем крепость Марракеша. Пустыня сверкала, и в жаркой африканской ночи дрожали монотонные звуки флейт и барабанов…

Рут Холланд откинулась на спинку кресла. Музыка обрушилась на нее, как теплый дождь… теплый, монотонный дождь, из которого всплывало мучительное воспоминание…

Это было в апреле. Она стояла у крепостного рва в Нюрнберге. В темноте перед ней вырисовывалась фигура студента Герберта Биллинга, державшего в руке скомканную газету.

– Понимаешь, о чем я говорю, Рут?

– Да, понимаю, Герберт! Это легко понять.

Биллинг продолжал комкать номер «Штюрмера».

– Меня назвали в газете еврейским холуем! Человеком, позорящим свою расу? Это полный крах, ты понимаешь?

– Да, Герберт.

– Надо же мне как-нибудь выпутаться. Вся моя карьера поставлена на карту. Это напечатано в газете, которую все читают. Понимаешь?

– Да, Герберт. Мое имя тоже напечатано в газете.

– Совсем другое дело! Тебе-то что? Ведь ты все равно уже не можешь учиться в университете.

– Ты прав, Герберт.

– Значит, конец, да? Мы расстались, и между нами все кончено.

– Все. А теперь прощай.

Она повернулась и пошла.

– Погоди… Рут… Послушай… минутку!..

Она остановилась. Герберт подошел к ней. В темноте его лицо было совсем близко, и она слышала его порывистое дыхание.

– Послушай, – сказал он. – Куда ты сейчас пойдешь?

– Домой.

– Тебе же не к спеху… – Его дыхание участилось. – Мы, конечно, договорились обо всем, правда? Так тому и быть! Но ты ведь могла бы… мы могли бы… как раз сегодня вечером у меня никого нет дома, понимаешь?.. Нас никто не увидит… – Он схватил ее за руку. – Зачем нам расставаться именно так… я хочу сказать, так официально… Ведь можно бы еще разок…

– Уйди, – сказала она. – Немедленно уйди!

– Да будь же умницей, Рут. – Он обнял ее.

Рут с минуту всматривалась в красивое лицо, которое любила, которому бездумно доверилась. Затем размахнулась и дала Биллингу пощечину.