Александр Борин - Крутые повороты Страница 16

Опираясь на эту теорию, талантливые ученики и сотрудники Бехтеревой Д. К. Камбарова, В. М. Смирнов и другие — уже лечат сегодня особенно тяжелых больных.

Но первое время Наталье Петровне все казалось, что подобная концепция уже кем-то и когда-то высказывалась. Это не давало ей покоя. Она изложила на бумаге основные положения теории и, ничего не объясняя сотрудникам, попросила их найти, откуда она это взяла. Перерыв горы литературы, они ничего не нашли. Тогда Бехтерева успокоилась. Обнаружить, что все это открыто до нее, было бы тягостно.

Изучение проблемы памяти — в самом широком аспекте — стало постепенно одним из главных направлений Института экспериментальной медицины…

Занимаясь проблемами памяти, сама Бехтерева не любит вспоминать собственную судьбу. А судьба ее богата разными событиями. Внучка знаменитого Бехтерева. В двенадцать лет осталась без родителей, воспитывалась в детском доме. Училась петь, подавала большие надежды и чуть было не стала профессиональной певицей.

Но говорить об этом Бехтерева категорически отказывается.

Почему?

Я долго не мог понять.

А однажды во время очередной аттестации сотрудников услышал, как она кому-то сказала: «Вы прекрасно рассказали нам о том, что делали за отчетный период. А теперь расскажите-ка, пожалуйста, что вы сделали».

И я подумал: видимо, Бехтеревой, как многим честолюбивым людям, интересно не то, что она в жизни делала, а то, что в итоге сделала.

На той же аттестационной комиссии один сотрудник, мне показалось, заслужил безусловную похвалу и поддержку директора. Не жалея ни сил, ни времени, с железным терпением и упорством ставил он на животных опыт за опытом, пока не подтвердил достоверность ранее полученного факта.

Но Бехтерева, узнав об этом, сильно огорчилась. «Я очень боюсь за вас, — сказала она. — Достоверность — прекрасно, конечно. Это основа основ. Но желание бесконечно подтверждать однажды полученный факт может иногда все погубить. Ставя опыт за опытом, вы ведь отдыхали мыслью. А мысль никогда нельзя тормозить, очень опасно! Вы дальше идите. И не бойтесь до готового еще результата выйти на люди с интересной гипотезой. Я знала ученых, которые всю жизнь медлили, ждали чего-то, но так ничего и не дождались».

Впрочем, Наталья Петровна рассказала мне как-то об одной очень умной, славной девушке, которая, пережив внутреннюю борьбу, сама подала заявление об уходе из института.

— А в чем дело? — спросил я.

— Нетерпеливая очень, — объяснила Бехтерева. — Сегодня же ей надо увидеть плоды своих рук. Не умеет ждать. Хочет идти в хирургию. Там сделал операцию и заметен результат. А ученый обязан уметь ждать. Хоть всю жизнь… И даже дольше…

В кабинете Бехтеревой стоит большой круглый стол. Иной раз во время беседы директора с сотрудниками появляется секретарь Екатерина Константиновна, включает электрический самовар, приносит печенье, конфеты.

Одна сотрудница института рассказала мне: «Вот придет Наталья Петровна в отдел. Пройдет по комнатам, поздоровается. И каким-то образом ухитряется угадать, что вам сегодня не мил весь белый свет. Сочувствовать она не будет, не станет говорить добрых слов. Может только сказать: «Пойдем чайку попьем». И все. Остальное произойдет само собой. Или будет разговор. Или его не будет. Но уйдешь от нее умиротворенной».

Что это? Только природная деликатность? Милый тон? Симпатичная традиция?

А может, еще и вполне продуманное, сознательное использование администратором своих чисто человеческих, эмоциональных возможностей?

Как-то в кабинете Бехтеревой разбирался один служебный конфликт. Сотрудник прочел поданную на него докладную и возмутился (правда, вполголоса): «Это ложь и клевета. Терпеть не могу несправедливости». «А кто ее любит? — спокойно спросила Бехтерева. — Встретите человека, который любит несправедливость, — сразу же ведите за руку ко мне в кабинет». Наступило молчание. «Зачем она вам это написала?» — вздохнул сотрудник. «Не знаю, — ответила Бехтерева. — Я ее не просила. Пойдите и скажите ей». «Я бы ей все сказал, — угрожающе пообещал сотрудник. — Но не могу — женщина!» Бехтерева очаровательно улыбнулась. «Я тоже женщина, — сказала она. — И хочу, чтобы дело не страдало и оба вы не расстраивались. Очень хочу. Помогите мне».

Но однажды, назвав к слову известного ученого, Наталья Петровна неожиданно меня спросила:

— Как вы скажете о нем в разговоре?

Я не понял:

— Талантливый ученый, наверное. А что?

— Правильно. А обо мне? Если вдруг захотите похвалить?

Я подумал.

— Умная женщина?

— Вот именно, — произнесла она с поразившей меня горечью. — И никуда, знаете, от этого мне не деться! Одни тебе напомнят своим снисхождением, другие — комплиментом. Одинаково обременительно и то, и другое…

— Женщина в науке не должна быть синим чулком, — в другой раз заметила она.

— Почему?

— Потому, что женщина — синий чулок не умеет жить весело, с легким сердцем… Ни в науку, ни в искусство нельзя идти, лишь бы чем-нибудь себя заполнить, за неимением других радостей, с горя…

Редколлегия стенгазеты предложила новым сотрудникам вопрос: «Что вас больше всего поразило у нас в институте?» Кто-то ответил: «Здесь даже мыши (подопытные) с чувством юмора».

За порядком в институте Бехтерева следит скрупулезно, очень придирчиво. Я наблюдал, как в новом здании, куда только что переехали научные отделы, она обходила комнату за комнатой и откровенно мрачнела, если в стенку был вбит лишний гвоздь или на столах валялась неубранная бумага.

И в то же время, мне кажется, ценя и оберегая свою директорскую власть, Бехтерева не любит проявлять ее в прямой форме приказа, распоряжения. С гораздо большим удовольствием она предпочитает «организовать ситуацию», при которой человек поступит правильно, как надо, но вроде бы совершенно без ее участия. Прочитав одну бумагу, Бехтерева сказала секретарю Екатерине Константиновне: «Я этого не видела. Хорошо? Вы ему отдадите и скажете, что перехватили до меня. Надеюсь, он спохватится и все сделает сам, пока я не заметила».

— Человек гораздо интереснее, когда он чувствует себя свободным, — как-то бросила она в разговоре.

Сотрудники рассказали мне о таком случае. Больному сделалось хуже. Надо было срочно избрать правильный путь лечения. Они могли, как обычно, позвонить Бехтеревой, но не стали этого делать. Почему? Да как же я не понимаю! Нельзя всегда возлагать ответственность на учителя, они и сами должны брать на себя всю тяжесть выбора.

Я думаю, сотрудники несколько заблуждались. Случись с больным несчастье, ответственности Бехтерева не избежала бы. Но я другому тогда поразился: отваге директора не опекать. Не опекать даже в вопросах жизни и смерти. Что для этого требуется? Достаточная уверенность в том, что сотрудники поступят правильно, не навредят больному? Настойчивое желание работать с людьми свободными, а потому самостоятельными?

— Когда мы только начинали применять электроды, — сказала Бехтерева, — кое-кто вообразил: вот она, синяя птица, больше ничего и не надо… В какой-то момент, знаете, мне стало страшно. Жутко. На каждом углу я твердила: «Мы применяем не только их. Если мы можем от электродов отказаться, мы должны отказаться. Только если это необходимо, если это самое лучшее для данного больного лечение…» Чем опасен всякий хороший лечебный прием? Хороший — значит особенно активный… Тем, что он рождает соблазн применять его чуть ли не ко всем больным… В любом деле опасно выпустить джинна из бутылки. В медицине, может быть, опаснее, чем везде.

Бехтерева-врач боится выпустить джинна из бутылки. Но Бехтерева-администратор не меньше того опасается держать джинна слишком крепко загнанным в бутылку. Не знаю, какой из двух этих обоснованных страхов более справедлив и основателен.

Больная страдала редкой наследственной болезнью. Поражены были нервная система и печень. Она не могла уже сделать шага, взять сама стакан воды.

Стандартные методы лечения в данном случае не помогали. Решено было созвать необычный консилиум. На совет пригласили не терапевта, хирурга и невропатолога, а представителей разных фундаментальных наук. В результате лечение было организовано на стыке биохимической генетики и нейрофизиологии. Женщина выздоровела. Вернулась к труду, к нормальной жизни. Перед каждым праздником заведующий лабораторией биохимической генетики Соломон Абрамович Нейфах получает от нее телеграмму с пожеланиями здоровья и обязательно… «цыганского веселья».

Консилиум разных наук — явление, характерное для Института экспериментальной медицины, института многопрофильного, университетского типа. Под одной крышей объединены здесь отделы и лаборатории — нейрофизиологии, молекулярной биологии, эмбриологии, фармакологии, атеросклероза…