Ирвин Шоу - Рассказы из сборника Пестрая компания Страница 16

О, Господи, думал он, я не гожусь для этого. Абсолютно не гожусь...

Свернув за угол парусинового навеса, он увидел орудие, упрямо уставившее ствол в звездное небо.

Сержант Фурье курил, стоя перед навесом, а остальные солдаты непривычно тихо сидели под парусиной. Заметив лейтенанта, сержант виновато поёжился, как можно незаметнее выбросил недокуренную сигарету, встал по стойке смирно и отдал начальству честь, одновременно пытаясь придавить ногой ярко тлеющий окурок. Вид коротенького, с уютным, округлым брюшком человечка, пытающегося наподобие героя водевиля притвориться, что не курил, почему-то вывел лейтенанта из себя. Лейтенанта больше всего возмутило, что в то время, как он весь день весь день мучительно думал о крови, братоубийственной войне и политике, этот человек...

- Что с вами, сержант? - коротко откозыряв, спросил он. Услыхав резкий, высокий голос, люди под навесом, словно по команде, повернули головы и холодно посмотрели на офицера.

- Вам прекрасно известно, что курение на открытом воздухе недопустимо, - закончил лейтенант.

- Извините, месье, - с глупейшим видом произнес Фурье, - но я не курил.

- Вы курили, - сказал, рыдая в глубине души, лейтенант. Он прекрасно понимал, насколько нелепо выглядят сейчас как его дурацкое обвинение, так и жалкие попытки сержанта оправдаться.

- Я не курил, месье, - упрямо твердил Фурье, стоя навытяжку. Сержант был почти счастлив тому, что, ввязавшись в этот примитивный и идиотский спор, он хотя бы на десять минут может забыть о проблеме, которая волновала его весь вечер...

- Я же вам приказывал! Приказывал! - выкрикнул визгливо лейтенант, страдая как от бабского тембра своего голоса, так и от того, что его военная выучка не позволяла ему в этот роковой час отступить от требований устава. Бегство капитана, неизбежное появление американской армии и необходимость принимать решения настолько вывели его из себя, что вместо того, чтобы замолчать, он продолжал кричать, иногда переходя на визг: - Нас могут обстрелять в любой момент, а огонь сигареты в темной пустыне - тот же маяк. Он виден с расстояния трех километров! Вы с таким же успехом могли нарисовать план артиллерийских позиций и опубликовать его в утренних газетах!

В этот момент он заметил, как Лаба взглянул на Буяра, холодно пожал плечами и неторопливо отвернулся. В этом взгляде лейтенант уловил какую-то непонятную опасность, и у него на миг перехватило дыхание, но он был не в силах прекратить глупую речь писклявым голосом и на повышенных тонах. Его язык, наконец, вырвался на свободу после тяжелого дня мучительных раздумий и решений. Теперь он, лейтенант Дюмэтр, по крайней мере, оказался на родной ему почве. Солдаты не выполняют приказ. Ставят под угрозу "свою позицию или пост" и, проявляя неподчинение, лгут... Его усталый, не привыкший к долгим размышлениям ум был страшно рад тому, что получил краткую передышку и мог действовать в рамках установленной формы - формы, культивируемой как в Сен-Сире, так и в бесчисленных гарнизонах и вдалбливаемый в мозги офицеров бесконечными лекциями. - ...Охрана этой ночью будет удвоена, смена караула каждые два часа, так что стоять придется всем, - голос по-прежнему был высоким, но в нем звучали отработанные за три тысячи лет командные, не терпящие возражения тона. - К трем утра доставить к орудию дополнительный полусуточный запас снарядов!

Лейтенант увидел, как помрачнели лица солдат. Увидел он в них ещё что-то, но в угаре командования не мог понять, что именно. Отдавая приказы, он ненавидел себя за то, что делает, Дюмэтр прекрасно понимал, что более достойный офицер, чем он, постарался бы не заметить сигареты или, по крайней мере, ограничился шуткой... Он ненавидел тупо переминающегося с ноги на ногу сержанта Фурье, но в то же время он, как бы нелепо это не выглядело, был ему благодарен - благодарен за то, что проступок сержанта позволил ему в последнюю минуту ещё раз отложить оглашение своего решения.

Лейтенант резко повернулся и зашагал прочь. Позже, твердил он себе, возможно в полночь, я вернусь и окончательно решу вопрос, как нам быть с американцами. Он поднял плечи, с отвращением прислушиваясь к все ещё звучащему в ушах вздору о сигарете, доставки снарядов и ночном дежурстве... Но исправить что-либо было уже невозможно, и лейтенант, не оглядываясь шагал в темноту. В полночь...думал он. До полуночи ещё есть время...

А, тем временем, Буяр внимательно смотрел на своих товарищей. Их лица были мрачны, но ни на одном из них - кроме физиономии капрала Милле протеста он не увидел.

Буяр взял винтовку и вышел из-под навеса.

"В полночь...", думал Дюмэтр. "До полуночи ещё есть время...".

В это момент его и настигла пуля.

Солдаты поспешно закопали лейтенанта, ничем не отметив могилу, и уселись на землю перед своим орудием ждать прихода американцев.

МЕДАЛЬ ИЗ ИЕРУСАЛИМА

- Меня постоянно мучает один вопрос: - сказал Шнейдер, опершись на стойку бара. - Мой джаз, это джаз подлинный или это всего-навсего европейский джаз?

Шнейдер беседовал с лейтенантом Митчеллом Ганнисоном. Говорил он негромко, высоким голосом и, в основном, короткими отрывистыми фразами. Беседа происходила в баре ресторана "Патио", стоявшим на полпути между Тель-Авивом и Яффой. В свое время в этом здании размещалось германское консульство. Говорил Шнейдер немного печально и чуть-чуть лукаво, время от времени легонько прикасаясь к рукаву собеседника.

- Я, конечно, понимаю, - продолжал он, - что для Палестины я хорош, но как в Америке оценят такого как я пианиста?

Что же, - произнес Митчелл веско, - думаю, что это - настоящий джаз.

Лейтенант был очень молод и в силу своей молодости говорил медленно, старательно взвешивая каждое слово.

- Вы не представляете, как ваши слова меня вдохновляют, - со вздохом сказал Шнейдер. - Я, конечно слушаю пластинки, но это все старьё, и, слушая их, невозможно воссоздать картину того, что сейчас происходит в Америке. А ведь мы знаем, что подлинного джаза в других местах не существует. Идет война - лишь Богу известно, сколько она ещё продлиться, - и музыканты утратили контакты друг с другом. А без контактов с коллегами вам ничего не остается, как умереть. Просто лечь и умереть.

- Вам не надо беспокоиться, - сказал Митчелл, - в Америке вы произведете фурор.

- Если когда-нибудь туда попаду, - печально улыбнулся Шнейдер, сопроводив улыбку едва заметным пожатием плеч. - Но в любом случае приходите сюда завтра. Я работаю над новой аранжировкой для ударника. Румба. В венском стиле. Звучит нелепо, однако уверен, что вам понравится.

- Прошу прощения, но завтра меня здесь не будет.

- В таком случае буду ждать вас следующим вечером.

- Не смогу, - сказал Митчелл. - Завтра я убываю.

Возникла пауза. Шнейдер смотрел на стойку, постукивая ногтями по опустевшему пивному бокалу. Легкий, мелодичный звон разносился по всему облицованному мореным дубом помещению бара.

- Еще немножко войны? - спросил Шнейдер.

- Совсем немного, - с мрачным видом кивнул Митчелл.

- Не сомневаюсь, вам предстоит полет, - сказал Шнейдер. - Я вовсе не пытаюсь выведать военную информацию, но на вашей груди изображены крылья.

- Я - штурман, - улыбнулся Митчелл.

- Думаю, что это очень интересная профессия. Что может быть более захватывающим, чем определение расстояния между звездами. - Шнейдер допил пиво и закончил: - Что же, в таком случае, "Шолом Алейхем" ... Что означает пожелание удачи. Или, если быть более точным: "Мир вам".

- Благодарю вас, - сказал Митчелл.

- Иврит, - пояснил Шнейдер. - Мне стыдно говорить на иврите с теми, кто им владеет. Они утверждают, что у меня ужасный акцент. Но вы ведь не возражаете, не так ли?

- Нисколько, - ответил Митчелл и, обратившись к бармену, сказал: Господин Абрамс, пожалуйста ещё одно пиво для господина Шнейдера.

- Нет, нет, - замахал руками Шнейдер. - Артист не должен пить перед выходом на сцену. После... вот это другое дело... Ах, вот оно что... произнес он, отвесив почтительный поклон, и без паузы продолжил: Fraulein, я вами просто очарован.

Митчелл обернулся. В бар вошла Руфь. Девушка, видимо, очень спешила и поэтому чуть-чуть запыхалась. Однако, несмотря на это, она улыбалась и выглядела просто прекрасно в своем простом хлопчатобумажном платье. Лицо у девушки загорело так, что казалось темно-коричневым, а её глаза светились радостью от встречи с лейтенантом.

- Я так боялась, - сказала она, подходя к Митчеллу и беря его за руку, - что ты рассердишься. Рассердишься и уйдешь.

- Я вовсе не собирался уходить, - возразил Митчелл. - Во всяком случае до тех пор, пока меня не выкинули бы отсюда и не захлопнули за мной дверь.

- Счастлива это слышать, - рассмеялась Руфь, сжимая ладонь офицера. Очень счастлива.

- Полагаю, что в моем дальнейшем присутствии здесь нет необходимости, - с поклоном сказал Шнейдер. - Тысяча благодарностей за пиво, лейтенант. Мне пора за рояль, чтобы господин Абрамс не начал задумываться, стою ли я тех денег, которые он на меня тратит. Прошу вас, прослушайте внимательно мою интерпретацию "Звездной пыли", если это вас не очень сильно утомит.