Сьюзен Хилл - Однажды весенней порой Страница 16

- Джо, мы пойдем...

Она не договорила. Все, вся округа - поля, леса, долины, вплоть до самой реки, хранили воспоминания, были слишком полны прошлым.

- Мы поедем к морю.

- К морю? - В голосе его прозвучало сомнение.

- На поезде. До Тефтона дойдем пешком. И проведем целый день на заливе, в Хэдвелл-Бей.

- Мы туда ездили на каникулы. Я привез оттуда камешки. Из Хэдвелл-Бей!

Было совсем рано, семь часов. Еще должен быть какой-нибудь утренний поезд.

- Рут...

Они прошли в залитую солнцем кухню. Джо стал выкладывать яйца. Она обернулась к нему.

- Я боялся... Я боялся, что ты никогда не поправишься.

- Ах, Джо... прости меня. Я не подумала о тебе. Ты приходишь сюда каждый день, а я даже не разговариваю с тобой. Я...

- Нет, дело не в этом. - Он покачал головой.

- Приснилось что-нибудь?

- Нет.

- Так что?

- Иногда по ночам в доме так тихо. И они даже не знают, здесь я или меня нет. Они вообще ничего не знают. Тогда я думаю о тебе...

- А ты думаешь о Бене? Тебе трудно без него?

- Я... Это очень странно.

- Что странно?

- Я подымаюсь туда, на вершину гряды, и смотрю... и думаю о нем. Там, наверху, кажется, что все правильно. Я чувствую это. Бен был другой. Он не походил на всех нас.

- Да. Он был такой же, как ты.

- Когда мне было семь лет, я убил кролика. Один знакомый мальчик, который жил в Хеджли, выпросил у отца ружье... а может, просто взял его. Он сказал, что умеет стрелять, а я не умел. Я никак не мог научиться, и это меня злило. Я утверждал, что могу, что я могу все, что может он, все на свете. В общем, я должен был доказать это ему, и он дал мне ружье. Оно было очень тяжелое. Я не знал, что ружья такие тяжелые. У меня даже рука заныла. Но я увидел кролика - совсем невдалеке, и он сидел неподвижно. И я застрелил его, я слышал, как он запищал... И я... Это было единственное по-настоящему злое дело, которое я совершил за свою жизнь. Я до сих пор помню это - как он запищал. И я был тому виной.

Он стоял в нескольких шагах от нее, весь натянутый как струна.

- Ночью я заплакал, - сказал он. - Я все слышал этот писк. И кролик снился мне. Пришел Бен. И я рассказал ему. Больше я никому на свете не рассказывал.

Она не знала, что сказать, но почувствовала еще сильнее, чем прежде, как близки были друг к другу эти братья и что значила смерть Бена для Джо.

На кухне было тепло и пахло чем-то свежим, чистым. Рут поглядела по сторонам и увидела, какой порядок навел здесь Джо, как аккуратно расставил он сковородки и блюда по полкам и как до блеска начистил плиту. Что бы она делала, как бы могла жить без Джо?

Она сказала:

- Так поедем к морю?

- Если ты... Как скажешь, так и будет.

Он вгляделся в ее лицо, прочел на нем волнение и предвкушение удовольствия и прибавил:

- Да, конечно, поедем. - Потом порывисто шагнул к ней, обнял, и она услышала его голос. - К морю! - удивленно и радостно сказал он.

Солнце поднялось выше, раскаленный металлический диск сверкал в прозрачном небе.

Им казалось, что они одни на всем свете. Перед ними изогнутой линией уходил вдаль берег Хэдвелл-Бей, далеко-далеко, до самого горизонта расстилалось море, а здесь, у их ног, был гладкий бледный песок и сверкающие на солнце мокрые скалы, где в таинственных расселинах, словно в сложенных чашечкой ладонях, пряталась вода. Было очень тихо, тепло, и полоска неба на горизонте казалась серебристо-белой.

Джо стоял, смотрел и словно не мог поверить тому, что видел.

Он сказал:

- Все как было. И пахнет так же... Это... - Прижатые к бокам руки его напряглись, потом расслабились.

- Ну, что мы будем делать?

- Что хочешь. Тебе решать.

А для Рут весь этот день протекал как во сне; она как бы одновременно и присутствовала здесь, и наблюдала со стороны, стараясь вместе с тем не упустить ни единого мига, не дать ничему ускользнуть от ее внимания.

Они медленно-медленно приблизились к самой кромке воды, и песок жестко поскрипывал у них под ногами, а отпечатки их ступней бежали за ними, как маленькие ручные зверята. Ветра не было, только соленый запах моря и рыбы и - странно затхлый - морских водорослей, похожих на черные ленты, осыпанные крошечными пузырьками. Джо спустился к воде и принес их целую охапку.

- Возьми их, повесишь у входа; как пощупаешь, всегда будешь знать, какая ожидается погода - дождь или сухо.

После этого он снова оставил ее одну и стал взбираться на розовато-коричневые скалы, с которых, словно скользкие зеленые волосы, свисали дикие растения.

- Морские анемоны! - крикнул он, и она пошла туда, и, когда стала с ним рядом, они, наклонившись, увидели отражение своих лиц в набравшейся между скал морской воде - две бледные луны и горящие черные пятна глаз. И, снова вдохнув в себя запах моря, она подумала: я никогда этого не забуду и никогда больше не приду сюда - все ведь может стать другим, хуже. Она опустила палец в холодную воду и коснулась чашечки анемона, и та сплелась вокруг кончика ее пальца, словно губы младенца вокруг материнского соска.

- Они все чувствуют, - сказал Джо. - Это не просто растения, они как живые существа.

Он был счастлив, освободившись от тревоги и напряжения последних дней. И, глядя на него, Рут подумала, что если ей ничего больше не привелось сделать, то она хотя бы подарила ему этот день.

Они долго-долго брели по берегу моря, которое чуть заметно колыхалось, и солнце изливало свои лучи на них и на высокие скалы, и небо было распластано над головой, как тонкий свежий мазок голубой краски. Джо собирал мелкую гладкую розовую гальку и всевозможные ракушки, и один раз ему попалось морское ухо, и все это он рассовал себе по карманам. И тут у Рут даже не возникло желания, чтобы Бен был с ними. Ей сейчас было довольно того, что здесь Джо и их вместе обволакивает эта тихая солнечная ласка.

Они лежали на песке, и сквозь полуопущенные ресницы Рут видела сияющее слияние моря с небом, и казалось, что время остановилось и они пребудут в этом очарованном мире вечно.

Было уже темно, и сильно похолодало. Они поднимались по дороге, и Рут казалось, что ее тело плывет по воздуху, а в ушах стоял плеск волн; она чувствовала себя промытой соленым воздухом, солнечным светом, лучами солнца, отраженными от воды. Она словно пробудилась к жизни, и каждый нерв в ней трепетал, и каждый звук доносился до нее ясно и чисто, как звон колокольчика: стук их шагов по дороге, треск задетой ветки, шорох проскользнувшего в придорожной канаве зверька. И каждый вздох освежающим током проникал в ее кровь.

Полная луна, пепельно-бледная и целомудренная, как чистый лист бумаги, стояла в небе.

Джо устал и был молчалив, ревниво пряча свет и радость этого дня в себе. У подножья холма они остановились. Джо нужно было свернуть направо, к деревне, Рут - идти прямо и вверх, к выгону. Но, может быть, ей следует пойти с Джо в Фосс-Лейн, может быть, в этом состоянии духа она сумеет сказать им что-то, сломать барьер недоверия и враждебности?

- Они ведь не знают, где ты был. Мне надо бы пойти с тобой, рассказать им.

- Им все равно.

- Но...

- Никто не обратил внимания. Не надо, Рут, не ходи туда.

Как напряженно звучал его голос!

- Я должна поговорить с ними.

- Нет. Я не хочу, чтобы они что-нибудь знали о сегодняшнем дне. Это никого не касается. Я не хочу, чтобы он был испорчен, а если они узнают, то так и будет. Не ходи туда.

Она чувствовала, что он хочет защитить ее от них и что, помимо этого, у него были еще какие-то свои, тайные причины.

- Я приду завтра.

Он отвернулся, потом порывисто снова повернулся к ней и крепко ее обнял. Он сказал:

- Спасибо тебе, спасибо. - И, порывшись в кармане, достал одну из раковин - морское ухо - и протянул ей.

- Джо... Запомни сегодняшний день. Запомни все.

Ей не нужен был его ответ.

Он ушел, а она стояла, держа в руках раковину, прислушиваясь к звуку его шагов, и ей не хотелось возвращаться домой, потому что там этому дню сразу придет конец и все, что она сознательно гнала от себя, будет поджидать ее в пустых комнатах. И внезапно образ Бена, идущего ей навстречу через выгон, возник перед ней, и она громко вскрикнула, потому что его ведь не было, она стояла одна в темноте, а ей хотелось быть с ним, но к нему не было пути, не было пути.

Один путь был.

Поднявшись на вершину холма, она пустилась бежать, словно каждая минута была дорога, словно она могла опоздать и, прибежав, увидеть, что его уже нет. И она корила себя за то, что так долго была вдали от него, и стремилась теперь возместить все растраченные в пренебрежении к нему дни и ночи.

Она постоянно воображала его возле себя, в доме, а порой он уплывал куда-то, в недосягаемость, но теперь ей открылась единственная, неоспоримая истина: они принесли его туда и оставили там. Приходил ли кто-нибудь туда? При мысли о том, что, может, и приходил, в ней все восставало против этого, она хотела, чтобы это место было недоступным для других, как запертый на замок сад, ключом от которого владела она одна. Но оно было открыто для всех, каждый мог прийти и глазеть, как глазели они на него, когда он лежал в гробу.