Стефан Цвейг - Воспоминания об Эмиле Верхарне Страница 16

бродят,

Стук костыля, деревянной ноги.

Это по лестнице времени всходят и сходят

Часы, это их шаги!

Вокруг устарелых эмблем и наивных узоров

Цифр под стеклом утомительный ряд.

О, луны угрюмых, пустых коридоров:

Часы и их взгляд!

Деревянный киоск роковых откровений,

Взвизги напилка, и стук молотков,

И младенческий лепет мгновений,

Часы и их зов!

Гроба, что повешены всюду на стены,

Склепы цепей и скелетов стальных,

Где кости стучат, возвещая там числа и смены...

Часы и весь ужас их!

Часы!

Неутомимы, бессонны,

Вы стучите ногами служанок в больших башмаках,

Вы скользите ногами больничных сиделок,

Напрасно вас молит мой голос смущенный,

Вы сдавили мой страх

Циркулем ваших безжалостных стрелок.

Декабрь

(Перевод Ф. Мендельсона)

Под бледным небом по полям туман ползет,

Земля от холода вся в трещинах глубоких,

На рыжих склонах инея налет,

И над безмолвием трещат, кричат сороки.

Как стая гарпий злобных и жестоких,

Кусты сражаются, и ветер листья рвет,

Тряпье осеннее, и там, в полях далеких,

Как будто кто по наковальне бьет.

Зима унылая! Твой холод беспрестанно

Сжимает душу мне своей рукой титана,

И тот же звон глухой плывет издалека,

Тоскливый звон из церковки соседней

Твердит, что там собрали в путь последний

И в землю опускают бедняка.

Притча

(Перевод Ф. Мендельсона)

Над золотом глади озерной,

Где белые лилии спят,

Усталые цапли скользят,

В воде отражаются черной.

Их крыльев широк размах,

Медлительны их движенья;

Плывут они в небесах,

Гребут в воде отраженья.

Но рыбак туповатый и важный

На них расставляет сети,

Не видя, что птицы эти

Гребут в высоте отважно,

Что в мокрые сети скуки

Птицы не попадают.

Напрасно он в тине их ищет,

Птицы все выше взмывают,

И мчатся, как призраки, мимо,

Безумны и неуловимы!

Лодка

(Перевод Ф. Мендельсона)

Морозит к ночи. На деревьях иней

Алмазами сверкает под луной.

И в чистом небе тучки ни одной:

Плывет луна над белою пустыней.

Как сталь с серебряным узором, черный лед,

И звезды смотрят на реку в печали:

Там лодка вмерзла, весла в плен попали,

Одна, недвижно, но чего-то ждет.

Вдруг сокрушит оковы ледяные

Какой-нибудь герой, и лодку поведет

В моря, где пламенем охвачен небосвод,

В далекий рай, к теплу, в края иные?

А может быть, она обречена

Следить, в безмолвье белом прозябая,

Как птицы вольные над ней за стаей стая

Летят туда, где вечная весна?

Не знаю, где

(Перевод В. Брюсова)

Это где-то на севере, где, я не знаю,

Это где-то на полюсе, в мире стальном,

Там, где стужа когтями скребется по краю

Селитренных скал, изукрашенных льдом.

Это - холод великий, едва отраженный

В серебряном зеркале мертвых озер:

Это - иней, что точит, морочит - бессонный,

Низкорослый, безлиственный бор.

Это - полночь, огромный скелет обнаженный

Над серебряным зеркалом мертвых озер,

Это - полночь, что точит, морочит, хохочет,

Но раздвинуть руками гигантскими хочет

Холодный и звездный простор.

В дали полуночной безвольной

Это смолкнувший звон колокольный,

Это убранный снегом и льдами собор.

Это хор похоронный, с которым без слов я рыдаю,

Литургия Великого Холода в мире стальном.

Это где-то, - не в старом ли северном крае? - не знаю!

Это где-то, - не в старом ли северном сердце? - в моем!

Ноябрь

(Перевод Г. Шенгели)

Вот листья, цвета гноя и скорбей,

Как падают они в моих равнинах;

Как рой моих скорбей, все тяжелей, желтей,

Так падают они в душе моей.

Лохмотьями тяжелых облаков

Окутавши свой глаз слепой,

Поник, под ветра грозный вой,

Шар солнца, старый и слепой.

Ноябрь в моей душе.

Над илом ивы чуть видны; в туманы,

Мелькая, черные уносятся бакланы,

И льется крик их, долгий, точно вечность,

Однообразный, - в бесконечность.

Ноябрь в моей душе.

О, эти листья, что спадают,

Спадают;

О, этот бесконечный дождь

И этот вой средь голых рощ,

Однообразный, рвущий все в душе!..

Некоторые

(Перевод Б. Томашевского)

За далью всех светил пред ними возникает

Виденье города - безбрежный черный бред,

В триумфе траура, как склеп, где жизни нет...

Земля? Ушла во мрак. А небо? Чуть мерцает!

Гигантский мир теней раскинулся кругом,

Туманный горизонт покрыл, как саван, горы,

Могильные холмы теперь предстали взору,

И в них погребена вся память о былом.

Толпа немых людей бредет во мгле заката,

И горбит их тоска, и путь их одинок.

И гнет прошедших лет на них надгробьем лег,

Как память тусклая о том, что жгло когда-то;

Им одинаково страшны добро и зло,

Бескровны их сердца, бесцветна страсти сила,

Душа в борьбе за жизнь о божестве забыла.

В глазах застыла мысль, молчанье в них вошло,

И неподвижность льдом сковала их навеки...

Мертвы желанья в них, раскаянье и страх;

Они мечтать - увы! - не могут о крестах,

И алой смерти свет им не закроет веки!

Из цикла "Представшие на моих путях"

Страх

(Перевод Ю. Александрова)

Растет мой древний страх в равнине ледяной,

Где Пастырь Ноябрей трубит, безмерно старый.

Стоит он, как беда над робкою отарой,

Трубит он, клича смерть из глубины земной.

Над совестью моей, надо грустною страной

Трагический рожок напрягся в муке ярой.

Кричит он вдалеке, грозит он смутной карой

Над кровью ивняка, над стылою волной.

И овцы черные с клеймом багрово-красным

Вернулись под бичом тем вечером ненастным

В загон моей души, как скопище грехов.

Мой неуемный страх растет во мгле морозной,

Где в мертвой тишине трубит о буре грозной

Старейший изо всех жестоких пастухов.

Из цикла "Города-спруты"

Скользящие в ночи

(Перевод Ю. Александрова)

Ряды куртин и фонарей вдоль галерей,

В которых вьются так неторопливо

Шаги созданий, молчаливо

Несущих траур по душе своей...

На купола, на колоннады,

Воздвигнутые там и тут,

Отпугивая тьму, текут

Огней холодных мириады.

Пылает газ, и, как алмаз,

Вкрапленный в диадему ночи,

Любой светильник нежит очи,

Кого-то приводя в экстаз.

А круг воды в лучах голубоватых

Блестит, как днем,

И часть колонны, отраженной в нем,

Подобна торсу в медных латах.

Растут костры, как желтые кусты,

На площадях разбрызгав ртуть и серу,

Волшебной сделав атмосферу

И мрака раздробив пласты.

Громадный город блещет, словно море,

И волны электричества бегут

По всем путям, туда, где стерегут

Свое молчанье, с трауром во взоре,

Скользящие по грани темноты.

Они томятся, дожидаясь утра,

И держат в коготках из перламутра,

Как водоросли, сникшие цветы.

Скользят медлительно, влача воланы, рюши

И кружева, прикрывшие позор...

Они друг друга знают - с коих пор?

Взаимные, болезненные души.

Они плывут, как будто по ковру,

Вздымая перья шляп и рыжие шиньоны...

У них свои жестокие законы,

Полузабывшие пути к добру.

На пальцах, сжатых в горьком исступленье,

В их перстнях дорогих под сенью галерей,

Подобные глазам ночных зверей,

Играют камни, пряча преступленье.

А их глаза ушли под бледный лоб.

Лишь иногда, безмолвной сватке рады,

Они так яростно вперяют взгляды,

Как будто гвозди забивают в гроб.

Но лбы - как белые повязки

На мыслях раненых. А губы - два цветка,

Что на воде качаются слегка

И сходятся почти без ласки.

Глаза понурые глядят,

Пустые, в пустоту без бога,

Хоть в сердце пламя и тревога,

И звон его - набат.

Я знаю женщин в траурных одеждах,

Но в туфельках нарядно-золотых;

А в косах, черных и густых,

Сверкает серебро, и на былых надеждах

Поставлен крест, и колкий остролист

Их диадема. Траур тот, однако,

Креп овдовевших без мужей, без брака,

Избравших путь, который лишь тернист.

И здесь, в ночи, глухой порой бесстрастья,

Наедине с трагической судьбой,

Они постигли все и плачут над собой,

Держа в руках ключи потерянного счастья.

Вдоль галерей, сверкающих, как млечный

Холодный путь, когда кругом - ни зги,

Скользят бесшумные шаги

Несущих траур бесконечный.

Из цикла "Лозы моей стены"

Осенний вечер

(Перевод А. Ибрагимова)

Как серый мрамор - тучи. В гневе

Неистовствует вышина.

"Эй, берегись, луна!"

Просторы - в лоскуты, в куски,

И слышит ухо, как смеются глухо

И глухо плачут от тоски

Деревья.

"Эй, берегись, луна!"

Твой хрупкий, твой хрустальный лик

В пруду растрескается вмиг,