Заметки о моем поколении. Повесть, пьеса, статьи, стихи - Фрэнсис Скотт Фицджеральд Страница 16

1920 года, когда цены взлетели выше, чем когда-либо на памяти человечества. В свете последующих событий мне представляется весьма знаменательным, что наша совместная жизнь началась именно в тот момент. Я только что получил весьма крупную сумму от одной кинокомпании и несколько свысока смотрел на миллионеров, раскатывавших по Пятой авеню в своих лимузинах: ведь мой доход удваивался каждый месяц. Так оно на деле и было. Правда, продолжалось всего несколько месяцев: в предыдущем августе я заработал всего тридцать пять долларов, а теперь, в апреле, заработал три тысячи – и мне казалось, что это будет продолжаться и дальше. И в конце года дело дойдет до полумиллиона. Понятное дело, что при таком положении экономия представлялась напрасной тратой времени. В итоге мы поселились в самом дорогом нью-йоркском отеле и решили дождаться там того момента, когда накопим денег на поездку за границу.

Опущу подробности, но на третьем месяце брака я вдруг с ужасом обнаружил, что денег у меня не осталось вообще, а на следующее утро предстоит оплатить еженедельный гостиничный счет в двести долларов.

Помню, с какими сложными чувствами я вышел из банка, после того как услышал эту новость.

– Что с тобой? – заботливо спросила жена, дожидавшаяся на улице. – У тебя огорченный вид.

– Никаких огорчений, – ответил я жизнерадостно. – Просто я удивился. У нас кончились деньги.

– Кончились деньги, – повторила она безмятежно, и мы будто в трансе зашагали по проспекту. – Ну что ж, пойдем сходим в кино, – добавила она бодро.

Среди такой всеобщей безмятежности я и сам не стал расстраиваться. Кассир в банке ведь даже не нахмурился. Я вошел и спросил у него:

– Сколько у меня денег на счете?

А он заглянул в толстую книгу и ответил:

– Нисколько.

Вот и все. Никаких грозных слов, никаких упреков. Тем более что я знал: тревожиться не о чем. Я теперь преуспевающий писатель, а когда у преуспевающих писателей заканчиваются деньги, они просто подписывают чеки. Я ведь не беден – уж тут-то меня не надуешь. Бедность – это когда вы пребываете в депрессии, живете в тесной комнатушке у черта на рогах и питаетесь в забегаловке на углу, тогда как я… нет, никак не может быть, чтобы я был беден! Я ведь живу в лучшем отеле Нью-Йорка!

Первым моим шагом стала попытка продать единственную мою собственность – облигацию на тысячу долларов. То была первая попытка из очень многих. Всякий раз как у меня случается финансовый кризис, я извлекаю ее на свет и с надеждой тащу в банк, полагая, что, поскольку проценты по ней выплачивают аккуратно, она наконец приобрела значительную ценность. Однако продать ее мне так ни разу и не удалось, поэтому она постепенно превратилась в некое священное фамильное достояние. Жена называет ее не иначе как «твоя облигация», а когда однажды я забыл ее на сиденье в вагоне метро, мне ее вернули!

Тот конкретный кризис завершился на следующее утро: я проведал, что потиражные можно брать авансом, и тут же бросился к своему издателю. Так что из всей этой истории я извлек единственный урок: в моем личном случае, если припрет, деньги можно достать если не здесь, так там, а в самом крайнем случае взять в долг, – урок, от которого Бенджамин Франклин наверняка перевернулся в гробу.

Первые три года нашего брака наш ежегодный доход составлял немногим более двадцати тысяч долларов. Мы смогли позволить себе такие излишества, как рождение ребенка и путешествие в Европу, и деньги приходили к нам все легче и легче, все с меньшими и меньшими усилиями, – и вот наконец мы поняли, что, как только их станет еще чуть-чуть больше, можно будет начать откладывать.

Мы уехали со Среднего Запада и перебрались на восток, в городок милях в пятнадцати от Нью-Йорка,[50] сняли там дом за 300 долларов в месяц. Наняли няньку за 90 долларов в месяц; супружескую чету – они исполняли обязанности дворецкого, шофера, дворника, кухарки, горничной и уборщицы – за 160 долларов в месяц; а еще у нас была прачка, приходившая дважды в неделю, за 36 долларов в месяц. Мы сказали друг другу: этот год, 1923-й, станет годом создания накоплений. Зарабатывать мы будем 24 000 долларов, тратить 18 000, в итоге у нас будет оставаться 6000, которые будут потрачены на покупку беззаботной и уютной старости. Наконец-то мы возьмемся за ум.

Как известно, если человек собирается взяться за ум, он первым делом покупает толстую тетрадь и прописными буквами выводит на обложке свое имя. Жена моя купила тетрадь, и все приходившие в дом счета аккуратно туда заносились, чтобы можно было следить за текущими расходами и урезать их почти до нуля – в смысле, до 1500 долларов в месяц.

Впрочем, мы забыли принять в расчет наш городок. Это один из тех городков, которые растут как грибы вокруг Нью-Йорка: строят их специально для тех, у кого никогда раньше не было денег, а вот теперь появились.

Мы с женой, понятное дело, принадлежим к этому новому классу богатых. В смысле, пять лет назад денег у нас не было вообще, и то, сколько мы тратим теперь, тогда показалось бы нам непомерным расточительством. Иногда у меня возникали подозрения, что мы – единственные нувориши во всей Америке и это именно про нас пишут во всех статьях, посвященных нуворишам.

Кстати, при слове «нувориш» вы, видимо, представляете себе корпулентного человека средних лет, который снимает накладной воротничок на званых обедах и постоянно попадает впросак перед своей амбициозной супругой и титулованными друзьями. Как представитель класса нуворишей должен вам заявить, что образ этот – чистая клевета. Вот я, например, – скромный, слегка помятый жизнью молодой человек двадцати семи лет; если я и успел обзавестись какой корпулентностью, пока она остается тайной, известной лишь мне и моему портному. Однажды нам довелось ужинать с настоящим аристократом, но мы оба были слишком перепуганы, чтобы снимать воротнички, и даже не решились попросить тушеной говядины с капустой. И тем не менее живем мы в городке, специально придуманном для того, чтобы там постоянно циркулировали деньги.

Когда мы приехали сюда год назад, в городке имелось семь торговцев пищевыми продуктами: три бакалейщика, три мясника и один рыбник. Однако когда в кругах торговцев пищевыми продуктами прошел слух, что городок стремительно наводняют нувориши – дома для них только и успевают строить, – в него толпами рванули мясники, бакалейщики, рыбники и торговцы деликатесами. Они ежедневно приезжали целыми поездами, с вывесками и весами в руках, столбили