Робер Эскарпи - Литератрон Страница 17

Я снова помахал рукой - на сей раз это означало учтивое согласие со сказанным, но позволяло мне в то же время уклониться от ответа. Мой посетитель, как видно, заметил мой жест, ибо он прервал свою тираду, решив воспользоваться паузой, чтобы вытереть свой голый, красный, блестящий череп, затем склонился ко мне и сказал приглушенным голосом:

- Мосье, сложилась драматическая ситуация. Прежде мы выдавали десяток литературных премий, а в итоге продавалось более миллиона экземпляров, что составляет большую половину книжного рынка. В настоящее время мы присуждаем четыреста двадцать семь идентичных премий, и нам не удается продать хотя бы по тысяче экземпляров каждой премированной книги. Чтобы не быть голословным, разрешите привести вам один пример: мадам Гермиона Бикетт получила в прошлом году премию "Трех ювелиров" за свой сборник стихов "Кошечка на крыше", а продано было не более четырнадцати экземпляров. Ее издатель покончил самоубийством.

И снова я ответил едва уловимым жестом-жестом сочувствия; мой посетитель вытер глаза.

- Да, мосье, вот в каком положении оказались мы, писатели. Вот почему, полагаясь на рекомендацию профессора Вертишу, я пришел к вам, преисполненный законной надежды: мосье, спасите!

- Господин президент! - воскликнул я. - Неужели вы пришли предложить мне написать роман на премию Гонкуров? Поверьте, я совершенно к этому не способен.

Он тонко посмотрел на меня.

- Вы-то, быть может, и не способны, ну, а литератрон?

Идея, которую он мне выложил, состояла вкратце в следующем. Ежегодно секретарь жюри Синдиката литературных премий будет отбирать сто произведений, имезших наибольший успех у читателей. Специалисты проанализируют их стилистические, повествовательные, описательные, идеологические и эмоциональные особенности. Полученные данные поступят в память литератрона, а он тотчас же интегрирует эти данные и выдаст произведение, которое будет, так сказать, квинтэссенцией успеха, бестселлером робота. Авторство будет приписано какому-нибудь писателю, выбранному наугад из числа членов Общества писателей, не имеющих задолженности по членским взносам, а супержюри, выделенное синдикатом, присудит ему без всякого риска Единую государственную литературную премию, заменяющую отныне все остальные премии.

Грандиозность этих перспектив не испугала меня. С самого начала я предвидел нечто в таком роде. Я распрощался со своим посетителем, ничего ему не пообещав, но не лишив его, однако, надежды.

В тот вечер мне стало ясно, что наступил решающий момент - пора переходить к действию.

Читатель, быть может, спросит, чего же я хотел добиться своим литератроном, что надеялся выкроить себе из той паутины, которую уже плел давно. Я мог бы ответить так, как, наверное, ответила бы Югетта: подлинное честолюбие удовлетворяется собой, не ставя конечных целей. Я мог бы также сослаться на то, что план боя становится ясным лишь после его окончания и что лучшим стратегом является тот, который, когда замолкнут пушки, сумеет разъяснить, конечно, с блеском, с наличием гения, как провел он задуманную операцию, хотя на деле весь маневр был, так сказать, сымпровизирован вслепую на месте. Должен, однако, признаться, что у меня была своя руководящая мысль, далекая цель, по-видимому в данное время недосягаемая, хоть совершенно определенная. Я хотел получить научный институт и кафедру в Сорбонне.

Мысль об институте, признаюсь, родилась одновременно с мыслью о литератроне: Государственный институт литератроники, ГИЛ - я уже видел мысленным взором этот заголовок на почтовых бланках - вышел в полном вооружении из моего мозга, как Минерва из черепа Юпитера.

ГИЛ, центр которого, по моей мысли, должен был разместиться в ультрасовременном здании в Шартре (религиозный облик городка компенсируется модернизмом заведения), будет органически связан с Парижским университетом, с Государственным научно-исследовательским институтом и с ЮНЕСКО, но одновременно будет достаточно автономен, чтобы поддерживать с различными министерствами и с частным сектором, с другой стороны, отношения, на плодотворность коих я возлагал большие надежды. Для начала я предполагал создать отдел убеждения, который будет выкачивать субсидии из Кромлека, отдел государственной защиты, где я размещу все то, что, по моему мнению, следует засекретить, отдел культуры, чтобы доставить удовольствие друзьям Вертишу, и, возможно, отдел преподавания, но с большими предосторожностями, ибо эти господа из университета весьма ревниво оберегают свою независимость.

Так как я за собой оставлял поет директора, то мог предложить Буссинго только должность помощника директора, что будет не так-то легко осуществить. Пожалуй, стоило сохранить его самостоятельность. Надо будет просто оговорить, что его лаборатория прикладной механориторики будет играть при ГИЛе роль научного кабинета, исследовательского организма, экспериментального центра и центра по подготовке специалистов в области литератроники. Такая комбинация меня вполне устроит, ибо в случае необходимости под руками будет козел отпущения.

Что же касается всех административных советов, требующихся по закону, то они будут подведомственны высокоавторитетному Рателю, поскольку его Нобелевская премия, кажется, уже на мази. Бреаль, которого прочили в Коллеж де Франс, будет представлять там молодую науку, а Фермижье, только что купивший ежедневную вечернюю парижскую газету, возьмет на себя общественное мнение.

Особых трудностей вроде не предвиделось. Дело это, конечно, не сегодняшнего дня, но пути его достаточно ясно намечены. Несколько иным представлялось мне положение с кафедрой в Сорбонне. Должно быть, читатель опять удивится, как это я при всем своем тщеславии готов был довольствоваться столь скромным положением. Но тот, кто недооценивает звание профессора в нашей стране, плохо знает Францию. Разумеется, у нас, как и везде, профессор - человек малооплачиваемый и немного чудаковатый, к которому относятся с пренебрежением, но если он унижен в силу наших нравов, то наши же традиции охраняют его надежнее табу. Тот, кто отнесется неуважительно к профессору университета, в особенности если oн связан с правительством, администрацией, армией или полицией, навлечет на себя столь же суровое осуждение, как и тот, кто позволит себе толкнуть калеку. По сути дела, профессор и есть безногий калека общества. Положение достаточно выгодное, чтобы воспользоваться им как естественным способом защиты. Литератрон мог в один прекрасный день лопнуть у меня под пальцами, как мыльный пузырь, и тогда, пожалуй, литератроникам придется несладко, но никогда никто не посмеет напасть на профессора литератроники. Именно таким образом я и собирался бить Ланьо его же собственным оружием.

Очень хорошо, скажут мне, но почему именно Сорбонна? К чему создавать себе излишние трудности? Не лучше ли постепенно добиваться успеха где-нибудь в провинции более легким путем? Давать такие советы - значит плохо знать нашу страну. Я остановил свой выбор на Сорбонне потому, что как раз количество ее ученых дает возможность воспользоваться благоприятнейшей слепотой толпы. Можно сомневаться насчет достоинств того или иного провинциального профессора, но кто позволит себе усомниться в качествах профессоров Сорбонны, потому что их развелось такое множество, что публика уже давным-давно отчаялась различить одного от другого? Невозможно подсчитать, сколько их, и в последнее время начали прибегать к методам подсчета, подобным тем, которыми пользуются при сфероидальном счислении: берут квадратный метр Сорбонны и извлекают из него профессоров со званиями, лекторов, преподавателей-ассистентов, просто ассистентов, помощников преподавателей, уполномоченных по обучению и прочие разновидности преподавательской фауны. Путем простого умножения можно, таким образом, получить приближенное число каждой категории. Метод этот статистически вполне оправдан, но не дает полной точности. Какой-нибудь профессор может исчезнуть, и никто в течение многих лет не обратит на это внимания. Случается даже, что вдруг то там, то тут обнаруживается кафедра-паразит, которую никогда официально не создавали, но которая образовалась путем простого клеточного деления.

Разумеется, я не надеялся немедленно получить звание профессора. Придется пробраться черным ходом. Удовольствуемся для начала должностью преподавателя-ассистента. Стоит мне только переступить порог Сорбонны, все остальное будет зависеть от ловкости, умения и терпения. Я не торопился: профессорская кафедра от меня не уйдет. И жалованье меня тоже не интересовало. Нуждайся я в деньгах, я не пошел бы - разве что для смеха добывать их в министерстве государственного образования. Но мне требовалось неуязвимое служебное положение. Во Франции можно себе позволить буквально все, если ты принадлежишь к определенной категории лиц и получаешь определенный оклад.