Сомерсет Моэм - Каталина Страница 17

Епископ побледнел:

- Что ты имеешь в виду? Девушка говорила о том, что святая дева прямо указала на меня.

- Девушка невежественна и глупа. Она действительно решила, что речь шла о тебе. Во-первых, потому что ты - епископ, а во-вторых, жителям этого городка слишком часто твердили о твоей святости.

Епископ мысленно взмолился господу богу, чтобы тот помог ему сдержать злость, вызываемую у него самодовольством дона Мануэля.

- Но откуда ты узнал истинные слова девы Марии? Дон Мануэль довольно хмыкнул:

- У девушки есть дядя, Доминго Перес. Кажется, мы знали его в детстве. А ты, если не ошибаюсь, учился с ним в семинарии.

Епископ согласно кивнул.

- Доминго Перес - пьяница. Он ходит в таверну, где ужинают мои слуги. Он познакомился с ними, несомненно, для того, чтобы выпить за их счет. Вчера он нализался до чертиков. Естественно, они говорили об утренних событиях, ибо твое фиаско, брат, обсуждается на всех перекрестках. Доминго, оказывается, не ждал другого исхода и хотел предупредить тебя, но его не пустили в монастырь. И в точности повторил моим слугам то, что сказала его племяннице святая дева.

Доводы дона Мануэля смутили епископа. Он не знал, что ответить. В глазах брата он видел откровенную насмешку.

- А тебе не приходило в голову, брат, - продолжал дон Мануэль, - что речь шла обо мне?

- О тебе? - Епископ не верил своим ушам. Если бы он мог смеяться, то расхохотался бы ему в лицо.

- Почему это удивляет тебя, брат? Двадцать четыре года я служил моему королю. Бессчетное число раз рисковал жизнью, и мое тело покрыто боевыми шрамами. Я страдал от голода и жажды, пронизывающего холода проклятых Нидерландов и удушливой жары африканских пустынь. Ты сжег на кострах пару дюжин еретиков, а я, во славу господа, убивал их тысячами, разрушал дома и сжигал посевы. Я предавал мечу цветущие города, не щадя ни стариков, ни женщин, ни детей. По телу епископа пробежала дрожь.

- Святая палата признает виновным лишь тех, кто нарушил закон. И предоставляет им возможность раскаяться и искупить грех. Справедливость для нее превыше всего, и, карая преступников, она освобождает невинных.

- Я слишком хорошо знаю этих голландцев, чтобы рассчитывать на их раскаяние. Они предали веру и короля и заслужили смерть. Никто не сможет отрицать, что я хорошо служил господу богу.

Епископ задумался. Грубость и хвастовство дона Мануэля наполняли его отвращением. Казалось невероятным, что бог мог выбрать его исполнителем своей воли. Хотя, с другой стороны, он мог предпочесть дона Мануэля, с тем чтобы напомнить ему, дону Бласко де Валеро, о совершенном им непростительном грехе.

- Мне лучше других известна моя ничтожность, - сказал он. - Но, если ты предпримешь попытку совершить чудо и потерпишь неудачу, люди будут смеяться. Я заклинаю тебя не торопиться. Сначала надо как следует подумать о последствиях.

- Все уже решено, - холодно ответил дон Мануэль. - Я посоветовался с друзьями, а они тут самые влиятельные люди. Узнал мнение протоиерея и приора этого монастыря. Они все считают, что стоит попробовать.

И вновь епископ задумался. Он догадывался, что многие в городе завидуют высокому положению, достигнутому им и его братом, потому что их захудалый, хотя и дворянский, род не принадлежал к элите Кастель Родригеса. Возможно, они специально разжигали честолюбие Мануэля, чтобы потом облить грязью их обоих.

- Ты не должен забывать о том, что Каталину мог попутать дьявол.

- Если мне не удастся излечить девушку, значит - она ведьма, и ее следует передать в Святую палату для суда и наказания.

- Раз ты получил согласие городских властей и хочешь предпринять такую попытку, я не стану возражать. Но прошу тебя держать все в полном секрете, чтобы при неудаче избежать крупного скандала.

- Благодарю тебя за совет, брат. Я об этом подумаю.

После ухода Мануэля епископ тяжело вздохнул и, встав на колени, долго молился перед черным крестом. А потом попросил отца Антонио привести к нему Доминго Переса.

- Если ты не застанешь его дома, то найдешь в таверне неподалеку от дворца, в котором остановился мой брат, дон Мануэль. Спроси Доминго, не сможет ли он незамедлительно прийти ко мне.

17

Вскоре отец Антонио ввел Доминго Переса в молельню епископа. Мужчины долго смотрели друг на друга. Они не виделись с тех пор, как Доминго удрал из семинарии Алькала де Энарес.

- Ваша светлость хотели меня видеть, - сказал Доминго.

Епископ улыбнулся:

- Много воды утекло с нашей последней встречи.

- Наши тропинки разошлись в разные стороны. Я думал, что ваша светлость давно забыли о существовании какого-то Доминго Переса.

- Мы знали друг друга всю жизнь. И я сожалею, что ты обращаешься ко мне с такой почтительностью. Прошло много лет, как я слышал, что друг называл меня просто Бласко.

Доминго широко улыбнулся:

- У великих нет друзей, дорогой Бласко. Это неизбежная плата, от которой никуда не денешься.

- Давай-ка забудем о моем величии и поговорим как старые добрые приятели, какими мы были в далекой юности. Я не забыл о тебе, наоборот старался быть в курсе твоих дел.

- Я думаю, моя жизнь не может служить поучительным примером для других.

Епископ опустился на табурет и предложил Доминго сесть на другой.

- Но еще больше я узнал о тебе из твоих писем.

- Но как? Я же не написал тебе ни одного письма.

- От себя - да. Но я узнал твой почерк, который хорошо запомнил по поэмам, написанным тобой в семинарии, в письмах отца и брата Мартина. Мне лучше других известно, что они не способны так правильно и изящно выражать свои мысли.

Доминго рассмеялся:

- Действительно, эпистолярные способности дона Хуана и Мартина невелики. Они могут сказать, что находятся в полном здравии, желают тебе того же, урожай выдался неважным, да вот, пожалуй, и все. И я на свой страх и риск оживлял эти сухие строчки городскими сплетнями и шутками, что пришли мне в голову.

- Как жаль, что ты бесцельно растратил великий талант, Доминго. То, что я постигал долгими часами усердных трудов, приходило к тебе по наитию. Да, меня часто ужасала смелость твоих мыслей, этого потока неожиданных идей, бившего из тебя, как вода из родника, но я никогда не сомневался в величии твоего ума. Тебя ждала бессмертная слава, и, если б не твой беспокойный характер, ты бы стал гордостью нашей святой церкви.

- А вместо этого, - продолжал Доминго, - я всего лишь писарь, драматург, который не может найти актеров, согласных играть его пьесы, жалкий писака, сочиняющий проповеди священникам, которые слишком глупы, чтобы написать их самим, пьяница, в общем, пустое место. Я прошел мимо своего призвания, дорогой Бласко. Я нашел себя не в монастыре или у семейного очага, но на большой дороге, с ее приключениями, случайными встречами. Я жил. Страдал от голода и жажды, натирал мозоли на ногах, бывал бит, терпел неудачи, словом, жил полной жизнью. И теперь, когда возраст дает о себе знать, я не раскаиваюсь в тех годах. Ибо я тоже спал на Парнасе. А когда я прихожу в далекую деревню и пишу письмо неграмотному крестьянину или сижу в своей маленькой комнатушке, в окружении книг, и рифмую диалоги пьес, которые никогда не увидят сцены, душа моя наполняется таким ликованием, что я не поменяюсь местами ни с кардиналом, ни даже с папой римским.

- Разве ты не боишься, что за все это придется расплачиваться? Возмездие за грех - смерть.

- Кто задает этот вопрос, епископ Сеговии или мой старый друг Бласко де Валеро?

- Я никогда не предал ни друга, ни врага. Тебе нечего бояться, если, конечно, ты не собираешься оскорблять нашу веру.

- Тогда я отвечу следующее. Мы приписываем господу богу великое множество добродетелей, но мне всегда казалось странным, что никто ни разу не упомянул о присущем ему здравом смысле. Я не могу поверить, что он создал столь прекрасный мир, не желая, чтобы человек наслаждался его творением. Неужели он сделал бы звезды столь яркими, дал птицам такие сладкие голоса, а цветам - нежный запах, если бы не хотел, чтобы все это несло нам радость. Я грешил перед людьми, и люди осудили меня. Но бог создал меня человеком со всеми человеческими страстями, и неужели он дал мне их только для того, чтобы я их подавлял? Он дал мне мятежную душу и жажду жизни, и я сохраняю слабую надежду, что создатель, когда придет мой черед предстать перед ним, простит мои недостатки и отпустит мои грехи.

Исповедь Доминго взволновала епископа. Он мог бы сказать бедному поэту, что мы посланы на землю, чтобы презреть ее прелести, устоять перед искушениями, подчинить себе желания плоти. Чтобы в конце жизненного пути лучшие из нас, несчастных грешников, были признаны достойными занять место среди небожителей. Но чего он мог достигнуть, убеждая Доминго? Оставалось лишь молиться о том, чтобы божья благодать открылась этому грешнику до того, как он отойдет в мир иной, и он успел покаяться в содеянном. В молельне повисло тяжелое молчание.