Рубен Абелья - Тень иллюзиониста Страница 17

— Правда ли, господин Гудини, что вы выдерживаете неожиданные удары в живот?

Гудини не обратил внимания на вопрос, но разрешил студентам пощупать мускулы на руках. Уайтхед спросил снова. Гудини во второй раз сделал вид, что не слышит вопроса, и начал рассказывать о силе своих плеч.

— Господин Гудини, можно мне ударить вас кулаком в живот? — спросил Уайтхед.

Гудини принял вызов, как он делал не раз на протяжении своей жизни. Уайтхед стал бить его в живот. Это были мощные, выверенные, целенаправленные удары.

— Эй, что ты делаешь?! Да ты сошел с ума! — закричал Смилович.

Уайтхед нанес еще два или три удара, которые пришлись на правую часть живота Гудини, после чего тот поднялся и приказал ему остановиться.

Гудини дал еще два представления, одно в Монреале, другое в Детройте, а затем рухнул, сраженный болью. Его поместили в больницу и в срочном порядке прооперировали. Когда врачи вскрыли ему живот, они обнаружили прорвавшийся аппендикс и обширный перитонит. После четырех дней агонии Гудини заявил, что у него больше нет сил для борьбы со смертью, и позволил ей себя одолеть.

Голиаф задумался. У него было впечатление, что, несмотря на все свои различия, Беато и Гудини настойчиво искали пределы ее реальности, чтобы уйти от посредственности. Ему показалось, что оба обладали изрядной долей безрассудства, которое побуждало их к заигрыванию с несчастьем и толкало на край бездны. На самом деле, подумал Голиаф, Гудини погубила его собственная отвага. Он положил книгу на матрас, закрыл глаза и испугался, представив, что Беато, который повторял все трюки, все фокусы, все жесты короля наручников, мог повторить также и его последнюю смертельную ошибку, которую нельзя будет исправить.

5

Изготовление духов и занятия иллюзионизмом отняли у них много времени. Они прибыли на улицу Луны в последнюю неделю февраля. Было поздно, и они решили переждать ночь в тополевой роще у реки. С утра они перегнали повозку на улицу и расположились на асфальтированном тротуаре. Голиаф припарковал грузовик в нескольких метрах на другой стороне дороги. Когда он вернулся к товарищу, Беато уже зафиксировал колеса повозки булыжниками и приклеил на дверцу объявление о том, что этим вечером, надев наручники, погрузится в бидон, наполненный водой. Бидон затем будет герметично закрыт, тем не менее Беато исчезнет из него через несколько секунд. Голиаф разглядывал пустынную дорогу, по которой скользили первые солнечные лучи. Потом он повернулся к старой повозке. На нее, темная и роковая, надвигалась тень великого иллюзиониста.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Паниагуа

1

Он знал о своей робости. Он признавал свою вину в том, что из его рук вырвали бразды правления его собственной жизнью. Он понимал, что по своему малодушию стал рабом чужих желаний. Поэтому, ведя жестокий поединок с самим собой, он дважды попытался переломить свой характер. Отказ от перспективной должности, предложенной отцом Беатрис, был его первым неудачным бунтом. Это расценили как оскорбление, и последствия не заставили себя ждать. Молодых выгнали, и им пришлось влачить жалкое существование. Второй бунт случился на улице Луны, и его план созрел в то утро, когда Паниагуа выглянул из окна и, увидев на тротуаре повозку Беато, пробормотал «сукин сын».

Приняв душ, он вернулся в спальню, надел чистую одежду и вышел из дома, ни с кем не простившись. Воздух на улице благоухал смесью духов и целебных трав. Поравнявшись с повозкой, он мельком прочитал объявление с анонсом вечернего представления. Он пересек шоссе и зашагал по тротуару, удаляясь от железного моста. Остановился перед ржавой дверью и несколько раз постучал в нее костяшками пальцев. На стук вышел Тано, сборщик металлолома, одетый в синий замасленный комбинезон. Паниагуа прошел за ним в глубь мастерской, заваленной лопнувшими шинами, матрасами с вылезшими пружинами, негодными электроприборами, гнутыми железками и кипами бумаг. Посреди мастерской стоял портновский манекен, облаченный в рыцарские доспехи, изрядно покореженные, с отсутствующим фрагментом на груди. На другом конце помещения пряталась комнатка, освещаемая настольной лампой. Приятели сели друг против друга за столик с жаровней для обогревания ног, покрытый грязной кружевной юбкой.

— Знаешь, кто приехал? — спросил Паниагуа.

Тано утвердительно кивнул головой.

— Этим вечером он будет показывать фокусы, — продолжал Паниагуа, — он считает, что способен вылезти из закрытого бидона с водой, предварительно забравшись туда в наручниках.

Тано сцепил пальцы рук, а взгляд его отправился блуждать по горам металлолома, которые возвышались по ту сторону двери комнатушки. Потом он ответил:

— Это мы еще посмотрим.

2

Паниагуа и Тано объединяла уверенность в том, что Беато спал с их женами. Они никогда не говорили на эту тему, но обманутый мужчина легко узнает себе подобного, которого постигла та же участь. Они часто встречались в «Долгом прощании», и с самого начала между ними возник негласный заговор, конечной целью которого была месть.

Тано, маленький взъерошенный человечек, не без оснований слывший чудаком, был уже пять лет как женат на Олимпии, молодой чувственной женщине, ради которой он изменил свой привычный образ жизни. До того как они познакомились, странный сборщик металлолома существовал, словно отшельник, в чаще старого железа, придерживаясь таких взглядов на жизнь, которые, кроме него, не дано было осмыслить никому. Он подчинил свое существование теории, изложенной много веков тому назад Зеноном из Элеи в его знаменитых апориях (заяц никогда не догонит черепаху, стрела никогда не поразит цель и т. д.) о том, что движения не существует. Если это так, размышлял Тано в минуты озарения, любое усилие, прилагаемое для того, чтобы добраться куда-либо, тщетно. Таким образом, он вознамерился жить и работать в темных недрах своей мастерской, которую окрестил второй Элеей, и поклялся себе, что не променяет ее ни на что на свете.

Но нет такой религии, которая выдержала бы стремительный натиск красивой женщины. Олимпия, жизнерадостная женщина, пережившая три неудачных брака, мать двоих детей, однажды зашла в мастерскую, чтобы сдать макулатуру. Одно ее присутствие посреди ржавчины и заплесневелой бумаги низвело великого Зенона до уровня обычного шарлатана и доказало, что его нелепые теории существуют только для тех, кто не знает любви. На удивление всей округе через три месяца Тано и Олимпия обвенчались в церкви францисканцев, по другую сторону от Пуэрто-Лаписе. Это было немыслимое расстояние для человека, который не верил в возможность добраться куда бы то ни было. Потом они купили квартиру на улице Луны и начали в ней новую жизнь, в которой, конечно, не обходились без движения.

Они жили счастливо до тех пор, пока спустя два года после свадьбы Тано не обнаружил, что жена ему изменяет. Как-то ноябрьской ночью он возвращался домой. Проходя мимо повозки Беато, уже несколько дней стоявшей на тротуаре, он уловил легкое покачивание и скрип досок. Подойдя к окошку, он приник к стеклу. Внутри он увидел нагую Олимпию, сидевшую верхом на Беато; они совокуплялись при свете свечей, и тело женщины было окрашено в оранжевый цвет. Ее голова была закинута назад, глаза прикрыты, и вся ее поза говорила о неземном наслаждении. Такой свою жену Тано никогда не видел. Он хотел вбежать и ударить ее, он хотел накинуться на Беато и разорвать его на части, он хотел завопить от ярости и боли. Но не сделал ничего.

Вернувшись домой, он застал детей Олимпии перед телевизором. Он сел рядом с ними на диван и, не обращая ни малейшего внимания на тени, которые плясали на экране, отдался ненависти, заполнившей его душу и отравившей его кровь. На следующий день Паниагуа поздоровался с ним в «Долгом прощании». На него, словно из зеркала, смотрело лицо обманутого мужчины, которого предали. Он понял, что с Паниагуа случилась точно такая же история. Они наполнили стаканы вином и чокнулись. Со звоном стекла был заключен союз, подтвержден секретный договор, который обязывал стороны терпеливо ждать и готовиться к моменту расплаты.

3

Тано страдал потому, что его предала женщина, которую он любил; Паниагуа же потому, что подозревал свою жену, которую он не любил, в том, что она его обманывает.

Их альянсу с Тано предшествовала череда событий, начало которым было положено в тот вечер, когда Беатрис исчезла под черным бархатным покрывалом. Паниагуа попросил Беато это сделать, чтобы на несколько секунд оказаться в мире без нее, то есть в мире без Иеронима — призрака, сломавшего ему жизнь. Он думал, что вместе с женой испарятся и все помехи для счастья. Но когда он увидел, что она исчезла, ему явилась горькая правда. Он осознал, что несчастье превратилось в смысл его жизни. Постоянная неудовлетворенность, тягостность брака без любви, растущие сомнения в отношении большого голубоглазого ребенка, пьянки в «Долгом прощании» — вот те необходимые компоненты, которые составляли и оправдывали его существование. Вне этого было пугающее ничто, пустота, головокружительное падение в пропасть. Несчастье — это единственное, на что он мог рассчитывать, и чтобы все оставалось по-прежнему, было необходимо присутствие жены. Словно ребенок, потерявшийся на ярмарке, он закричал, он требовал вернуть ему жену. Беато потянул за покрывало, и на сцене снова появилась Беатрис. Паниагуа схватил ее за руку и силком вытащил из зала. Уже в дверях он спросил, куда, черт возьми, она подевалась. Она ответила, что не знает. Он не поверил.