Патрик Модиано - Свадебное путешествие Страница 17

Когда чайный салон закроется, она снова окажется на улице, под дождем. И надо будет искать место, где пробыть до полуночи. А после, когда здесь настанет комендантский час? Ее охватывает паника. Она не подумала об этом, когда шла, прижимаясь к стенам домов, чтобы не попасть в другой комендантский час, тот, шестичасовой. За соседним столиком она заметила двух молодых людей. Один из них в светло-сером костюме. Румянец на щеках контрастирует с суровостью взгляда и тонкими губами. Эту жесткость взгляду придает бельмо на правом глазу. Белокурые волосы зачесаны назад. Другой брюнет в потрепанном твидовом пиджаке. Говорят они тихо. Она встретилась взглядом с брюнетом. Первый резким жестом открывает позолоченный портсигар, берет сигарету и прикуривает от такой же, как портсигар, позолоченной зажигалки. Кажется, он что-то объясняет брюнету. Иногда повышает голос, но музыка заглушает его слова. Брюнет слушает и время от времени кивает в знак согласия. Она еще раз встретилась взглядом с брюнетом, и он улыбнулся ей.

Выходя из чайного салона, блондин в светло-сером костюме небрежно махнул рукой брюнету. Тот остался один за столиком. Пианист по-прежнему играет мелодию из "Венских вальсов". Она боится, что салон вот-вот закроют.

Вокруг нее все вдруг поплыло. Она пытается победить нервную дрожь. Хватается пальцами за край стола и не отводит глаз от чашки шоколада и миндального печенья, которое так и не смогла съесть.

Брюнет встал и подошел к ней:

- Похоже, вы не очень хорошо себя чувствуете...

Он помогает ей встать. На улице они делают несколько шагов, и ей становится лучше. Он держит ее под руку.

- Я не дошла до дома... В восемнадцатый округ... Из-за комендантского часа...

Она проговорила все это очень быстро, словно хотела избавиться от какого-то груза. И вдруг начала плакать. Он сжал ее руку.

- Я живу совсем рядом... Пойдемте ко мне...

Они идут по кривой улочке. Темно почти так же, как тогда, когда она была на краю зоны комендантского часа и изо всех сил боролась с искушением сойти с тротуара девятого округа. Они переходят улицу, где фонари горят синим светом ночников.

- Что хорошего вы делаете в жизни?

Он задал этот вопрос очень ласково, хотел расположить ее к себе. Она перестала плакать, но слезы еще катились по подбородку.

- Я танцовщица.

Она смутилась, когда они прошли за решетчатые ворота и пересекли двор одного из больших особняков, выходящих на площадь Звезды. На третьем этаже он открыл дверь и пропустил ее вперед.

Люстры и лампы включены. Занавески задернуты, чтобы с улицы не было заметно света. Никогда в жизни она не видела таких больших комнат и таких высоких потолков. Они прошли прихожую, а потом комнату, где все стены заставлены полками со старинными книгами. В гостиной в камине догорали дрова. От поленьев почти ничего не осталось. Он предложил ей снять пальто и сесть на диванчик. В глубине гостиной в большой застекленной ротонде зимний сад.

- Можете позвонить домой.

Он поставил телефон возле нее на диванчик. Минуту она была в нерешительности. "Можете позвонить домой"... Она прекрасно помнила номер: Монмартр 33-83, это был телефон в кафе на первом этаже гостиницы. Ответит хозяин, если только он уже не закрыл кафе из-за комендантского часа. Дрожащим пальцем она набрала номер. Он склонился перед камином и ворошил кочергой угли.

- Не могли бы вы передать кое-что доктору Теирсену? - Ей пришлось не один раз повторить фамилию. - Доктору, который живет в гостинице... Да... Это его дочь... Скажите ему, что у меня все в порядке...

Она очень быстро положила трубку. Он сел рядом с ней на диванчик.

- Вы живете в гостинице?

- Да, с отцом.

Обе их комнатки легко уместились бы в углу этой гостиной. Она представляет себе входную дверь гостиницы, покрытую красным ковром винтовую лестницу, круто поднимающуюся на второй этаж. Направо по коридору номера три и пять. И эта гостиная, где она сидит сейчас, с шелковыми занавесками, деревянными панелями, люстрой, картинами и зимним садом... Неужели то и другое - в одном городе, или, может, это ей снится, как недавно в метро, когда ей представилось, будто она едет на бульвар Орнано в фиакре? А ведь отсюда до Орнано не больше десяти остановок на метро.

- А вы? Вы здесь живете один?

- Да.

Он удрученно пожал плечами, словно извиняясь.

Одна вещь вдруг пробудила у нее доверие к нему. Переставляя телефон с диванчика, он слишком резко нагнулся, и подкладка его твидового пиджака разорвалась. И еще она заметила, что на нем грубые ботинки. А один даже без шнурков.

Они поужинали на кухне, расположенной в самой глубине квартиры. Но есть-то было почти нечего. Потом вернулись в гостиную. Он сказал ей: вы переночуете здесь. И провел ее в соседнюю комнату. В слишком ярком свете люстры возвышалась кровать с шелковым балдахином на резных деревянных столбиках.

- Это была спальня моей матери...

Он заметил, что ее поразила и эта кровать с балдахином, и размеры комнаты, почти такой же большой, как гостиная.

- Она здесь больше не живет?

- Она умерла. - Ответ прозвучал так резко, что она растерялась. Он улыбнулся ей. - У меня уже довольно давно нет родителей. - Он прошелся по комнате, словно придирчиво осматривая ее... - Мне кажется, вам здесь будет не слишком уютно... Пожалуй, лучше вам спать в библиотеке.

Она опустила голову и не могла оторвать взгляда от грубого ботинка без шнурков, никак не сочетавшегося с кроватью под балдахином, люстрой, деревянными панелями и шелками.

В комнате, где все стены были сплошь уставлены книгами, которую они только что пересекли, когда шли из прихожей, он показал ей на диван:

- Сейчас дам вам постель.

Простыни были очень тонкие, розовато-желтоватые, а по краям подбиты кружевом. Еще он принес шерстяной шотландский плед и маленькую подушечку без наволочки.

- Это все, что я нашел. - Он словно бы извинялся. Она помогла ему постелить постель. - Надеюсь, вы не замерзнете... Отопление отключили...

Она сидела на краю дивана, а он - в старом кожаном кресле в углу библиотеки.

- Стало быть, вы танцовщица? - Казалось, он не очень-то верит в это. С улыбкой он смотрел на нее.

- Да. В театре "Шатле"... Я танцевала в "Венских вальсах". - Она говорила светским тоном.

- Я никогда не был в "Шатле"... Но схожу, чтобы посмотреть на вас...

- К несчастью, я не знаю, смогу ли еще там работать...

- Почему?

- Потому что у нас с отцом неприятности.

Она не решалась откровенничать с ним по поводу своего положения, хотя твидовая куртка с рваной подкладкой и ботинок без шнурков вселяли в нее уверенность. И потом, в его речи часто мелькали жаргонные словечки, никак не вязавшиеся с изысканностью и роскошью этой квартиры. Так что она даже засомневалась, действительно ли он здесь живет. Но на одной из полок в библиотеке она увидела фотографию, на которой он, еще подростком, снят с очень элегантной женщиной, должно быть, матерью.

Он ушел, пожелав ей спокойной ночи и сказав, что на завтрак она сможет выпить настоящего, хорошего кофе. Она осталась одна в этой комнате, ей странно, что она тут, на чужом диване. Свет она не гасит. Погасит, если почувствует, что скоро уснет, но не сейчас. Она боится темноты из-за сегодняшнего комендантского часа в восемнадцатом округе - темноты, напоминающей ей об отце и о гостинице на бульваре Орнано. И как же спокойно становится на душе, когда смотришь на полки с книгами, на лампу из опалового стекла, стоящую на одноногом столике, на шелковые занавески, большой письменный стол в стиле Людовика XV возле окна, когда чувствуешь кожей свежесть и легкость тончайшего белья... Она не сказала ему всей правды. Во-первых, соврала, что ей девятнадцать лет. А потом, ведь на самом-то деле она не танцовщица в "Шатле". Затем, она сказала, что ее отец - австрийский врач, эмигрировавший во Францию до войны и работавший в клинике в Отейе. Но главного-то не коснулась. Только добавила, что они живут в этой гостинице временно, пока отец не подыщет новую квартиру. К тому же она не призналась, что нарочно пропустила время, когда начинался комендантский час, чтобы не возвращаться на бульвар Орнано. В другое время в ее поступке никто не усмотрел бы ничего особенного - обычное дело для девушки ее возраста: попросту сбежала из дому.

Но на следующий день она не вернулась в гостиницу на бульваре Орнано. Снова позвонила по телефону Монмартр 33-83. "Это дочь доктора Теирсена. Передайте ему, чтобы он не волновался". Однако хозяин кафе и гостиницы, чей голос Ингрид узнала, ответил, что сейчас сходит и позовет отца, который ждет ее звонка. Тогда она положила трубку.

Прошел еще день, потом еще один. Они больше не выходили из квартиры, ни она, ни Риго, только ужинали в ресторане черного рынка, совсем рядом, на улице д'Армайе. Ходили в кино на Елисейских полях. Там крутили фильм "Буксир". Прошло еще несколько дней, и она больше не звонила по телефону Монмартр 33-83. Наступил декабрь. Начиналась зима. Снова были покушения, и на этот раз комендантский час установили начиная с пяти тридцати и на целую неделю. Весь город погрузился в темноту, холод, молчание. Надо было затаиться, где сидишь, и ждать. Она не хотела больше расставаться с Риго, а бульвар Орнано казался таким далеким...