Андрей Малыгин - Гонзаго Страница 18

Веремеев выругал себя самыми последними словами за необычайную легкомысленность, позволившую ему незаметно выехать на полосу встречного движения и чуть не врезаться в дорогую иномарку. Этого сейчас только и не хватало. Он тут же сбавил скорость и, ощущая нервную дрожь в руках и ногах, вскоре припарковал автомашину рядом с дверью знакомого антикварного магазина.

Пробыв у Равиковского с полчаса, Веремеев в приподнятом настроении возвратился на работу. Предварительно заскочив к своим знакомым в крупный продовольственный магазин, он купил кое-что вкусненькое для бабки на ужин. Об этом ему настоятельно советовал Михаил Наумович, да и он сам далеко не дурак, и не хуже других понимал, что задержанную старушку надо было как следует накормить. Вкусная еда и забота — это грозное оружие против всякого недовольства. На закуску подполковник прихватил спелые груши, бананы и отличный апельсиновый сок.

Всю дорогу назад его автомашина плавно катила по городу, с особой тщательностью соблюдая все правила дорожного движения. Блюститель порядка весело и душевно напевал куплеты старой известной песни: «Шаланды, полные кефали, в Одессу Костя приводил, и все биндюжники вставали, когда в пивную он входил…» При чем здесь была кефаль и мифический Костя, которого с подачи певца Марка Бернеса на слух знала вся страна, а вот в глаза его, похоже, никто никогда не видывал, оставалось большой загадкой. Но, по всей вероятности, все же какой-то тайный смысл, несомненно, имелся.

И к вездесущим легкомысленным пешеходам подполковник сейчас относился с особой теплотой и терпением, пропуская их, где только было возможно. Они ему казались исключительно слабыми и беззащитными существами, которые всякую минуту совершенно неосознанно рискуют своей драгоценной жизнью при пересечении автодорог.

Пошептавшись немного с капитаном Митрохиным, Веремеев перевел бабку с ее четвероногим спутником в соседнее помещение, предварительно побрызгав в воздух какой-то ароматной жидкостью из пузатенького флакона. Туда же через некоторое время притащили и импортный цветной телевизор.

Но надо сказать, что от всякого раздевания и принятия пищи капризная представительница княжеской династии почему-то наотрез отказалась. Ее примеру последовал и придурковатый кот, пренебрежительно взглянувший на предложенный ему приличный кусок вкусно пахнущей одесской колбасы.

Надо заметить, что в этот злополучный майский день с разницей не более сорока минут в северной столице, в Санкт-Петербурге, в администрации знаменитого музея «Эрмитаж», один за другим раздалось несколько междугородних телефонных звонков, из которых следовало, что в некоем городе на Волге мужская половина сильно заинтересовалась древним искусством резьбы по камню и в ближайшее время просто сгорает от желания и любопытства прибыть в означенный музей на экскурсию.

Особо пристальное внимание у звонивших вызывала знаменитая камея Гонзага. Они настойчиво интересовались, а не отсутствует ли она в настоящее время и возможно ли в ближайшем будущем ее увидеть собственными глазами. На что получили категорические заверения, что эта прекраснейшая в Европе гемма, как когда-то ее назвал великий Рубенс, находится на обычном месте в ожидании своих новых поклонников.

Второй из звонивших в конце эмоционального диалога после паузы поинтересовался, а правда ли, что это произведение искусства оценивается в несколько миллионов долларов. На что со словами извинения получил стандартный в таких ситуациях и сдержанный ответ, что подобная информация является конфиденциальной и разглашению не подлежит.

Старший дежурный администратор музея Людмила Лучезаровна Фиолетова, повесив трубку телефона, сокрушительно покачала головой.

— Ах, эти деньги! Одни только деньги на уме! — приятным грудным голосом возмущенно проговорила она. — Боже мой! И что они только с людьми вытворяют! Ну вы подумайте, ведь обязательно надо знать, сколько та или иная вещь может стоить, как будто это имеет решающее значение для ее восприятия. А история ее создания и, если можно так выразиться, история ее жизни, напротив, вроде бы уж никакого особого значения и не имеют. Ну до чего же мы все-таки докатились! Неужели ничего другого не дано, как на все произведения искусства смотреть только через призму денег, через призму стоимости этих творений! Но это же чудовищно!

— И не говорите-ка, Людмила Лучезаровна, дорогая, — охотно поддержала тему еще одна служительница Зимнего дворца. — Совершенно с вами согласна. Вот не так уж давно, когда вас здесь не было, названивал какой-то тип, кажется тоже из другого города, и настойчиво интересовался, как бы вы думали, чем? И не угадаете. Стоимостью камеи Гонзага. Вы представляете!? А я ему так прямо и заявила, что такие произведения искусства цены не имеют. Совершенно. Они воистину бесценны для живущих сейчас поколений. И для будущих, думаю, тоже.

При этих словах Людмила Лучезаровна, отпивавшая из стакана чай, неожиданно поперхнулась и, схватившись за горло, сильно закашлялась. А когда успокоилась, тут же обратилась к коллеге по работе:

— Как? И этот тоже интересовался стоимостью этой самой камеи? Странно, и даже более чем странно! Ничего не понимаю! Вы представляете себе, Лариса Ивановна, я сегодня тоже дважды уже отвечала на подобные провокационные вопросы. Что за нездоровый интерес к этому предмету искусства, как вы думаете?

Она еще что-то собиралась произнести, но тут ее миловидное личико озарилось внезапной догадкой. Было заметно, что ее большие зеленоватые глаза, скрывавшиеся за модными стеклышками очков в тонкой золотистой оправе, отчего-то страшно испугались. Она даже прикрыла рот рукой и лихорадочно зашептала:

— Срочно надо проверить, на месте ли наша любимица! Мне кажется, неспроста все эти идиотские звонки. Да, да, да, да. Неужели?

Больше ничего она произнести не смогла. Слова Людмилы Лучезаровны Фиолетовой произвели на пожилую коллегу еще более сильное впечатление. Глаза шестидесятипятилетней Ларисы Ивановны Пушкаревой сначала неподвижно застыли, потом изумленно округлились, а лицо при этом у нее сильно побледнело. Она, откинувшись на спинку стула, таинственно воскликнула «Ах!» и прижала обе руки к груди.

— Дура я старая! Мне даже и в голову совсем не пришло… Людмила Лучезаровна, дорогая, срочно, сейчас же звоните в охрану! Иначе, мы же с вами поняли, может случиться большое злодейство. Если уже не случилось…

В конце этого дня в здании Зимнего дворца, где располагается всемирно известный музей, произошел сильнейший переполох. В Александровский зал, где была выставлена знаменитая камея, один за другим набежало с десяток работников Эрмитажа, которые своим внезапным появлением и озабоченным видом одновременно здорово переполошили и посетителей музея, и хранителей зала. Все они немедленно самым тщательным образом обследовали один и тот же экспонат зала — знаменитую камею Гонзага, которая как ни в чем не бывало все так же покоилась под стеклом на синей бархатной подушечке. А бывшая возлюбленная грозного императора Франции Наполеона Бонапарта и временная обладательница камеи Жозефина Богарне с некоторым удивлением и тайной грустью взирала с полотна картины, висевшей тут же чуть выше, на всполошившихся по какой-то совершенно непонятной для нее причине бдительных работников Эрмитажа.

Но оставим в покое знаменитый Эрмитаж и вернемся к тому, что происходило в стенах заведения, где работал подполковник Веремеев.

День уже давно угас, и по небу все сильнее разливалась ночная чернота, съедая последние остатки света.

Веремеев, вопреки установившемуся распорядку, сегодня прилично задержался и, закончив около десяти часов все необходимые, по его мнению, дела, отправился наконец-то отдыхать. Бабку Ольховскую вместе с котом поместили на ночь, как и настаивал при встрече Михаил Равиковский, в самое надежное помещение отдела — камеру предварительного заключения, выпроводив предварительно оттуда каких-то мелких мошенников, ставших теперь для руководства совершенно неинтересными, и наведя там элементарный порядок.

Около восемнадцати часов в кабинет начальника отдела наведался доверенное лицо и порученец по особым делам Равиковского Леонид Натансон, в условном обращении просто «Лена» по первым двум буквам его имени и отчества, с потертым объемным саквояжем. Будучи исключительным профессионалом своего дела, за запертыми дверями кабинета он самым осторожным образом снял слепок с камеи, сфотографировал ее несколько раз в различных ракурсах и, посверкав глазами и пощелкав выразительно языком, удалился для ответственной ночной работы по изготовлению гипсового двойника. К восьми часам утра все должно было быть готово…

Доверенное лицо капитана Митрохина лейтенант Сатанюк минут сорок назад как заступил на дежурство.