Эрих Ремарк - Станция на горизонте Страница 18

- До сих пор я жил, ужасно боясь оказаться на распутье, но увидел, что этого все же не избежать. Я должен решить, как пойдет моя дальнейшая жизнь. Раньше я всегда думал, она пойдет, как сейчас, теперь я уже не так уверен мне начинают нравиться границы, по крайней мере, я смотрю на них другими глазами. Раньше я воспринимал их как препятствие; теперь понимаю, что они могут заставить сосредоточиться. Тут целый комплекс: тишина, покой, клочок земли, возможно, еще и жена, работа, добровольное решение укорениться, расшириться, круг обязанностей, - словом, прочное существование. Вы знаете, что и об этом существует четкое представление: жизнь, направляемая из центра, а не с периферии, радиус, а не касательная.

Принцесса какое-то время смотрела на него.

- Я старая женщина и успела узнать: не существует ни прочных уз, ни прочного союза. Однако существует прочное отторжение.

Кай кивнул, следя за поворотами узких, изящных рыбок за стеклянными стенами.

- Это борзые среди рыб, - нежно сказала принцесса. - Он и такие же элегантные, как эти собаки. Карпы полезней, но какая польза от этого самим карпам?..

Рыбы кружили друг за дружкой, рея, как бабочки, в зеленой воде.

- Когда с человека, таскающего камня, снимают его бремя, он испытывает облегчение, - продолжала принцесса. - Когда снимают бремя с души, она стонет. В течение жизни многих поколений мы так отучились от свободы, что балласт воспринимаем как добро. Зачем вы хотите что-то на себя взвалить? Не важно, как течет река - прямо или с тысячью излучин; главное, чтобы она впадала в море, а не в пруд, который вертит мельницы и в котором мочат лен и полощут белье.

Она стала говорить громче. Кай наслаждался этим редким мгновеньем и нашел верный тон, чтобы сказать ей нечто такое, от чего на лице у нее мелькнула улыбка:

- Отвечу вам вашими же словами: как вы молоды...

- Не увиливайте. Конечно, я воспользовалась образами, а образы никогда ничего не доказывают, всегда только подтверждают. От доказательств в мире ничего не зависит: присмотритесь к столетиям, - они сформировались без доказательств и без справедливости. Это смертный приговор всякой демократии, как бы мы почеловечески ни старались ее понять. А также смертный приговор всему полезному.

Кай нахмурил лоб.

- Полезное - как это звучит! Крайне противно, отдает засаленными мелкими деньгами. Вот появляется такое слово, приклеивается к какому-то понятию и начинает раздуваться: Ты - это я! При этом оба существуют врозь, и слово неизменно во много раз беднее, чем стоящее за ним чувство. Надо иметь это в виду, ибо так легко и безопасно, исходя из слова, сделать смешным то бессловесное, что за ним стоит. Надо, наверно, пытаться старательнее описывать и начинать с другой стороны.

Принцесса Пармская склонила свое широкое увядшее лицо.

- Теперь вы задели мою слабую струну. Нет ничего бесполезнее языка. Замечаешь это, когда подолгу бываешь в одиночестве. Язык приходит с улицы, и что-то от нее в нем всегда остается. Он обобщает до недоразумения то, что должно оставаться личным. Хорошего язык принес только одно... - В углах рта у нее заиграла ироническая улыбка.

Кай в ожидании поднял брови.

Принцесса понизила свой глуховатый голос:

- Он способствовал заблуждению, будто бы содержание важнее формы...

В ней всколыхнулась волна веселья, мягкая сердечная радость, лукавство и даже некоторая злобинка.

- Дело не в том, сколько земли мы выберем из какой-то шахты, а в том, как мы примемся за эту задачу. Жест важнее содержания. Содержание известно, оно скучно и в итоге бессмысленно, ведь мы умираем, не вникнув в него, и оно к нам не относится. Оно нам чуждо, и мы над ним только попусту бьемся. А вот жест принадлежит нам, он настолько наш, что без нас его не существует. И оттого, что он так связан с нами, он вечен. Но это ничего не значит, слово "вечный" в буквальном смысле подобно вспомогательному глаголу. Те истины, не постигнув коих, мы умираем, - не имеют смысла. Тем не менее искать их хоть и не геройство, но все же достойное дело. Можно плыть по течению, это делаешь недолго, - ведь только когда перестаешь высматривать трансцендентальные раздвижные двери и мосты, начинается жизнь, в центре которой стоим и остаемся стоять мы сами. Как мы потом это делаем - безразлично, я избрала для себя несколько отдаленную область, на которую и обратила свою заботу, тщание и любовь - вот эти изящные созданья, что так мало напоминают о тяжести и о шагах.

Она секунду помолчала, а потом сказала - лицо у нее было спокойное:

- Нельзя привязываться к людям всем сердцем, это непостоянное и сомнительное счастье. Еще хуже - отдать свое сердце одному-единственному человеку, ибо что останется, если он уйдет? А он всегда уходит...

Внезапно в комнате очутились воспоминания. Тени, имена. Они собирались в глазах принцессы Пармской, обступали ее, склонялись к ее старческим рукам. Но больше не причиняли боли, они были не жалобой, а полнотой жизни, которая воссоздавалась снова, из себя самой и из прошлого, воссоздавалась, пока в этих добрых глазах мерцала искра бытия.

Она наклонилась к стеклам аквариума. Тоненькие рыбки сразу выплыли из зарослей стрелолиста и остановились у стеклянной стенки, прямо возле лица принцессы.

- Теперь они меня знают. А каким странным должно было это им показаться вначале: к ним подплывает какая-то светлая гора с выступами и выпуклостями, с бездною рта и морями глаз, этакое неяркое северное сияние прямо перед их треугольными чешуйчатыми головками. Что творится там, в этих головках? Долго думать об этом невозможно...

- Да и ненужно. Мы еще не вправе надолго предаваться таким мыслям. Наш отрыв от животного произошел не так уж давно, чтобы мы могли позволить себе оглядываться. Можно ненароком сделать шаг назад. Пока что приходится еще убегать и укреплять завоеванную позицию, ведь тот мир, из которого мы бежали, обступает и подстерегает нас. А у каждого в сердце сидит унаследованная склонность к предательству. Мы еще недостаточно от них отличаемся, чтобы сравнивать...

Принцесса улыбнулась.

- Теперь вы сами выносите себе приговор. Вы говорите, у нас сомнительное происхождение и потому не очень-то желательно копаться в наших истоках, - лучше оставаться на поверхности и с нею сжиться. Но вы-то хотите спуститься вглубь - горняк, забирающийся в душевные шахты, - вот видите, с перепугу мне даже приходят на ум аллегории.

Кай сложил руки на коленях.

- Сегодня я думаю то же, что и вы. Разве это помешает мне завтра думать иное? Разве мы так уж уверены в том, что способны определять свои поступки за пределами настоящего?

Принцесса Пармская взяла свою палку.

- Зачем же вы тогда тратите столько сил, чтобы разгадать будущее? Все ведь произойдет именно так, как должно быть. Вам, человеку, который настолько озабочен своим будущим, я могу сказать второй раз: как вы молоды...

Кай склонился над ее рукой. Принцесса поднялась и посмотрела на него. Он почувствовал, что сейчас она думает не о нем, а о чем-то совсем другом. Воспоминания и тени этой большой жизни, которые только что заполняли комнату, выстроились теперь позади него. В них была сила, они могли еще возбудить любовь и сочувствие, от них веяло дурманом прошлого, лишь одно было им недоступно и непосильно: чтобы в его теле забилась тайна крови и по жилам побежали жизненные токи.

Взгляд принцессы вернулся издалека. Ей надо было прийти в себя, прежде чем снова очутиться в настоящем. Потом она взяла Кая за руку.

- Вы ведь собираетесь в воскресенье участвовать в гонках? - А когда он кивнул, прибавила: - Хочу дать вам талисман. - Она принесла какую-то монету. - У меня их осталось мало, это старинные корейские монеты, приносящие счастье. Передарите ее кому-нибудь, когда она вам надоест. С этими монетами связано пророчество, которое предписывает такое условие.

Они оба улыбнулись.

VII

Кай вернулся в Милан, но в последние два дня перед гонками к своей машине не прикасался. Хольштейн вертелся вокруг него с укоризненным видом, но ничего поделать не мог. Сильнее всего были удивлены Мэрфи и Мод Филби.

Мэрфи подозревал какую-то ловушку и почти не уходил с автодрома, чтобы быть готовым ко всему. Хольштейн приходил в уныние, видя, как тренируется Мэрфи. Мод Филби воплощала собой сдержанное ожидание и большую осторожность.

В первый вечер она выказала какие-то проблески сентиментальности. Она встретилась с Каем днем, и ей пришлось убедиться в том, что он откликается далеко не на каждую попытку его расшевелить, а прячется за какой-то благодушной вежливостью, которая накатывает широко, как дорожный каток, и переезжает на своем пути все бандерильи.

Ей не оставалось ничего другого, как ждать, пока этот приступ пройдет. Однако вечером стало еще хуже. Кай потерял всякий интерес к гонкам и говорил о них, словно о выставке рогатого скота. Мод Филби впервые начала злиться и принуждена была сделать усилие, чтобы не продемонстрировать свои американские замашки.