Игорь Гриньков - Периферия, или Провинциальный русско-калмыцкий роман Страница 18

Неужели его никогда не учили, что симпатия проявляется только к одушевленным предметам: людям или животным?

Другой пример: экзальтированная не в меру актриса (лицедейка), вспоминая ушедшего из жизни режиссера, с жаром и закатыванием глаз произносила: „От него исходила какая-то магическая энергетика!“

Вообще-то, энергетика — это отрасль промышленности, занимающаяся производством, транспортировкой и распределением энергии: электрической и любой другой. От человека может исходить лишь энергия, неосязаемая, но реально существующая.

Появилась откуда-то фраза — „по жизни“. „По жизни он был скромным человеком (мерзавцем, талантливым художником и прочее)“. А ведь, по жизни можно только идти, то есть, проживать ее день за днем. А пребывает человек в жизни.

И эти перлы произносилось людьми, несомненно, относящими себя к представителям культуры. Именно о них в свое время сказал ныне покойный Александр Солженицын: „Образованщина!“.

Снова пришла открытка от Герли. На этот раз Олег ответил; выбрав нейтральный и корректный тон, он написал ничего не значащий ответ в духе стандартных отписок незнакомым почитательницам. Свинство, конечно, с его стороны!

Но, Герля, эта достойнейшая из женщин, умудрилась раздобыть новый номер его мобильного телефона, хотя, по большому счету, это не составляло никакого труда. Она позвонила ему.

— Привет, знаменитость! Узнаете старых знакомых? Людей непопулярных, но когда-то имевших в Вашей жизни какое-то значение?

Олег, стараясь унять подрагивание голоса, безуспешно придавая ему твердость и беззаботность, ответил:

— Здравствуй, дорогая! Герлюша, мы же с тобой решили, что между нами все закончено. С пользой для обоих, по крайней мере, для тебя, это точно!

— Ты уверен?

— Абсолютно! — хотя так хотелось сказать — „нет“.

— Рада за тебя! Смотри, не упади с облака.

— Ты знаешь, думается, мне это не грозит, потому что падать попросту не с чего или неоткуда.

— Всегда приятно послушать умного человека, — подытожила Герля и отключила телефон.

Материальное положение Зеленского, как уже говорилось выше, мягко говоря, заметно поправилось, но он купил себе только новый компьютер, да кое-что из одежды. Кроме того, он вставил себе зубы, которые после „дурки“ почему-то самопроизвольно посыпались изо рта, как спелые желуди с чахлого дуба. Это мешало не только пережевывать твердую пищу, но и сильно влияло на внятность речи. На все эти „излишества“ он решился вовсе не из скупости, просто больше ему ничего не было нужно. Да еще, чтобы поменьше есть всухомятку, стал чаще посещать рестораны и кафе, хотя скопление народа в них Олега раздражало. Но он выбирал заведения с уединенными кабинками, чтобы максимально оградить свое одиночество, которое он холил и лелеял, словно младенца.

Половой вопрос был решен Зеленским утилитарно просто. Сублимация — выплеск сексуальной энергии через творчество, дело хорошее, но Олег не собирался отказываться и от проверенного веками способа разрядки. У доверенного товарища он раздобыл телефон относительно молодой, разведенной, симпатичной шлюшки-балдырки, не „знаменитой“ на весь город, и, если в данном случае, этот термин уместен — „приличной“. Она не „шарахалась“ между гостиничными корпусами, номер телефона ее был известен очень немногим. Просто, женщине без мужа, получавшей на основной работе ничтожную заработную плату, надо было платить за квартиру и содержать двух малолетних детей. Олег сразу поставил ей ряд условий, которые надлежало неукоснительно соблюдать: жесткий график, никаких дополнительных выплат и вознаграждений, не звонить ей самой ему. В конспирации больше нуждалась она, чем Олег. Тому стесняться было нечего. И так легенды, смешанные из правды, полуправды и откровенной лжи, гуляли по всему городу. Он привык к этому, как к неизбежному природному явлению, вроде дождя или солнца за окном, и почти не реагировал на слухи о своей персоне. Некоторые, наиболее абсурдные „его похождения“, даже забавляли и смешили Олега. Пусть будет так, если людям хочется!

Два раза в неделю женщина посещала его на пару часов, честно отрабатывала гонорар и исчезала до следующего визита. Никаких проблем!? Но так Олег решил только физиологическую проблему удовлетворения неугомонной плоти. А свою любовь он уничтожил своими руками, вернее, силой своего больного воображения и гордыней.

Все чаще на Олега накатывала тоска по Герле. Он старался не думать о ней, но в определенные периоды мысли о ней помимо его воли приходили в голову и преследовали неотвязно. Ни один раз Зеленский порывался позвонить ей, но какое-то ложное чувство удерживало его от этого шага.

Он все больше предавался воспоминаниям об этой женщине, воспоминаниям, с постоянством морских волн омывающих берег. Когда они встречались, то вопрос, любит он Герлю или это просто сильное увлечение, роман без точки, совершенно не волновал Олега. Ему было просто хорошо с ней, хорошо во всех отношениях; рядом с ней ему было свободно и комфортно. Олег мог позволить себе, находясь рядом с Герлей, быть самим собой. Разве этого мало? Он поймал себя на мысли, что в период их отношений другие женщины совершенно перестали интересовать его, что для любвеобильного Зеленского было более чем удивительно!

Он никогда не предполагал, что длительная разлука с Герлей, причем, по его собственному почину, может принести столько душевной пустоты. В памяти всплывали мелкие, вроде, ничего не значащие эпизоды, от которых веяло внутренним теплом и светом, окрашенными грустными тонами. Сплошной минор царил в его душе.

Так привязаться к женщине, что без нее, казалось, даже трудно дышать. Такого с ним никогда не было. Понимая, что такое состояние нездорово, Олег силой заставлял себя не думать о Герле, ибо оно начинало принимать навязчивый характер. Это что, симптомы приближающейся старости, когда человек становится излишне сентиментальным? Или что-то другое?..

Наконец случилось событие, которое могло доставить Олегу удовольствие: живое общение с родной элистинской читающей публикой, особенно, молодежью. Неуемная директор Республиканской Национальной библиотеки, невзирая на нездоровье, а также уйму других дел, уже не связанных с хворями, по своей собственной инициативе организовала объединенную презентацию (с пресс-конференцией) московского варианта его романа „Периферия“. Олег оценил это предложение должным образом и отнесся к нему с полной ответственностью и серьезностью.

Выступать перед „своими“ всегда ответственно, потому что живешь среди них и пишешь, прежде всего, для них. В такой аудитории любая маломальская ложь открывается сразу, поэтому — только предельная откровенность, честность, никаких пьедесталов, бюстов и лавровых венков.

Специально к презентации Олег не готовился, полагаясь на интуицию, умение импровизировать и находить контакт с аудиторией. Он выбрал далеко не новый серый хлопчатобумажный костюм, только тщательно отутюжил брюки (дань уважения публике), водолазку и старые, удобные, но еще достаточно крепкие туфли, которые, опять же для читателей, почистил до зеркального блеска.

Какого-либо чрезмерного волнения Зеленский не испытывал, он давно уже привык к подобным встречам, но легкий ветерок бодрости и подъема гуляли в его душе. Итак, в один банально-прекрасный летний вечер, в сопровождении поклонниц, утопающих в букетах цветов, он подъехал на такси к зданию Национальной библиотеки и прошествовал под перекрестными взглядами и шепотки сотрудниц в кабинет директора. За чашкой кофе обсудили последние нюансы и детали. Тут же сновали теле- барышни, уточняющие некоторые детали и желающие больше, видимо, на халяву попить кофейку и отведать пирожных, но Галина Басанговна, директор, совсем не дипломатично, даже жестко удалила их из кабинета. Она по природе вполне могла быть военным человеком.

— Не дают, автору сосредоточится! — сердито пробурчала она. — Спасу от них нет, хотя и без них в наше время не обойтись.

Олег сидел рядом с редактором местного общественно-литературного журнала Антоном Санджиевичем с одной стороны и скромной калмычкой Надей с другой стороны, женщиной около тридцати лет, очень пособившей ему в написании „Периферии“. Все книги Зеленского носили заметный налет автобиографичности. Он мог хорошо написать о том, чему был прямым или косвенным свидетелем, что прочувствовал на собственной шкуре или видел собственными глазами. Это не значит, что он не был способен создать чисто вымышленное произведение, но это была бы искусственная конструкция, без настоящей плоти и крови. Даже книгу, посвященную проблеме алкоголизма, он написал через призму собственного духовного и жизненного опыта. Пока из пор его рассказа, повести или романа не начинал проступать соленый авторский пот, они не дышали полнокровной настоящей жизнью.