Томас Гарди - Вдали от обезумевшей толпы Страница 19

- Он был неподходящая для меня партия.

- Вот счастье-то, когда можно позволить себе отказать, ведь как оно в большинстве-то у девушек бывает - рады-радешеньки, кто бы ни подвернулся, спасибо скажут. Я даже представляю себе, как вы его отставили: "Нет, сэр, Вы мне не ровня! Почище вашего меня добиваются, не вам чета!" Ведь вы в него не были влюблены, мисс?

- Не-ет! Но он мне немножко нравился.

- И сейчас нравится?

- Ну конечно, нет. Что это там, чьи-то шаги?

Лидди вскочила и подбежала к окну, выходившему на задний двор, над которым сейчас уже сгущалась серая мгла надвигающихся сумерек. Изогнутая петлей вереница двигавшихся друг за другом крестьян приближалась к черному ходу. Эта медленно ползущая цепь, состоящая из отдельных звеньев, двигалась в едином целеустремлении, подобно тем удивительным морским животным, известным под названием сальповой колонии, которые, отличаясь друг от друга строением, движутся, подчиняясь единому импульсу, общему для всей колонии. Одни были в своих обычных белых холщовых блузах, другие в белесовато-коричневых из ряднины, заштопанной на груди, на спине, на рукавах, на плечах. Несколько женщин в деревянных башмаках, наподобие калош, замыкали шествие,

- Орда на нас целая идет, - прижавшись носом к стеклу, сказала Лидди.

- Очень хорошо. Мэриен, ступайте вниз и задержите их в кухне, пока я пойду переодеться, а потом проводите их ко мне в зал.

ГЛАВА X

ХОЗЯЙКА И БАТРАКИ

Полчаса спустя тщательно одетая Батшеба вошла в сопровождении Лидди в парадную дверь старинного зала, где в дальнем конце все ее батраки уже сидели на длинной скамье и низкой без спинки лавке. Батшеба села за стол, открыла учетную книгу и, взяв в руку перо, положила возле себя брезентовую сумку с деньгами, вытряхнув из нее сначала небольшую кучку монет. Лидди устроилась тут же рядом и принялась шить; время от времени она отрывалась от шитья и поглядывала по сторонам, или с видом своего человека в доме, пользующегося особыми правами, брала в руки монету из кучки, лежавшей на столе, и внимательно разглядывала ее, причем на лице ее в это время было ясно написано, что она смотрит на нее исключительно как на произведение искусства, а ни в коем случае не как на деньги, которые ей хотелось бы иметь.

- Прежде чем начать, - сказала Батшеба, - я хочу с вами поговорить о двух делах. Первое, это то, что управитель уволен за воровство и что я решила теперь обойтись без управителя, буду управлять фермой сама, своим умом и руками.

Со скамьи довольно внятно донеслось изумленное "ого!".

- Второе вот что: узнали вы что-нибудь о Фанни?

- Ничего, мэм.

- А сделано что-нибудь, чтобы узнать?

- Я встретил фермера Болдвуда, - сказал Джекоб Смолбери, - и мы вместе с двумя его людьми обшарили дно Ньюмилского пруда, но ничего не нашли.

- А новый пастух справлялся в "Оленьей голове" в Иелбери, думали, может, она там на постоялом дворе, но никто ее там не видел, - сказал Лейбен Толл.

- А Уильям Смолбери не ездил в Кэстербридж?

- Поехал, мэм, только он еще не вернулся. Часам к шести обещал быть назад.

- Сейчас без четверти шесть, - сказала Батшеба, взглянув на свои часики. - Значит, он вот-вот должен вернуться. Ну, а тем временем, - она заглянула в учетную книгу, - Джозеф Пурграс здесь?

- Да, сэр, то есть, мэм, я хотел сказать, - отозвался Джозеф. - Я самый и есть Пурграс.

- Кто вы такой?

- Да никто, по совести сказать, а как люди скажут - не знаю, ну им виднее.

- Что вы делаете на ферме?

- Вожу всякие грузы, сэр, а во время посева гоняю грачей да воробьев, а еще помогаю свиней колоть.

- Сколько вам причитается?

- Девять шиллингов девять пенсов, сэр, простите, мэм, да еще полпенса взамен того негожего, что я в прошлый раз получил.

- Правильно, и вот вам еще десять шиллингов в придачу, подарок от новой хозяйки.

Батшеба слегка покраснела оттого, что ей было немножко неловко проявлять щедрость на людях, а Генери Фрей, тихонько подобравшийся поближе, выразил откровенное удивление, подняв брови и растопырив пальцы.

- Сколько вам причитается - вы, там в углу, как вас зовут? - продолжала Батшеба.

- Мэтью Мун, мэм, - отозвалась какая-то странная фигура в блузе, которая висела на ней, как на вешалке; фигура поднялась со скамьи и направилась к столу, ступая не как все люди носками вперед, а выворачивая их чуть ли не колесом то совсем внутрь, то наоборот, как придется.

- Мэтью Марк, вы сказали? Говорите же, я не собираюсь вас обижать, ласково добавила юная фермерша.

- Мэтью Мун, мэм, - поправил Генери Фрей сзади, из-за самого ее стула.

- Мэтью Мун, - повторила про себя Батшеба, пробегая блестящими глазами список в книге. - Десять шиллингов два с половиной пенса, правильно тут подсчитано?

- Да, мисс, - чуть слышно пролепетал Мэтью, голос его был похож на шорох сухих листьев, тронутых ветром.

- Вот, и еще десять шиллингов. Следующий, Эндрыо Рэнди, вы, кажется, только что поступили к нам. Почему вы ушли с вашего последнего места?

- Пр-пр-про-шш-шу, ммэм, пр-прр-прр-прош-шш...

- Он заика, мэм, - понизив голос пояснил Генери Фрей, - его уволили, потому как он только тогда внятно говорит, когда ругается, вот он, значит, своего фермера в таком виде и отделал, сказал ему, что он, мол, сам себе хозяин. Он, мэм, ругаться может не хуже нас с вами, а говорить так, чтобы не спотыкаясь, - это у него никак не выходит.

- Эндрью Рэнди, вот то, что вам причитается, - ладно, благодарить кончите послезавтра.

- Миллер Смирная... о, да тут еще другая, Трезвая - обе женщины, надо полагать?

- Да, мэм, мы тут, - в один голос пронзительно выкрикнули обе.

- Что вы делаете на ферме?

- Мусор собираем, снопы вяжем, кур да петухов с огородов кыш-кышкаем, почву для ваших цветочков колом рыхлим.

- Гм... Понятно. Как они, ничего эти женщины? - тихо спросила она у Генери Фрея.

- Ох, не спрашивайте, мэм! Непутевые бабенки, потаскушки обе, каких свет не видал! - захлебывающимся шепотом сказал Генери.

- Сядьте.

- Это вы кому, мэм?

- Сядьте.

Джозеф Пурграс сзади на скамье даже передернулся весь, и во рту у него пересохло от страха, как бы чего не вышло, когда он услышал краткое приказание Батшебы и увидел, как Генери, съежившись, отошел и сел в углу.

- Теперь следующий. Лейбен Толл, вы остаетесь работать у меня?

- Мне все одно, у вас или у кого другого, мэм, лишь бы платили хорошо, - ответил молодожен.

- Верно, человеку жить надо! - раздалось с того конца зала, куда только что, громко постукивая деревянными подошвами, вошла какая-то женщина.

- Кто эта женщина? - спросила Батшеба.

- Я его законная супруга, - вызывающе отвечал тот же голос.

Обладательница этого голоса выдавала себя за двадцатипятилетнюю, выглядела на тридцать, знакомые утверждали, что ей тридцать пять, а на самом деле ей было все сорок. Эта женщина никогда не позволяла себе, как некоторые иные молодые жены, выказывать на людях супружескую нежность, быть может, потому, что у нее этого и в заводе не было.

- Ах, так, - сказала Батшеба. - Ну что же, Лейбен, остаетесь вы у меня или нет?

- Останется, мэм, - снова раздался пронзительный голос законной супруги Лейбена.

- Я думаю, он может и сам за себя говорить?

- Что вы, мэм! Сущая пешка! - отвечала супруга. - Так-то, может, и ничего, да только дурак дураком.

- Хе-хе-хе! - захихикал молодожен, весь перекорежившись от усилия показать, что он ничуть не обижен таким отзывом, потому что, подобно парламентскому кандидату во время избирательной кампании, он с неизменным благодушием переносил любую взбучку.

Так, один за другим, были вызваны все остальные.

- Ну, кажется, я покончила с вами, - сказала Батшеба, захлопывая книгу и откидывая со лба выбившуюся прядку волос. - Что, Уильям Смолбери вернулся?

- Нет, мэм.

- Новому пастуху нужно подпаска дать, - подал голос Генери Фрей, снова стараясь попасть в приближенные и подвигаясь бочком к стулу Батшебы.

- Да, конечно. А кого ему можно дать?

- Каин Болл очень хороший малый, - сказал Генери, - а пастух Оук не посетует, что ему еще лет мало, - добавил он, с извиняющейся улыбкой повернувшись к только вошедшему пастуху, который остановился у двери, сложив на груди руки.

- Нет, я против этого не возражаю, - сказал Габриэль.

- Как это ему такое имя дали, Каин? - спросила Батшеба.

- Видите ли, мэм, мать его бедная женщина была, неученая. Святое писание плохо знала, вот, стало быть, и ошиблась, когда крестила, думала это Авель Каина убил, ну и назвала его Каином. Священник-то ее поправил, да уж поздно; из книги церковной никак нельзя ничего вычеркнуть. Конечно, это несчастье для мальчика.

- Действительно, несчастье.

- Ну да уж мы стараемся смягчить. Зовем его Кэйни. А мать его, бедная вдова, уж так горевала, все глаза себе выплакала. Отец с матерью у нее совсем нехристи были, ни в церковь, ни в школу ее не посылали, вот так оно и выходит, мэм, родителевы грехи на детях сказываются.