Дмитрий Мамин-Cибиряк - Том 6. Сибирские рассказы и повести. Золотопромышленники. 1893-1897 Страница 19

— Послушайте… ведь вы меня считаете за подлеца… да!.. — неожиданно проговорил Паганини после длинной паузы. — Я ведь это чувствую…

— Что вы, Помпей Агафоныч… С какой это стати!

— Отлично вижу… Что я такое… а? Жених Феклисты… будущий зять Фатевны… Ха-ха!.. Я вам расскажу все, как было… — продолжал Паганини с откровенностью пьяного человека. — Да… даже очень просто вышло. А впрочем, вы, может быть, думаете, что я опьянел и сдуру болтаю?.. Не-ет…

Паганини тихо засмеялся, сделал бессильное движение подняться с дивана и опять сел, мотнув головой, как теленок.

— Вы думаете, что это моя первая любовь… Ха-ха!.. Да… Феклиста… Позвольте, вы, может быть, полагаете, что я женюсь на этом уроде из-за денег? Домом Фатевны хочу завладеть?.. Н-нет, ошибаетесь… Да. Я должен жениться, поелику… одним словом, грех покрыть законом нужно. Как же… свой же и грех-то… Осенью дело было. На вечеринке встретился с Феклистой… ну, выпил, а потом вот очутился здесь да и не выходил отсюда. А теперь Феклиста в таком положении, что я, как честный человек, должен вступить с ней в закон… А Фатевна радуется… цепочку серебряную мне подарила… как же… Ежели разобрать, так я, собственно, даже не стою Феклисты… Ей-богу!.. Она глупа, как соленая рыба, но хорошая девушка и любит меня по-своему. А позвольте, вы меня все-таки считаете подлецом?

— Нет, зачем же?.. Какое кому дело до вашей интимной жизни!

— Вот именно… благодарю. Да… А признаться сказать, была у меня одна маленькая страстишка… Съезд был учительский, а на съезд приехала одна новенькая учительница… Из дворяночек она, из бедных… С матерью живет… И славная такая, беленькая вся да нежная… и ручки белые, маленькие, а сама еще совсем почти ребенок. Ну, а тут и пришлось свой хлеб горбом добывать, да попала она в глушь, куда ворон костей не носит… Скучно, жить хочется. В таком положении за одно ласковое слово человек душу отдаст… Ну, встретились, познакомились… Славная она такая, умненькая… так в глаза и смотрит… Хорошо. Как-то мы гуляли с ней вечером, она и говорит: «Женитесь на мне, Помпей Агафоныч…» А сама как заплачет, по-ребячьи так заплачет. Ах, как мне тогда было жаль ее… нет, и теперь жаль… Вся она беленькая такая, и платье на ней было белое. Умела она это сделать все, то есть одеться к лицу и всякое прочее… Дворянская косточка, у них в крови уж это. И звали ее Ниной… Да, Ниночка… Ха-ха!.. Феклиста и Ниночка… Я эту беленькую Ниночку в белом платьице как-то сразу полюбил, так и хожу за ней, как очумелый, а она все целует меня… урода этакого целует… Решил я на ней жениться совсем и слово ей дал… Хорошо. А потом пришел к себе на квартиру и целую ночь не спал… мысли одолели… даже плакал… Очень уж она мне полюбилась, — рука не поднималась загубить. Ну, куда с ней повернусь, когда у меня всего и жалованьишка двадцать пять рублей, да с этими двадцатью пятью и помру… Да еще вот запиваю я частенько, в обхождении груб… Ну, а там детишки полезут… Ниночке-то и пришлось бы корову доить, и полы самой мыть, и всякую грязь тащить на себе… Это с ее-то ручками! Отлично я представлял себе эту Ниночку своей женой… в прозе-то самой представлял: как и личико у ней потухнет, и ручки загрубеют, и сама она сделается такой жалкой… Вот тогда я и рассудил, что не имею права губить ее из-за своего личного чувства, а что она мне сама болтала, так это от жизни от тяжелой… Думал я тогда, что встретит Ниночка лучше меня кого-нибудь, — зачем же ее-то счастью мешать? Да… Написал ей письмо, все написал и взял свое слово назад, а она мне послала свой локон… Белые у ней волосы с этаким золотым отливом…

Паганини махнул рукой и опять потянулся к рюмке.

— А теперь где эта Ниночка? — спросил я.

— Ниночка?.. Пропала ни за грош… да. Встретилась она вскоре после меня с одним хорошим человеком, который ее обманул… а потом она и пошла чертить. Теперь где-то на приисках болтается. Да… точно вот сон какой вижу… А вы, млстивый государь, все-таки считаете меня за подлеца?.. Да?.. А ведь я в семинарии кончил, батенька, как же… В попы мог поступить, как отец Егор. Даже мог бы написать «И еще благочестивый крестьянин». Ха-ха!.. А оно вон что вышло… Феклистин муж! Да… Работать хотелось, убеждения проводить в жизнь… А вышла вон какая история! Сначала-то я ведь долго не пил, все крепился, а тут как-то вдруг… это после Ниночки уж пошло… На все рукой махнул. А знаете, что я вам скажу; вот вы слушаете меня, а не понимаете… и другой никто не поймет. Нужно в нашу учительскую кожу влезть… Вот посидите-ка так, в четырех стенах, восемь зимних месяцев, — тогда такая одурь возьмет, такая одурь., точно вот червяк какой сосет тебя… Ей-богу, так и сосет день и ночь… А вот Андроник отлично понимает… он все понимает… Ох, какая это душа… золотая душа!.. Это он только с виду этаким чертом-иванычем выглядит, а он все понимает… Да-а… Он хоть и хвалится своим поповским житьем и любит деньгу, а тоже его сосет… Вот она, жизнь-то наша, как складывается: подлостей делать не хочется, а настоящим человеком, как в книжках-то пишут, прожить не умеем.

Когда Паганини заснул на своем диване, в комнату на носочках вошла Фатевна и шепотом осведомилась относительно ужина.

— Очень он к водке слаб, — заметила она про своего будущего зятя. — Ну, да женится — переменится!.. Это он теперь от своего холостого житья слабостями-то занимается, а после не до того будет. А что, он не жаловался тебе на свое-то житье?..

— Нет, ничего…

Фатевна испытующе посмотрела на меня своим ястребиным оком и продолжала прежним полушепотом:

— А уж я, признаться тебе сказать, даже струсила, как ты приехал к нам… Вот-те Христос, дева!.. Думаю про себя, как примешься ты его расстраивать, примешься расстраивать…

— То есть как расстраивать?

— А так, как женихов расстраивают… То да се, и невеста из мужичек, и всякое прочее, дескать, на поповне жениться лучше. Ведь я это даже весьма понимаю, что Агафоныч хотя и дьяконский сын, а совсем на господском положении, в том роде, как настоящий барин. Вон к управителю в гости ходит… Как же!.. Ну, с нами-то ему скучно покажется… Вот я и боялась, дева, а сказать-то тебе позабыла, что думаю я в третью гильдию записаться. Да, все же купчиха буду, дева… И Агафонычу не совестно будет перед другими, потому как в том роде, что на купеческой дочери женат. Оно гораздо даже любопытнее… А ведь я как за ним, за Агафонычем-то, ухаживаю — с ног сбилась. Теперь с осени считать, одной водки третье ведро идет… Ни в чем не стесняю, дева, пусть побалуется, а там уж как господь пошлет, духовную обещала на него записать — и дом, и лавку, и всякое прочее обзаведение.

На улице по-прежнему бушевала снежная пурга; ветер с остервенением рвал ставни, завывал в трубе и горстями разбрасывал во все стороны сухой снег, точно толченое стекло. Помпей, не раздеваясь, уснул на диване, тяжело храпел и несколько раз начинал бредить. Из кухни, где, собственно, жила Фатевна, долго доносился какой-то неопределенный стук и сдержанный говор. До моих ушей донеслась обрывком ядовитая ругань, какой Фатевна имела привычку на сон грядущий прощаться с Денисычем. «Пропасти на тебя нет… — ругалась Фатевна. — Хлеб-от умеешь есть, а почем он ноне, а?.. Вон теперь сколько денег издержала опять на приданое Феклисте: легкое место вымолвить, — как в яму, так деньги и валишь. Водки одной…» Я отлично представлял себе убитую и точно выжатую фигуру Денисыча, который в покорном молчании выслушивал град сыпавшихся на него попреков. Наверно, он целый день проработал на морозе, продрог и, грея на печке свои смиренные кости, от души завидовал своему будущему зятю, Агафонычу, который трескает третье ведро водки… Хорошо бы пропустить стаканчик — другой с холоду, так бы хорошо, а то Фатевна с голоду не уморит — досыта не накормит. Наверно, Денисыч слышал, как мы с Помпеем пили водку, и завидовал нам… А может быть, этот непроницаемый человек думал и свою думу: вот, дескать, погоди, Помпей Агафоныч, отойдет и тебе масленица, как попадешь в закон. Фатевна-то завяжет тебя узлом, а потом и Феклиста заберет свою волю и так же будет тебя поедом есть по вечерам.

Мне вдруг сделалось страшно за беззаботно спавшего Паганини, который попал в это ястребиное гнездо, где все было так крепко и туго прилажено: погибнет он окончательно в новой обстановке «Феклистина мужа». А буря все выла на улице свою бесконечную песню, и ветер неистово гулял по улицам, взрывая тучи снежной пыли. Лежа с закрытыми глазами, я чувствовал, как под порывами этого ветра вздрагивал весь дом Фатевны, точно на улице бродил какой-то исполин сумасшедший, который напрасно старался в слепой ярости безумного все разрушить кругом себя…

Вот чья-то громадная рука обшаривает угол дома, пробует обшивку, задевает по пути за ставень; вот та же рука толкнула ворота… вот загремело железо на крыше, завыло в трубе, а он уже далеко, и только сквозь бурю доносится с улицы его безумный хохот, и стоны, и опять хохот. Иллюзия получилась поразительная: вот опять кто-то крадется возле самой стены дома… вот остановился, и слышно, как хрустит снег под ногами, а потом кто-то опрометью бросился под гору, на пруд, где белой стеной ходит снежная пыль, и все звуки тонут в одной надрывающей душу ноте, именно сумасшедшей ноте…