Вильям Александров - Дорога обратно Страница 19

— Я те выплюну! Я те помотаю! — повторяла она тусклым, бесцветным голосом. И совала ложку. — Ешь!

— Каску… — кричала девочка.

— Нет у меня время сказки сказывать, шить надо.

— Па-а-а… — визжала девочка.

— Услышит тебя твой папка, как же! Из могилки встанет и прибежит! — женщина косила глазами в сторону Лукьянова. — Из милиции, что ль?

— Из суда. Хотел спросить вас кое о чем.

— Чего спрашивать попусту? Надоело уж… Душу только мотаете! — она отпустила девочку, и та мигом слезла с колен, кинулась к игрушкам.

— Ну, чего вам?

— Судья сообщила мне, что вы приходили просить за обвиняемого, за Диму Новгородцева.

— Ну, просила, — угрюмо сказала женщина.

— Вам жаль его? — спросил Лукьянов.

— Жаль?! Своими руками удавила бы!

— Чего ж вы просили за него?

Женщина тяжело посмотрела на Лукьянова.

— А вы сами кто будете?

— Я адвокат, защитник Димы.

— За-щит-ник! — она приподняла голову, кивнула понимающе. — Папаша нанял, так, что ли?

— Ну, вроде…

— Состоятельный, видать, человек, все бегает, хлопочет.

— Вы его видели?

— Прибегал, как же! — она повернулась к машинке, расправила материал, принялась строчить.

— Чего же он хотел?

— Чего хотел? Известно чего, чтоб за сыночка заступилась, сказала, что муж пьяный был.

— А вы?

— Ну, что я — пошла, сказала.

— Правду сказали?

Она перестала строчить, оглянулась, посмотрела на Лукьянова.

— Насчет чего — правду?

— Что выпивал супруг ваш?

Она пожала плечами.

— Нешто неправду! Выпивал, кто ж не выпивает. А как выпьет, все к машинам кидался, его тут каждый шофер знал, сколько раз материли, лупили даже, им ведь тоже неохота под суд идти… Да вот, бог миловал… А тут… — Лицо ее стало суровым. — Пацан ведь за рулем был… — Она смолкла и долго сидела, уставившись в одну точку, опустив руки. — Не пошла бы я ни в жисть просить за него, пущай бы подох там, в колонии… Да вот, двое ведь осталось, кормить-то их надо… Сказал, платить буду каждый месяц, ежели оправдают. Так что ты уж старайся там, а то ведь не даст ничего… Это, видать, такой!.. — Она внимательно посмотрела на Лукьянова. — Ты как думаешь — оправдают?

Не знаю, — сказал Лукьянов. — В любом случае — его отца суд платить заставит.

— Заставит, как же! — она горько усмехнулась. — Этого не заставишь, этот, видать, все ходы-выходы знает… А жена у него, видать, добрая…

— Она тоже приходила?

— Приходила. Потом уж… Дней пять спустя…

— Тоже деньги обещала?

— Та не обещала. Сняла с себя бусы дорогие и отдала. Возьмите, говорит, может, хоть это вам горе облегчит. А сама плачет, убивается. Оно понятно — мать тоже ведь. А что я ей скажу, — самой тошно.

Она вздохнула и снова принялась строчить.

Лукьянов посидел еще немного, расспросил про детей, про мужа. Потом попрощался и вышел.

На этот раз в комнате для свиданий было много народа. Люди стояли вдоль барьера, по обе стороны, разговаривали вполголоса, тут же ели, разложив кошелки со всякой домашней снедью, кто-то сообщал, видно, приятные новости — смеялись, а рядом плакали.

Дима увидел Лукьянова еще издали, протиснулся к барьеру. У него было измученное бессонницей лицо, покрасневшие глаза смотрели на Лукьянова настороженно и виновато.

— Здравствуйте, дядя Дима!

— Здравствуй! Вот я и пришел.

Он выжидательно вглядывался в парня, но тот молчал, опустив глаза. Пальцы его с силой вцепились в барьер.

— Ты… Ничего нового мне не хочешь сказать?

— Нет, дядя Дима. — Он не поднимал глаз. — Я сказал все, что мог.

— Но ты понимаешь, что этим сам ухудшаешь свое положение?

Он молчал.

— Ты понимаешь это?

— Я понимаю… Но я… не могу иначе, поверьте.

— Я бы мог тебе помочь, но ты связал меня словом. Ты по-прежнему стоишь на своем?

— Да.

Что ж, пусть будет по-твоему. Я сдержу свое слово. — Лукьянов видел, как парень быстро вскинул на него благодарные глаза и тут же опустил их снова. — Но ты должен быть готов к тому, что это может произойти независимо от тебя и от меня.

Нет, дядя Дима… — парень медленно покачал головой, и губы его чуть дернулись, — ничего уже не может произойти…

Он по-прежнему стоял, вцепившись в барьер, и вдруг подался вперед.

Скажите, бывало у вас когда-нибудь такое, что я вы очень верили человеку, а он бросил вас в трудную минуту, забыл о вас?

— Было, — сказал Лукьянов, бледнея.

— Значит, никому нельзя верить? Даже самым близким друзьям? Даже…

Голос его пресекся.

— Верить можно и нужно, — с силой проговорил Лукьянов. — Слышишь, можно и нужно! Как бы тяжко ни приходилось. Это ты запомни! Это я завещаю тебе навсегда, на всю жизнь! Ты понял меня? — Он смотрел прямо в глаза парню. — Я должен уехать на два-три дня, и я хочу, чтобы ты знал: о тебе никто не забыл, тебя никто не бросил. Тебя помнят и любят, несмотря ни на что! Ты хочешь что-нибудь передать маме?

— Скажите ей… Скажите ей, что я ее очень люблю!

— Хорошо, — улыбнулся Лукьянов. — Скажу обязательно.

Вечером из гостиницы он позвонил в Москву на квартиру Елисеевым и попросил к телефону Люду.

— Ее нет, она уехала, — ответил старушечий голос.

— Разве она не вернулась из Приморска?

— Из Приморска?.. — старушка замялась. — Из Приморска она приехала, а потом опять уехала с матерью… А кто это спрашивает? Откуда вы звоните?

— Звонят с киностудии, — сказал Лукьянов. — Мы проводили съемки в их школе, и Люда оказалась самой фотогеничной, мы хотели пригласить ее на съемки детского фильма, которые будут проводиться зимой. Надо обязательно написать ей, получить ее согласие, чтобы закрепить за ней эту роль.

— Закрепляйте! — закричала старушка. — Она согласится! Обязательно! Она очень любит сниматься, и артистка из нее получится прекрасная, можете мне поверить, я ее бабушка!

Не сомневаюсь, — сказал Лукьянов. — Но такой порядок — необходимо письменное, официально оформленное согласие. Мы должны выслать ей бланк договора, чтобы она его собственноручно заполнила. Вы можете сообщить адрес?

— Одну минуточку подождите, не вешайте трубку… — было слышно, как старушка торопливо укладывает трубку. Потом она долго молчала. Наконец он снова услышал ее голос. — Вот, нашла, вы записываете?

— Да, да, — сказал Лукьянов, — пожалуйста.

— Крымская область, Большая Ялта, санаторий «Ливадия», корпус два, Елисеевой Людмиле Георгиевне.

— Спасибо, — сказал Лукьянов. — А что случилось?

— Людочка внезапно заболела, и мама увезла ее в санаторий, — заученным голосом сказала старушка.

— Что-то серьезное? — забеспокоился Лукьянов.

— Да… То есть, нет… Понимаете… — старушка запуталась. — Просто… Вы знаете, я скажу вам по секрету ее просто надо было увезти, сменить обстановку, у девушек ее возраста это бывает…

— Ну, это ничего… — успокоил Лукьянов старушку. — Мы сегодня же вышлем договор. Спасибо.

Он нажал на рычаг, разъединился с Москвой и набрал номер справочного аэропорта, узнал, когда отправляется самолет в Симферополь. Затем он позвонил Неле на дачу, сказал, что должен уехать на несколько дней, постарается улететь утренним рейсом..

Он передал ей слова Димы и просил навещать его все это время.

18

От вертолетной площадки к Ливадии Лукьянов пошел пешком. Торопиться не хотелось, было еще рано, половина девятого, в санатории, наверное, завтракают.

Он спустился по улице Сеченова, вышел к таксопарку и пошел вправо, по ухоженному извилистому шоссе, ведущему в сторону моря. Шел, никого не спрашивая. Он был здесь однажды с Марийкой и дочкой, она тогда была еще совсем маленькая, годика два, не больше. Шел и вспоминал. Они впервые в жизни поехали отдыхать, поселились в Ялте, а купаться поехали на Ливадийский пляж, шли по этой дороге, он нес Танюшку на руках, она все время ворочала головкой, таращила черные глазенки на диковинные цветы и деревья, вскидывалась и кричала: «Матри, мама! Матри, папа!»

Лукьянов пытался объяснить ей, вспоминал, а вернее выдумывал названия, Марийка смеялась, все было так хорошо — цветы, кипарисы, море, солнце, они втроем, никаких забот — лучше не бывает…

Но вот пришли они на пляж, увидел Лукьянов сверкающее море, мокрую гальку, Девочку в красном купальнике, бегущую вдоль берега с цветастым мячиком в руках, и вдруг все потускнело — и море, и солнце, и радость Марийки…

С тех пор они больше не ездили на море…

… Он дошел до знаменитого Ливадийского парка, походил по аллеям, подошел к дворцу — бывшей царской резиденции, — в котором помещался санаторий.

Заходить и спрашивать не хотелось. И мать Люды ему тоже видеть не хотелось. Хотелось поговорить с девушкой с глазу на глаз. Стали выходить отдыхающие — сначала поодиночке, потом группами, он внимательно оглядывал каждого, надеясь, что узнает ее. Но ее как будто не было. Вот уже поредел поток людей, стали пробегать последние, задержавшиеся, торопились к лифту…