Эдгар По - Сфинкс. Приключения Шерлока Холмса (сборник) Страница 19

– Такое поведение мне уже приходилось наблюдать, – сказал Холмс, бросая в камин окурок. – Колебание посреди улицы всегда означает affaire de ceur[27]. Ей нужен совет, но она не уверена, можно ли о ее деликатном деле рассказывать посторонним. Хотя здесь можно ошибаться. Когда мужчина поступил с женщиной подло, она уже не колеблется, и об этом чаще всего свидетельствует оборванный шнурок звонка. В данном случае можно с уверенностью сказать, что ее привела сюда любовная история, но наша посетительница не столько рассержена, сколько озадачена или опечалена. Сейчас она сама разрешит наши сомнения.

Сразу после этих слов в дверь постучали, и мальчик-слуга объявил, что нас хочет видеть мисс Мэри Сазерленд, сама же леди возвышалась за его спиной, как распустившее паруса торговое судно за крошечным буксиром. Шерлок Холмс по своему обыкновению коротко, но галантно приветствовал даму, закрыл дверь, предложил ей кресло и окинул посетительницу как бы отстраненным, но очень внимательным взглядом.

– Вы не находите, – обратился он к ней, – что при вашей близорукости трудно так много печатать на машинке?

– Да, сначала было трудно, но сейчас я уже печатаю, не глядя на клавиши, – ответила она, но вдруг, поняв смысл его слов, встрепенулась и широко раскрытыми глазами воззрилась на моего друга. – Вам, наверное, обо мне кто-то рассказывал, мистер Холмс, – ее широкое добродушное лицо от удивления побледнело. – Откуда вы узнали, чем я занимаюсь?

– Пустяки, – улыбнулся Холмс. – Моя работа и заключается в том, чтобы все знать. Я приучил себя видеть то, чего не замечают другие. Ведь поэтому вы пришли за советом именно ко мне.

– Сэр, я пришла к вам, потому что о вас мне рассказала миссис Этеридж, мужа которой вы с такой легкостью нашли, когда полиция и все остальные считали, что его уже нет в живых. О, мистер Холмс, как бы я хотела, чтобы вы и мне помогли! Я не богата, но у меня имеется свой доход, сто фунтов в год, к тому же я немного зарабатываю печатаньем, и я готова все это отдать за то, чтобы узнать, что случилось с мистером Госмером Эйнджелом.

– Почему вы так спешили ко мне? – спросил Холмс, соединив перед собой кончики пальцев и глядя в потолок.

И снова простоватое лицо мисс Мэри Сазерленд удивленно вытянулось.

– Да, я действительно вылетела из дому, – сказала она, потому что рассердилась на мистера Уиндибенка… это мой отец – за то, что он так легкомысленно к этому отнесся. Он не захотел идти в полицию, отказался идти к вам, твердил только, что ничего страшного не случилось, бояться, мол, нечего, поэтому я и разозлилась. Оделась и помчалась к вам.

– Он вам не родной отец, раз у него другая фамилия? – спросил Холмс.

– Да, это отчим, но я называю его отцом, хотя это звучит смешно, потому что он старше меня всего лишь на пять лет и два месяца.

– А ваша мать жива?

– О да, она жива и здорова. Честно говоря, я совсем не обрадовалась, когда она снова вышла замуж так скоро после смерти отца, да еще и за мужчину, который младше ее почти на пятнадцать лет. Отец работал паяльщиком, у него была своя маленькая мастерская на Тотетнхем-Корт-роуд. Когда он умер, мать с мистером Гарди, главным помощником отца, не стали ее закрывать, но потом появился мистер Уиндибенк и заставил ее продать мастерскую. Он ведь коммивояжер по продаже вин и не хотел связываться с таким, как он посчитал, недостойным делом. За все про все они выручили четыре тысячи семьсот фунтов. Отец, если был бы жив, заработал бы намного больше.

Я думал, что Шерлок Холмс будет раздражен этим путаным и непоследовательным рассказом, но он, напротив, слушал очень внимательно и сосредоточенно.

– И ваш небольшой доход идет с этой суммы? – спросил он.

– О нет, сэр. Он не имеет к этому никакого отношения. Мой дядя Нэд из Окленда оставил мне по завещанию две с половиной тысячи фунтов. Капитал в новозеландских ценных бумагах, приносит четыре с половиной процента. Но я имею право распоряжаться только процентами.

– Ваша история меня очень заинтересовала, – сказал Холмс. – Раз вы имеете такой большой доход, целых сто фунтов в год, да еще и зарабатываете дополнительно, вы наверняка много путешествуете и вообще ни в чем себе не отказываете. Я думаю, что незамужняя леди может жить припеваючи и на шестьдесят фунтов в год.

– Мне бы вполне хватило и меньшей суммы, мистер Холмс, но вы же понимаете, до тех пор пока я живу с ними, я не могу быть обузой, поэтому они распоряжаются моими деньгами. Разумеется, все это до поры до времени. Мистер Уиндибенк каждые три месяца снимает проценты и отдает их матери, а я прекрасно живу на то, что зарабатываю сама. За страницу я получаю два пенса, а в день могу отпечатывать страниц пятнадцать-двадцать.

– Что ж, вы очень понятно описали ситуацию, – сказал Холмс. – Это мой друг доктор Ватсон, при нем вы можете говорить так же свободно, как наедине со мной. Прошу вас, расскажите теперь о том, что вас связывает с мистером Госмером Эйнджелом.

Щеки мисс Сазерленд на мгновение вспыхнули, и она стала нервно теребить краешек жакета.

– Мы с ним встретились на балу газопроводчиков, – начала она. – Пока отец был жив, они всегда приглашали его, и потом, когда его не стало, они нас не забыли, присылали пригласительные билеты матери. Мистер Уиндибенк не хотел, чтобы мы туда шли. Он вообще никуда нас не отпускал. Он очень злился, даже когда я намеревалась посетить пикник в воскресной школе. Но на этот раз я твердо решила пойти, что бы он ни говорил. Какое он имеет право мне что-либо запрещать? Там должны были собраться все друзья отца, а он заявил, что эти люди нам, видите ли, не ровня. Потом еще стал говорить, что мне не в чем идти, хотя у меня есть фиолетовое плисовое платье, которое я еще ни разу из шкафа не доставала. Никакие уговоры не помогали, он уехал по делам фирмы во Францию, а мы все равно пошли. Мать, я и мистер Гарди, который раньше работал с отцом. Там-то я и познакомилась с мистером Госмером Эйнджелом.

– Надо полагать, – спросил Холмс, – когда мистер Уиндибенк вернулся из Франции, он был очень недоволен тем, что вы все-таки пошли на бал?

– Да нет, даже наоборот. Помню, он рассмеялся, пожал плечами и сказал, что бесполезно запрещать что-либо женщинам, потому что они все равно поступят по-своему.

– Ясно. Значит, с джентльменом по имени Госмер Эйнджел вы познакомились на балу газопроводчиков.

– Да, сэр, тогда мы и познакомились. На следующий день он зашел спросить, благополучно ли мы добрались домой, а после этого мы встречались с ним… то есть я встречалась с ним еще два раза, мы вместе гуляли, но потом вернулся отец, и мистер Госмер Эйнджел больше не мог к нам приходить.

– Вот как?

– Ну, понимаете, отец не любит, когда в дом приходят посторонние. Он все время повторяет, что женщина должна быть счастлива в своем семейном кругу. Но ведь, как я говорила матери, женщина должна когда-нибудь создать свой семейный круг, а у меня такого пока нет.

– А что мистер Госмер Эйнджел? Он не искал встречи с вами?

– Через неделю отец снова должен был ехать во Францию, и Госмер прислал мне письмо, что нам будет лучше и безопаснее не встречаться до тех пор, пока он не уедет, а тем временем мы могли бы переписываться. И он писал мне каждый день. Я получала письма по утрам, и отец ничего об этом не знал.

– Вы с этим джентльменом к тому времени уже были помолвлены?

– О да, мистер Холмс. Это случилось после нашей первой прогулки. Госмер… мистер Эйнджел работает кассиром в одной конторе на Леднхолл-стрит и…

– В какой конторе?

– В том-то и дело, мистер Холмс, что я не знаю.

– А где он живет?

– Ночует на работе.

– И адреса его вы не знаете?

– Нет… Только улицу – Леднхолл-стрит.

– Куда же вы направляли свои письма?

– В почтовое отделение на Леднхолл-стрит, до востребования. Он сказал, что, если письма будут приходить в контору, остальные клерки будут над ним смеяться. Я тогда предложила печатать письма на машинке, как и он сам, но он не захотел, сказав, что, если письмо написано от руки, он чувствует, что оно от меня, а если напечатано – он представляет себе не меня, а печатную машинку. Видите, мистер Холмс, как я ему нравилась, он думал даже о таких мелочах.

– О да, – сказал Холмс. – Я уже давно решил для себя, что важнее мелочей ничего нет. Может быть, вы вспомните что-нибудь еще о мистере Госмере Эйнджеле?

– Он был очень застенчив, мистер Холмс. Даже гулять со мной ходил не днем, а вечером, не хотел, чтобы его кто-нибудь увидел. Он был такой робкий, воспитанный. И голос у него был очень мягкий. Он сказал, что в детстве болел ангиной и тонзиллитом, и с тех пор у него слабое горло и как бы неуверенный, больше похожий на шепот голос. Он всегда хорошо одевался, просто и элегантно, и у него, как и у меня, было плохо с глазами, поэтому он носил темные очки.