Робер Эскарпи - Литератрон Страница 2

И этого треклятого старикашку еще поздравляли за проявленную отвагу, присутствие духа и меткость глаза. Я чуть было не умер от досады и унижения. Но с тех пор я со священниками не связывался.

Спустя несколько месяцев господин Филиппе возвратился из заключения, он изменился до неузнаваемости, постарел лет на двадцать. Получив хорошую службу в нефтяной компании Паранти, он вернулся к своей прежней профессии инженера и предложил дедушке и бабушке отдать меня ему на воспитание. Мы поселились в маленьком домике, стоявшем в сосновой рощице, где он устроил себе лабораторию для разных поделок. Начал он с того, что постарался восполнить пробелы в моих познаниях - следствие нерегулярного посещения школы. Я обладал острым умом, господин Филиппе был наделен терпением, и мы быстро наверстали упущенное. В одиннадцать лет молодой Мериадек Ле Герн блестяще выдержал приемные экзамены в шестой класс и вскоре был зачислен воспитанником Аркашонского лицея.

Учился я весьма и весьма прилично. Отставание в точных науках вполне компенсировалось моими литературными способностями. Привыкнув с детства приспосабливаться к окружающей меня среде, я в совершенстве овладел даром подражания, без чего не бывает хороших лингвистов. С другой стороны, мой гибкий ум без труда постигал все тонкости школьной риторики и диалектики. Отличаясь в классных сочинениях, я начиная с третьего класса стал признанной звездой школьных дискуссий. Добровольно участвуя в дополнительных сочинениях на темы алкоголизма, Европы, расизма, ЮНЕСКО или мира, которые являются как бы вехами в карьере хорошего ученика, я насквозь пропитался духом ортодоксальности и часто одерживал легкие, но весьма приятные победы, которые приносили мне, помимо скромных денежных вознаграждений или поощрительных поездок по краю, еще и уважение директора лицея. Как только в разговоре упоминалось мое имя, он опускал жирные веки над маленькими глазками, похожими на ягоды черной смородины, и, скромно поправляя галстук-бабочку заявлял: "Что ж, это типичный продукт нашего воспитания".

Не думаю, чтоб преподаватели так уж меня ценили, но они были вынуждены делать вид, что ценят, ибо за все семь лет моего пребывания в лицее я не дал им случая поймать меня врасплох; когда я обучался в дополнительном классе по философии, мне даже удалось вскружить голову учительнице гимнастики.. Она была маленькая брюнетка и звалась Луизой.

В Аркашонском лицее велось совместное обучение, что не способствовало развитию любовных интриг. К тому же я был достаточно осторожен для того, чтобы скомпрометировать себя романом с одноклассницей. В Аркашоне моментально все становится известным, и разоблачение, несомненно, подмочило бы мою репутацию пай-мальчика, что, в свою очередь, нанесло бы определенный ущерб моим дальнейшим намерениям. В первые годы занятия велись в двух старых виллах Зимнего Города, и это придавало нашему житью-бытью почти семейный характер. Позднее нас перевели в ультрасовременные помещения новой лесной школы. Благодаря своему скромному, собранному внешнему виду я стал самым лучшим ее украшением. У меня были поклонницы, но я предпочитал сохранять неприступность. И если я сделал исключение для Луизы, то лишь потому, что интрижка с преподавательницей могла укрепить мой престиж, а с другой стороны, не желая тратить зря время на спортивные тренировки с их суровой дисциплиной, я попросту хотел получить свидетельство о прохождении курса гимнастики, необходимое для сдачи экзаменов на степень бакалавра.

Впрочем, роман этот довольно долго носил платонический характер, так как я считал делом своей чести стать любовником Луизы только после экзаменов. Но если бы даже нас тогда накрыли, все равно скандала не последовало бы и я лично ничем не рисковал. Связь наша еще долго сохранялась в тайне, и Луиза была самой очаровательной любовницей. К сожалению, она была честолюбива - глупо, недальновидно честолюбива. Словом, из тех честолюбцев, которым все подавай немедленно. Она считала, что я недостаточно "продвигаюсь", не понимая того, что истинный карьерист испытывает отвращение ко всей этой грубой механике и отдается благоприятному течению обстоятельств, удерживая курс, подобно рулевому парусника, с помощью ловкой игры радаров и штурвала.

Недавно я встретился с ней на пляже в Биаррице, где она в ка1 никулярное время руководит чрезвычайно респектабельным и дорогим клубом физической культуры. Она выкрасила волосы, не тем не менее сильно сдала. Ее профессия быстро изнашивает. Beроятно, она считает, что преуспела, поскольку с большим трудов зарабатывает за лето несколько тысяч франков. Когда она села за руль своей "флориды", я обогнал ее на моем "ягуаре" и нарочно ехал на первой скорости, чтобы она могла меня узнать. Наверно, она весь вечер проплакала от досады.

ГЛАВА ВТОРАЯ,

в которой я обнаруживаю чудесные свойства прикладной электроники

Луиза порвала со мной на второй год моего пребывания в университете. Она хотела, чтобы я, воспользовавшись моими лингвистическими способностями, одновременно получил бы право преподавать английский язык. Она рассчитала за меня все: сначала кандидатская степень, впоследствии - предел ее честолюбивых замыслов - защита докторской и, само собой разумеется, брак. Из всех вышеперечисленных ловушек для дураков меньше всего меня смущал брак. Дело это самое примитивное, не требующее никакой подготовки, и, если опыт оказывается неудачным, его можно всегда переделать, прервать или начать сызнова. Зато посвятить долгие годы каторжному труду лишь для того, чтобы обрести сомнительное преимущество стать рабом своего диплома, было в моих глазах пределом глупости. Совершенствуясь по мере накопления знаний в своей специальности, дипломированный раб располагает для применения своих талантов крохотным полем действия, ограниченным поверхностью его ослиной шкуры.

Это, естественно, не могло меня удовлетворить. Поэтому я постарался организовать свои занятия так, чтобы руки у меня были развязаны, а вознаграждение за труды пришло бы без промедления. Одновременно с подготовительными занятиями я целый год обучался политическим наукам, дабы не отстать от века. Существуют на свете вещи, научиться которым невозможно: изящно носить складной зонтик даже в хорошую погоду, говорить о "конъюнктуре" или "перспективах", когда нечего больше сказать, цитировать Токвиля синдикалистам, а Маркса - обывателям, скрывать свою невежественность под многозначительным молчанием или загадочной, но непременно учтивой улыбкой, рассуждать о проблемах, не вдаваясь в подробности, а вдаваясь, держаться подальше от берегов конкретности, таскать под мышкой по утрам иногда "Фигаро", а по вечерам всегда "Монд", выказывать, наконец, во всем и ко всему великолепную, подлинно королевскую терпимость, но зато проявлять характер, дабы отстаивать кое-какие второстепенные истины - защита их никого ни к чему не обязывает.

Игра эта меня весьма забавляла, и я покинул Институт политических наук не без сожаления. И мои профессора также с сожалением отпустили меня, ибо я был непременным участником всех понференций, упражняясь в том легком и пустопорожнем красноречии, благодаря которому труд педагога становится бесконечно более приятным и не столь утомительным. Но я сумел извлечь все соки из этих милых забав, а на втором курсе приходилось уже начать работать всерьез. К тому же политические науки и впрямь слишком развращают. Я решил, что мне следует изучать какую-нибудь редкостную, а следовательно, уже тем самым ценную область, не требующую чрезмерных усилий. И поэтому остановил свой выбор на эстетической лингвистике и на прикладной психодемографии. Над обеими этими темами давно уже никто не работал, хотя они по-прежнему фигурировали в ежегоднике факультета литературы и общественных наук. Для подготовки специалистов не было предусмотрено никакого особого курса, и поначалу профессора чинили мне кое-какие препятствия. Они успокоились, когда я пообещал посещать все их лекции. И уже совсем благосклонно они отнеслись ко мне, когда я дал им понять, - само собой разумеется, каждому в отдельности, - что буду готовить диссертацию под его руководством. Нет на свете такого профессора, который устоял бы перед подобным искушением.

Господин Филиппе предпочел бы, чтобы я остался в Институте политических наук и готовился к конкурсу в Государственную административную школу. Сам будучи учеником Центрального училища, он питал к этим учебным заведениям чуть ли не суеверное почтение.

- Поверь мне, Мерик, - сказал он мне однажды утром возясь над какой-то спайкой в странном приборе, над которым работал долгие годы, - поверь мне, без настоящего образования цели не добьешься.

- Какой цели, дядя?

Когда я был помоложе, я звал его дядечкой, но теперь мне казалось что "дядя" как-то более вязалось с моей солидностью. - Достигнуть... достигнуть того, чтобы стать кем-то... И он неопределенным жестом взмахнул паяльником.