Джером Сэлинджер - Грустный мотив Страница 2

Оказалось, что с Пегги бегать на Уиллард-стрит к Черному Чарльзу еще лучше, чем одному. С ней было хорошо не только сидеть на полу, с ней и слушать было хорошо. Радфорду нравилось, как она подтягивает к подбородку длинные крепкие ноги, все в синяках и ссадинах, и сплетает пальцы на лодыжках. Нравилось, как она, когда слушает, прижимает рот к коленкам, так что от зубов остаются метины. И как она потом шла домой: не болтала, только иной раз поддаст ногой камешек или консервную банку или в задумчивости раздавит пяткой надвое окурок сигары. В общем, она была девчонка что надо, хотя Радфорд, конечно, ей этого не говорил. У нее была опасная привычка чуть что лезть с нежностями, даже, кажется, совершенно безо всякого повода.

Но надо отдать ей справедливость - она даже научилась будить Черного Чарльза.

Однажды, когда они, как обычно, в четвертом часу вошли в кафе, она сказала:

- Радфорд, знаешь что? Можно, сегодня я его разбужу?

- Валяй. Если только у тебя получится.

Черный Чарльз, сняв ботинки, спал на старой жесткой кушетке, отгороженный несколькими неубранными столиками от своего любимого рояля.

Пегги подошла к вопросу с научной обстоятельностью.

- Что же ты? Давай буди.

- Погоди, не мешай. Я сейчас.

Радфорд смотрел на нее снисходительно.

- Н-да. Его так просто не растолкаешь. Видела, как я? Нужно выбрать верное место. Где почки. Ты же видела.

- Вот сюда? - Пегги ткнула пальцем в чувствительный островок на спине у Чарльза, отчеркнутый сверху сиреневыми подтяжками.

- Давай-давай.

Пегги размахнулась и ударила.

Черный Чарльз чуть пошевелился, но продолжал спать, не переменив даже позы.

- Не попала ты. И потом, надо гораздо сильнее.

Пегги задумала сделать из своей правой руки более сокрушительное оружие. Сжала кулак, просунув большой палец между средним и указательным, и, вытянув руку, залюбовалась своей работой.

- Так ты только палец сломаешь. Слышишь? Убери палец...

- Не мешай. - И Пегги, словно цепом, ударила спящего по спине.

Удар подействовал. Чарльз испустил истошный вопль и на добрых два фута подлетел в душный воздух непроветренного кафе. И еще не успел приземлиться, как Пегги обратилась к нему с просьбой:

- Пожалуйста, Чарльз, будь добр, сыграй мне "Леди, леди".

Чарльз поскреб в затылке, опустил свои огромные ступни в носках прямо на усыпанный окурками пол и скосил глаза:

- Ах, это ты, Маргарет?

- Да. Мы только что вошли. Нас всем классом задержали, - объяснила она. - Пожалуйста, будь добр, сыграй мне "Леди, леди".

- С понедельника начинаются летние каникулы, - радостно вставил Радфорд. - Мы сможем приходить каждый день.

- Вот как? Это здорово, - сказал Чарльз. И не просто сказал, а ему в самом деле было приятно. Он поднялся на ноги - большой, добрый великан, стараясь стряхнуть с себя тяжелое въедливое похмелье. И пошел куда-то наугад в том направлении, где стоял рояль.

- И мы сможем приходить раньше, - пообещала Пегги.

- Вот и отлично, - отозвался Чарльз.

- Ты не туда идешь, Чарльз, - сказал Радфорд. - Так прямо в дамскую комнату.

- Он еще спит, Радфорд. Стукни его покрепче.

То было, я думаю, хорошее лето - целые дни, наполненные звуками Чарльзова рояля. Но точно я не знаю, Радфорд ведь рассказал мне просто одну историю, а не всю свою автобиографию. Дальше он мне рассказал об одном ноябрьском дне. Это было еще в кулиджевские времена, но в каком именно году, не знаю. Кулиджевские годы все на одно лицо.

День был ясный. Полчаса назад ученики эйджерсбургской начальной школы, отчаянно толкаясь, высыпали из дверей на улицу и разошлись. И теперь Радфорд и Пегги сидели верхом на стропилах нового дома, который как раз строился тогда на Мисс-Пэккер-стрит. Никого из рабочих поблизости не было. И никто не помешал им забраться на самую высокую, самую тонкую балку.

Удобно устроившись на высоте целого этажа над землей, они разговаривали о важных вещах - как пахнет бензин, и какие уши у Роберта Хермансона, и какие зубы у Эдис Колдуэлл, и какими камнями удобнее всего швыряться, и о Милтоне Силлзе, и о том, как пускать сигаретный дым через нос, и о людях с дурным запахом изо рта, и о том, какой длины должен быть нож, чтобы зарезать человека.

Они делились друг с другом планами на будущее. Пегги мечтала, когда вырастет, стать санитаркой. И еще киноактрисой. И пианисткой. И потом еще бандиткой - ну вот которые награбят бриллиантов и всяких там сокровищ и обязательно дают немного бедным, если кто уж совсем бедный. Радфорд сказал, что хочет быть только пианистом. Разве что, может, в свободное время он еще будет автомобильным гонщиком, у него уже есть пара отличных защитных очков.

Затем последовало состязание, кто дальше плюнет. Но в самый напряженный момент борьбы проигрывающая сторона выронила из кармана джемпера драгоценную пудреницу без зеркала. Спускаясь за ней, Пегги сорвалась и, пролетев метра полтора, с ужасным стуком шлепнулась на свежеструганый деревянный пол.

- Цела? - осведомился ее спутник, и не думая покидать своего места под крышей.

- Ой-ой, Радфорд, голову больно! Умираю!

- Ну да, не ври.

- Нет, умираю. Вот пощупай.

- Стану я спускаться, чтобы щупать твою макушку.

- Ну пожалуйста, - умоляла его дама.

И Радфорд, бормоча себе под нос что-то язвительное о людях, которые не смотрят под ноги, спустился вниз.

Он откинул со лба пострадавшей черные ирландские локоны и деловито спросил:

- Где болит?

- Везде...

- Ну, знаешь, ничего у тебя нет. Не видно даже нарушений кожного покрова.

- Чего не видно?

- Ну, этих... нарушений. Крови там, царапин. Даже шишки нет. - Он поглядел на нее с подозрением и отодвинулся. - Ты, по-моему, вовсе и не головой ударилась.

- Нет, головой. Ты еще посмотри... Вот здесь. Как раз где твоя рука...

- Ничего тут нет. Я полез назад.

- Подожди, - сказала Пегги. - Сначала поцелуй вот здесь. Вот прямо здесь.

- И не подумаю. Очень мне надо целовать твою макушку.

- Ну пожалуйста. Ну хоть здесь. - Пегги ткнула пальцем себе в щеку.

Радфорду надоело, и он с великим и человеколюбивым снисхождением выполнил эту просьбу.

И тут ему было с коварством объявлено:

- Теперь мы помолвлены!

- Еще чего!.. Я ухожу. Забегу к старику Чарльзу.

- К нему нельзя. Он ведь сказал, чтоб сегодня не приходить. Он сказал, что у него сегодня гость.

- Ничего, он не рассердится. А уж с тобой-то я здесь все равно не останусь. Плеваться ты не умеешь. Даже сидеть смирно и то не можешь. А пожалеешь тебя, так ты лезешь со всякими нежностями.

- Я ведь не часто лезу с нежностями.

- Я пошел. Пока!

- Погоди! Я с тобой.

Они выбрались с безлюдной, сладко пахнувшей стройки и побрели по осенним улицам к Черному Чарльзу. На Лиственничной улице минут пятнадцать стояли смотрели, как два гневных пожарника снимали с высокого дерева котенка-подростка. Какая-то тетя в японском кимоно противным рассерженным голосом давала указания. Дети послушали ее, поглядели на пожарников и, не сговариваясь, стали болеть за кошку. И она не подкачала. Она вдруг спрыгнула с верхней ветки, шлепнулась прямо на голову одному из пожарников и рикошетом отлетела на соседнюю лиственницу. Радфорд и Пегги задумчиво пошли дальше. Что-то для них навсегда переменилось. Этот день отныне и навечно сохранил для них в себе дерево, все в золоте и багрянце, каску пожарника и котенка, который так умел прыгать - будь здоров!

- Позвоним у двери, - сказал Радфорд. - Сегодня нельзя войти просто так.

- Ладно.

Радфорд позвонил, и дверь отворил сам Черный Чарльз - он не только не спал, он был даже побрит. Пегги тут же доложила:

- Ты сказал, чтоб мы сегодня не приходили, но Радфорду захотелось.

- Входите-входите, - сердечно пригласил их Черный Чарльз. Он вовсе не сердился.

Радфорд с Пегги, смущаясь, последовали за ним, ища глазами гостя.

- У меня племянница в гостях, дочка сестры, - сказал Черный Чарльз. Приехала с матерью из Флориды.

- Она играет на рояле? - спросил Радфорд.

- Она поет, малыш, она поет.

- А почему шторы спущены? - спросила Пегги. - Почему ты не поднял шторы, Чарльз?

- Я там стряпаю на кухне. А вы бы, ребятки, вот взяли и помогли шторы поднять, - сказал Черный Чарльз и снова скрылся на кухне.

Ребята разошлись в разные концы зала и стали двигаться навстречу друг другу, впуская в окна дневной свет. Они больше не смущались. Мысль о госте уже не тревожила их. Если сегодня у Черного Чарльза и находится кто-то посторонний, то это всего лишь племянница - можно сказать, никто.

Но тут Радфорд дошел до рояля и от неожиданности замер. За роялем кто-то сидел и смотрел на него. Он нечаянно выпустил шнур, и штора сразу подлетела кверху, пошуршала там и только потом замерла.

- И изрек Господь: "Да будет свет", - проговорила взрослая девушка, сидевшая на Чарльзовом месте за роялем. Она была такая же черная, как Чарльз. - Вот так-то, братец, - заключила она примирительно.