Белькампо - Избранное Страница 2

Раз, когда его опять преследовала полиция, Ясиньский спрятался на чердаке и, пока жена одного из художников разговаривала с полицейским, сидел там, болтая ногой в люке; когда же после ухода полицейских она выговаривала ему за это, он ответил: «Да, уж я бы их славно угостил» — и вытащил из каждого кармана по браунингу. Это была, несомненно, вполне социальная черточка его характера, ведь в обществе тоже больше принято играть чужой жизнью, чем собственной.

У него была великолепная атлетическая фигура, поэтому он часто позировал художникам. Во время сеанса они заставляли его принимать самые невообразимые позы. Поскольку он отлично владел умением правильно падать, то ему ничего не стоило без ущерба для себя рухнуть с большой высоты наземь. Для художников он часто повторял этот трюк в обнаженном виде, чтобы они могли себе мало-мальски представить падение ангелов. Действительно, борода и усы делали его в точности похожим на ярого сподвижника Вельзевула, и он бы, конечно, стал таковым, если бы жил в горних сферах.

Ночь я провел в чьем-то ателье, среди неоконченных полотен, голодным взглядом смотревших на меня со стен.

Человека четыре благодетелей, лиц и слов которых я припомнить уже не могу, попеременно перевезли меня через весь Лимбург. В Геннепе была ярмарка, удобный случай заработать, однако я еще не отвешивался тогда рисовать прямо среди толпы. В людской толчее мне бы не Удалось настолько сосредоточиться, чтобы ухватить искомое сходство.

В час, когда садятся за стол, я постучал в дверь небольшого дома, приблизительно на половине высоты Лимбурга над уровнем моря, предъявил образчик своего искусства, портрет красивой натурщицы из Амстердама, и справился, как всегда: нет ли здесь желающих позировать. Молодая служанка, отворившая мне и окутанная ароматом вкусной еды, судя по ее глазам, была вовсе не прочь, но сказала, что для такого дела нету денег. «Если можно с вами пообедать, то денег не надо», — сказал я, после чего она вернулась в дом и тотчас же вышла с извещением, что я могу войти. Семья сидела за большим столом, я пристроился за кухонным. Еда была отменная — свинина с картофелем и красной капустой.

Временами я тайком посматривал на красавицу дочь, доморощенный шедевр из 50 % очарования, 30 % прелестей и 20 % балласта, заранее предвкушая, что буду сейчас ее рисовать.

После того как все мы насытились и ласкавший ноздри аромат кушанья стал неприятным запахом пищи, я принялся за дочь, хотя в этом не было теперь нужды. Но все равно, если можно, я готов изобразить любого, кто меня накормит.

Когда портрет удается и бывает похож, простые люди смотрят на тебя как на чудотворца, и, хоть понимаешь, конечно, что человеческое суждение так же несовершенно, как и сам человек, все равно это веселит душу.

Под вечер я занял место в спальном вагоне — открытом грузовике с охапками соломы в кузове. Я вытянулся на соломе, укрылся плащом и почувствовал себя как король, которого несут по асфальту в паланкине. Перед моими глазами вспыхивали звезды, точно шлемы небесного воинства, я наслаждался отдыхом и летел при этом со скоростью тридцать километров в час, что вшестеро быстрее скорости пешехода. Когда я снова очутился на ногах, теперь уже на улице в Маастрихте, было темно как в могиле. На мосту через Маас я шарахался от прохожих, они выглядели так, будто все один за другим шагали прямиком с того света. «Вряд ли сегодня день воскресения из мертвых, — подумалось мне, — иначе бы я услышал трубный глас». Это был эффект нового натриевого освещения улиц.

Здесь я опять заночевал у одного старого друга; как видно, меня к нему послало само провидение, ибо мой друг только что разорвал помолвку и сидел в одиночестве у себя в комнате, уставясь на огонь. Выполняя возложенную на меня свыше миссию, я раскрыл ему глаза на светлую сторону подобной аварии. «На земле живет два миллиарда человек, — говорил я, пока его квартирная хозяйка подавала мне аппетитно пахнущий ужин, — значит, всего миллиард женщин. Если даже сто миллионов из них готовы обручиться, то я не вижу большой разницы, останешься ли ты не помолвленным со всеми ста миллионами этих достойных вожделения особ или же с девяноста девятью миллионами девятьюстами девяноста девятью тысячами девятьюстами девяноста девятью».

Это рассуждение помогло ему полностью исцелиться от ипохондрии.

Мой друг работал в налоговом управлении и рассказал мне о маргариновой войне, которая шла тогда полным ходом. Огромные грузовые автомобили, доверху груженные маслом, на бешеной скорости пересекают границу, провожаемые выстрелами перепуганных таможенников и встречаемые роскошными лимузинами, куда шоферы могут перескочить в случае опасности. Второй этап: таможенники вооружаются досками, утыканными гвоздями, которые подбрасывают под колеса автоконтрабандистов. Третий этап: контрабандисты, дабы противостоять гвоздям, оснащают свои автофургоны шинами из литой резины. Дикий Запад рядом с этим был воплощенная кротость.

Обменяв на ассигнации весь нидерландский металл — зачем тащить с собой лишнюю тяжесть, да и риска больше, что ударит молния, — я снова перешел через Маасбрюх, Маасский мост, потом через привокзальный виадук и скоро сидел рядом с добродушного вида мужчиной на фуре с овощами. Он ехал до Хеера, совсем неподалеку. Сразу же после этого я очутился возле некоего человекообразного господина. Мы ехали на юг по прекрасной аллее из акаций. Господина глубоко захватила идея моего путешествия, и он бы немедленно ко мне присоединился, но дела, разумеется, никак этого не позволяли. У господина, по-видимому, было такое чувство, точно он выпускает почтового голубя, потому что мне первым делом надлежало послать ему открытку с видами, как только я окажусь очень далеко отсюда. Это я ему торжественно пообещал, но когда оказался очень далеко отсюда, то потерял бумажку со всеми адресами. Перед самой границей он меня высадил, и немного погодя я без помех вступил в пределы первой зарубежной страны.

Не прошло и пяти минут, как я уже сидел в дорогом автомобиле рядом с шофером из Херлена, прекрасным человеком, ведь он сказал, что, будь у меня готовые пейзажи, он бы не раздумывая купил парочку. Но я никогда не рисовал пейзажей, значит, их у меня не было. Мы мчались навстречу дождю по чудесной долине Мааса в Льеж. Там полило как из ведра, и я поспешил укрыться в кафе за чашкой кофе. У стойки шла оживленная беседа между хозяином заведения, письмоносцем и полицейским, и тут я понял, откуда взялось выражение «тарабарский язык». Когда земля утолила свою жажду водой, а я свою — кофе, я зашагал в Намюр. Сначала мой путь лежал через район угольных шахт, которому не было ни конца, ни отрады: из-за слякоти, грязи и огромных луж на мостовой, изуродованной рытвинами да ухабами, мой поход стал чем-то вроде перманентного бегства пророка Елисея. Избавление пришло с попутным пикапчиком.

С человеком, сидевшим в кузове на пустом ящике из-под фруктов, разговор завязался, конечно же, о мировом кризисе. В этом случае я всегда делаюсь очень серьезным, будто речь идет об усопшем, который был мне крайне дорог. Медленно, замогильным голосом я поддакиваю собеседнику, если же он иностранец, то ввертываю что-нибудь насчет братства людей, это в любом случае не повредит. У своих братьев во Христе я наблюдал такой симптом: когда начинают глубоко размышлять о кризисе, последний в конце концов перекидывается на мозги, а мне бы этого никак не хотелось.

Поддакивая и соглашаясь, я чудесно добрался до Юи. Как только мы въехали в городок, наша самобеглая тележка не захотела дальше бежать. Тут я разыграл милую сценку бегства крыс с тонущего корабля и вопреки братству людей оставил своих благодетелей вместе с их капризным средством передвижения на тихой улочке, чтобы без заминки броситься снова в объятия капитализма. Меня подсадил сказочно богатый господин, проводящий каждое лето на Ривьере. Он надавал мне кучу инструкций и советов, от которых нет никакого проку, ибо такие типы видят все под совершенно иным углом зрения. Вообще, немного на белом свете людей, умеющих по-настоящему путешествовать.

У богачей и у тех, кто хотя бы раз в год пытается тешить себя иллюзией, что и он богат, на первом месте стоят комфорт и хороший стол, потом роскошь и развлечения, то есть сплошь такие вещи, которые с путешествием ничего общего не имеют, потому что этого добра хватает им, и даже с избытком, у себя дома.

На другом полюсе те, кто путешествует не от хорошей жизни; эти бедные скитальцы чаще всего малограмотны и слишком много тратят сил, чтобы прокормиться. Они не в состоянии купить себе хорошую географическую карту и обычно держатся главных магистралей. Таким путем они никогда не узнают, что значит истинное, королевское хождение по свету. Мне встречались ходоки, у которых не было ничего, кроме карты Европы, вырванной из старого атласа, по которому они учились в начальной школе.