Джон Сэк - История роты М Страница 2

"То же самое".

В полдень М с волнением ждала в своей казарме прибытия капитана. Последний, ничего не подозревая, вел свою машину в противоположном направлении, к Нью-Йорку. Ха-ха! Ловко придумал старый Милитт, хитрюга сержант. Он просто заставил М надраиться до блеска, сыграв на авторитете капитана.

Он начал осмотр в два часа. В прекрасном настроении Милитт прошелся рукой по тумбочке первого солдата. Но тут-то он и уловил каким-то шестым чувством наличие той мерзости, истреблению которой он посвятил большую часть своей военной карьеры. С воплем "пыль!" он растопырил пальцы так широко, что мог бы ухватить баскетбольный мяч, и сунул их под нос несчастному владельцу тумбочки, которого звали рядовой Скотти. "Пыль! Пыль! Пыль! Все в пыли! - кричал Милитт, перебегая от тумбочки к тумбочке и каждую подвергая испытанию кончиками пальцев. - Это подсудное дело. Вы не готовы к смотру! - вопил он. - Когда я был рядовым и офицер открывал мою тумбочку, ему приходилось надевать темные очки! И он говорил мне: "Ты далеко пойдешь". - Милитт никак не мог примириться с тем, что у М отсутствовала инициатива. Его приговор - никаких увольнительных в эту субботу.

М была на маневрах. Это значило жить в палатках и метаться по четырем квадратным милям мнимого поля битвы утром, днем и вечером в касках, с карабинами наготове, постигая, как вести себя в присутствии противника. М сидела в окопах и ждала "нападения". В винтовках у М запас холостых патронов. Расстреляв обойму, солдат должен был бодро прокричать: "Бац! Бац! Бац!"

Молодой лейтенант, чья молодцеватая манера говорить сделала бы его отличным инструктором бойскаутов, трусил от одного окопа к другому, по-отечески постукивая каждого по каске. "Эй там! - подбадривал он Скотти, хозяина пыльной тумбочки. - Я обнаружил твою позицию - и знаешь почему? Твой котелок. Я еще издали услышал, как он звякает. Наполни его чем-нибудь, - наставительно говорил лейтенант. - Положи туда листьев, хвои, пару рукавиц, туалетной бумаги, газет, ваты, телеграфную ленту, перья..." А Скотти внимательно слушал, стараясь запомнить все, что перечислял резвый лейтенант.

Лейтенант еще раз хлопнул его по каске и перебежал к другому солдату, Вильямсу, который всякий раз приходил в недоумение, когда армия выставляла перед ним очередное требование. "Ты, орел, держись пониже в окопе. Ничего не высовывай. Одну голову".

"Одну голову? Они это серьезно?" - думал Вильяме. Мыслимо ли, что из всего множества частей его тела армия требовала высовывать ту единственную, которая была наиболее чувствительна к вражескому огню. Неужели здравый смысл и служба настолько несовместимы? Ладонь или локоть, если потребует долг, он еще может самоотверженно поднять над окопом. Но голову? "Если заметят - крышка", - думал он. Он предпочитал понадежнее укрыться и наблюдать, скажем через перископ, как идут события на ничейной земле.

Пока Вильямс раздумывал, мнимый враг атаковал. Сержант Чектоу крикнул в громкоговоритель: "Американцы, сдавайтесь! Не сдадитесь, поотрезаем вам пальцы к чертовой матери!"

Вечером в палатке был впервые поднят вопрос о Вьетнаме. Солдаты сидели, тесно сгрудившись вокруг пузатой печки. Ветер беспощадно раскачивал голую электрическую лампочку.

- Дверь закрывай! Ты что, в сарае родился? - проворчал солдат из Техаса, когда кто-то вошел.

- Он родился в пещере, поэтому и не закрывает дверь, - сказал другой.

А третий сказал:

- Это теперь так холодно, а целый год мы будем там, где даже ночью 60 градусов.

Тема эта редко поднималась во время маневров: Вьетнам был далеко. Последними словами в том разговоре стали слова Йошиоки, родившегося в Калифорнии в японской семье. Он знал от сержанта, что желтых во Вьетнам не посылают, так как другие солдаты могут принять их за вьетнамцев и выстрелить в них по ошибке. "Я туда не попаду. Я желтый", - объяснил он. И все опять заговорили о холоде. Нечего говорить, что Йошиока в анкете просил послать его в Японию - у него там была бабушка. Вильямс же просил Европу, где нет этих проклятых окопов.

"Нет, нет и нет!" - думал Демиржин. Пусть его пытают, отдают под трибунал, расстреливают - все что угодно. Но стричься он не собирается! Нет! Его дружки, как сумасшедшие, вылетали от парикмахера, размахивая руками и взывая к богам: "Как я поеду домой в эту субботу!", или: "Как же я теперь женюсь!". Один только Демиржин сохранил человеческий облик. Он просто сказал: "Нет". Конечно, сержант мог силой засадить его в кресло парикмахера. С электрическими? ножницами стрижка займет всего пятнадцать секунд. Но сержантам было предписано вежливо обращаться с военнослужащими, а тем более не вырывать у них из кармана кошелек, чтобы уплатить положенные профсоюзом парикмахеров 75 центов.

Так, Демиржин отвоевал свободу, а парикмахер лишился денег, которые он зарабатывал за четверть минуты.

Демиржин понимал, что завтра он будет выделяться, как дикобраз на тыквенном поле. Он воображал, как майор подойдет к нему и скажет: "Солдат, ты разве не знаешь, что в присутствии офицера положено снимать волосы?" Или что-нибудь в этом роде. Если такое произойдет, думал Демиржин, он не ручается за себя. Он крикнет майору нечто ужасное. Сердце его сжималось, когда он представлял себе, как сдирает с себя форму, бросает на пол оружие, с шумом опрокидывает тумбочку...

А почему бы нет? Если уж после этого его не выгонят из армии, значит ничто другое не поможет.

На следующее утро Демиржин стоял у своей зеленой тумбочки, готовясь встретить роковой вопрос майора, полный решимости дать волю своим природным наклонностям.

По правде говоря, майора не особенно прельщала перспектива осмотра М. Это была обязанность не из приятных. Каждому солдату, к которому он подойдет, полагалось бодро вскинуть винтовку со словами: "Сэр, рядовой такой-то, взвод такой-то!" Майор начал со Скотти. С ним все сошло гладко, Скотти все давалось легко. Но у второй тумбочки солдат независимо прокричал: "Сэр, рядовой Пендер! Третий взвод!" - и обрызгал майора слюной, которую пришлось так и оставить на лице. Майор считал, что не пристало офицеру, производящему осмотр, одетому по всей форме, постоянно утирать лицо платком... Наконец, он подошел к парню, чье искаженное лицо не предвещало приятного общения. Майор смиренно остановился возле него.

Казалось, прошли целые геологические эры, образовались каньоны, вымерли динозавры, прежде чем один из них нарушил тишину:

- Меня зовут майор Смолл. Застигнутый врасплох, Демиржин шумно вздохнул и только после этого сказал:

- Сэр, рядовой Демиржин.

- Постарайтесь не забывать этого, - сказал майор и последовал дальше, оставив Демиржина в расстроенных чувствах, а заодно и в армии.

Сто пять человек из М отправятся во Вьетнам. Почти половина. Когда пришел список имен, старший сержант Дохерти удалился в свой кабинет. Он пробежал глазами список, перескакивая с одного имени на другое. Потом вложил список в конверт и запечатал. Сунул его в стол, запер, а ключ положил в карман. Тут он сообразил, что не сможет вечно скрывать эту тайну, что настанет день, когда он должен будет сказать об этом своей роте. Он знал об истинных потерях во Вьетнаме. Он говорил про себя: "Если бы... если бы я мог сообщить им вместе с этим какую-нибудь приятную новость..."

Тогда-то и осенила Дохерти необычайная идея. Все же он сможет кое-что сделать для этих юнцов из М. И он поспешил в соседний кабинет, где изложил свою мысль капитану. Тот, в свою очередь, поделился ею с полковником. Полковник из осторожности переправил ее генералу. А внизу этой внушительной пирамиды терпеливо ждал Дохерти.

Тем временем у генерала были и другие дела. Самое неотложное из них добиться, чтобы занятия по пехотному делу стали более эффективными. Он прочел лекцию полковникам и майорам на тему о том, что он понимает под словом "эффективный". Генерала звали Экман. Он сказал, что в классе не место для сержантов, которые только и умеют что: "Ать, два! Живот втянуть! Грудь вперед!" Сержант на занятиях должен спокойно беседовать, применять тесты, использовать примеры из бейсбола и баскетбола.

- Взгляните на меня, вот я держу руки в карманах, - говорил генерал, подавляя улыбку. - Кому-нибудь это мешает понять меня? Если так, я их выну из карманов.

И полковники довольно заулыбались. Возвратившись в свои кабинеты, они перефразировали это капитанам, те изложили это попроще лейтенантам, и, когда из этого сосуда мудрости вкусили сержанты, как раз те, что преподавали пехотное дело, в нем осталась лишь жалкая капля: "Будьте более эффективными". В понимании сержантов это означало стоять "смирно" и орать еще громче.

Но был сержант, который имел дерзость оставаться естественным. Это сорокалетний лысый балагур - сержант Фоули. Когда его не видели офицеры, он стоял у доски с руками в отвислых карманах. Говорил он старыми, грубыми словами, как говорят люди от земли. И не сводил при этом глаз с двери, чтобы какой-нибудь полковник или майор не застал его в такой позорной для солдата позе.