Фрэнк О'Коннор - Гений Страница 2

- Ты скоро и так все узнаешь, дитя мое.

- Но, мисс Куни, - сказал я с важностью, - мне надо знать сейчас. Поймите, мне это нужно для работы.

- Храни невинность, пока можешь, дитя мое, - проговорила она тем же мечтательным тоном. - Не сегоднязавтра мир лишит тебя ее, и тогда ты утратишь ее навсегда.

По мне, так пусть бы мир лишал меня чего хотел, только бы я получал факты для моих исследований. Я обратился к отцу, и тот ответил, что младенцев сбрасывают с аэропланов, поймаешь - твое счастье.

- На парашюте? - спросил я, на что он сделал обиженное лицо и ответил:

- Ну нет, не баловать же их с самого начала.

Потом мама, как всегда, отвела меня в сторону и объяснила, что папа пошутил. Я чуть не лопнул от злости и сказал ей, что в один прекрасный день он у меня дошутится.

Но мама все равно была этим очень озабочена. Не у каждой ведь сын гений, она боялась каким-нибудь образом нанести мне вред. Она робко попросила отца ответить на мой вопрос хоть отчасти, но он прямо взбеленился. Я слышал их разговор, потому что считалось, что я играю наверху в свой оперный театр. Отец заявил, что мама сошла с ума и сводит с ума сына. Его слова огорчили ее, мама очень считалась с его мнением.

При всем при том, когда речь шла о долге, она умела настоять на своем. Обязанность, конечно, была тяжкая и угнетала ее невыносимо - как женщина благочестивая, она всячески, если возможно, избегала этой темы. Но что ей оставалось делать? Потребовалась уйма времени (был летний день, и мы сидели на берегу речки в Глене), но в конце концов мне удалось вытянуть из нее, что у мамочек в животике имеется мотор, а у папочек есть рукоятка, при помощи которой мотор заводят, и, если его завести, он будет работать до тех пор, пока не получится ребеночек. Разумеется, это прояснило массу вещей, которых прежде я не понимал, например:

зачем нужны отцы и почему у мамы на груди буфера, а у папы нет. Мама приобрела для меня почти не меньший интерес, чем паровоз, и я целыми днями горевал, почему я не девочка и не могу иметь собственный мотор и буфера вместо какой-то дурацкой жалкой рукоятки, как у отца.

Вскоре я пошел в школу, и там мне страшно не понравилось. Перевести к мальчикам постарше меня не могли, а остальные "сосунки" еще учились читать по складам "кит" и "кот". Я попытался объяснить старой учительнице про мою работу, но она в ответ улыбнулась и сказала: "Помолчи, Ларри!" Я терпеть не мог, когда так говорили, - отец постоянно твердил мне: "Помолчи".

Как-то раз я стоял у входа на площадку для игр, чувствуя себя одиноким и несчастным, и вдруг со мной заговорила высокая девочка из старших классов. У нее было пухлое смуглое лицо и черные косички.

- Как тебя зовут, малыш? - спросила она.

Я сказал.

- Ты первый год в школе?

- Да.

- И тебе нравится?

- Нет, страшно не нравится, - ответил я серьезно. - Дети не умеют читать, а старуха слишком много болтает.

И тут - для разнообразия - я принялся болтать сам, и девочка внимательно слушала. А я рассказал ей про себя, про мои путешествия, книги и про расписание поездов на всех городских вокзалах. Поскольку она как будто слушала с интересом, я пообещал встретиться с ней после уроков и рассказать еще.

Я сдержал обещание. Перекусив днем дома, я, вместо того чтобы отправиться в дальнейшие путешествия, вернулся к женской школе и стал поджидать девочку. Она, видимо, обрадовалась при виде меня, во всяком случае взяла за руку и привела к себе домой. Она жила на Гардинер-хилл, узкой улочке, идущей круто вверх, где с обеих сторон из-sa стен свисали ветви деревьев. Жила она в небольшом доме на самой вершине холма с родителями и двумя сестрами; их младшего брата Джона Джоу год назад задавило машиной.

- Посмотри-ка, что за гостя я привела! - сказала она, входя со мной в кухню. Ее мать, высокая худая женщина, подняла вокруг меня большую суматоху и пригласила пообедать вместе с Уной (так звали девочку). От обеда я отказался, но, пока она ела, сидел около плиты и рассказывал о себе ее матери. Той мои рассказы понравились не меньше, чем Уне, а после обеда Уна повела меня гулять в поле.

Когда я вернулся домой к вечернему чаю, мама была в восторге.

- Ах, - сказала она, - я так и знала, что в школе у тебя очень скоро заведутся симпатичные друзья. И давно пора, видит бог.

Я разделял ее мнение, и каждый погожий день я в три часа ждал Уну около школы. Когда шел дождь и мама не пускала меня, я чувствовал себя несчастным.

Однажды, когда я поджидал Уну, у ворот оказались две старшеклассницы.

- Твоя девушка еще не вышла, Ларри, - хихикнула одна.

- Как? Неужто у Ларри есть девушка? - с ошеломленным видом спросила вторая.

- А как же, - ответила первая. - Его девушка Уна Двайер. Ты ведь встречаешься с Уной, правда, Ларри?

Я вежливо подтвердил это, но, признаться, сильно встревожился. Я никак не думал, что Уну будут считать моей девушкой. Ситуация была для меня новой, и мне не приходило в голову, что из моего ожидания у ворот сделают такие серьезные выводы. Теперь-то я вижу, что девочки были не столь уж не правы - со мной всегда происходит именно так: женщине надо только молчать и предоставить мне разглагольствовать до тех пор, пока я не влюблюсь в нее по уши. Но тогда я еще не был знаком с симптомами. Я знал одно: если ты встречаешься с девушкой, значит, намерен на ней жениться. А я всегда собирался жениться на маме, и вдруг теперь я как бы надумал жениться на ком-то другом. Причем я совершенно не был уверен, понравится ли это мне и не окажется ли, подобно футболу, одной из тех игр, в которых двое не могут играть, не пихаясь.

Через пару недель я отправился к Уне на детский праздник. К тому времени дом Двайеров стал почти что моим собственным. Все девочки меня любили, а миссис Двайер беседовала со мной часами. Правда, ничего особенного, кроме должного признания моей гениальности, я в этом не видел. Уна предупредила, что меня попросят спеть, так что я заранее подготовился. Я спел грегорианское "Верую", и некоторые девочки поменьше начали смеяться, но миссис Двайер смотрела на меня с нежностью.

- Ты, наверное, будешь священником, Ларри, когда вырастешь? - сказала она.

- Нет, миссис Двайер, - ответил я твердо. - Говоря по правде, я намерен быть композитором. Видите ли, священникам нельзя жениться, а я хочу иметь жену.

Мои слова немало ее удивили. Я был не прочь пообсуждать еще мои планы на будущее, но дети заговорили все разом. Я привык направлять обсуждения моей особы таким образом, чтобы они продолжались как можно дольше, но сейчас, стоило мне открыть рот, меня немедленно перебивали, так что мне никак не удавалось сосредоточиться. К тому же дети вопили все громче, и миссис Двайер, несмотря на ее кротость, пришлось их перекрикивать. Сперва я чуть-чуть испугался, но вскоре увидел, что они не замышляют ничего худого, и, когда вечеринка кончалась, я что есть силы подпрыгивал на диване и визжал оглушительнее всех, а Уна помирала со смеху и подзадоривала меня. Она, видимо, считала, что уморительнее меня ничего на свете нет.

Был ноябрьский лунный вечер, окна в домиках вдоль дороги были освещены, когда Уна пошла меня провожать. В одном месте она вдруг замедлила шаг и сказала:

- Вот тут задавило маленького Джона Джоу.

Место это ничем особенным не отличалось, так что вряд ли я мог рассчитывать на какую-то полезную информацию.

- Фордом или моррисом? - поинтересовался я скорее из вежливости.

- Не знаю, - ответила она, и в голосе ее послышался затаенный гнев. Это был донегановский драндулет.

Никогда не смотрят, куда едут, чучела старые!

- Быть может, господь захотел взять его к себе? - заметил я небрежно.

- Наверное, так, - отозвалась Уна без убежденности в голосе. - Уж этот старый олух Донеган, убить его готова, как вспомню!

- А ты бы уговорила свою маму сделать тебе еще одного, - посоветовал я услужливо.

- Что сделать? - испуганно воскликнула Уна.

- Сделать еще одного братца, - пояснил я, - Право, это легче легкого. В животике у нее есть мотор, и твоему папе остается только завести его своей рукояткой.

- Обалдеть! - Уна зажала рот ладонью, чтобы не захихикать. - Воображаю, что будет, если я ей это скажу!

- Но это так, Уна, - настаивал я. - Понадобится всего девять месяцев. К следующему лету она вполне может сделать тебе еще одного братца.

- Ой, не могу! - Уна опять хихикнула. - Откуда ты это знаешь?

- От моей мамы. А твоя мама разве тебе не рассказывала?

- Она говорит, что детей покупают у кормилицы Дейли. - Уна снова начала давиться от смеха.

- Ни за что не поверю, - проговорил я, насколько мог увереннее.

Но на самом-то деле я чувствовал, что опять свалял дурака. Как я теперь понял, мамино объяснение никогда меня не удовлетворяло. Уж слишком оно было простое.

Только дай этой женщине возможность, вечно она все перепутает. Меня это расстроило, впервые мне не удалось произвести до конца хорошее впечатление. Двайеры каким-то образом убедили меня, что кем-кем, а священником я быть не хочу. Мне расхотелось даже быть путешественником эта профессия слишком надолго отрывала бы меня от жены и детей. Я решил стать композитором, и только им.