Рауль Мир-Хайдаров - Македонский Страница 2

Акчурин долго и молча раздумывал, и Прух нетерпеливо заговорил вновь:

— Наверное, я должен был начать с этого, но тогда бы ты совсем не понял меня. Для меня это редкий и крупный шанс отличиться, не век же мне отделом заведовать, Искандер. — Прух продолжал обнимать Акчурина. — Я знаю, очистные сооружения — дело твоего престижа, ты в них большой дока. Мы построим самые лучшие очистные, какие только ты спроектируешь, я клянусь тебе в этом. Хочешь, возьми авторский надзор, а я под твой проект добуду любые материалы, дефицит из дефицита, хоть из космического центра, ну как?

Незаметно они повернули от гостиницы, и уже Прух провожал Акчурина.

— Ну, что тебе не помочь старому товарищу, — продолжал наседать Олег Маркович, — десятки институтов и без моей просьбы накидали бы мне три слоя кирпичей на три гектара, вот и все очистные. Послушай, а может, тебе помочь нужно, соответствующие анализы грунтов подготовить, чтобы на кирпич упор делать?

— Да нет, это не проблема, — откликнулся наконец Акчурин.

— Я тоже думаю, не проблема. При твоем авторитете в этом вопросе и знаниях любую теоретическую базу можно подвести, даже под обыкновенный кирпич, — обрадованно рассмеялся Прух, но Искандер Амирович разговора не поддержал.

Молча они пересекали квартал за кварталом, и Олег Маркович чувствовал, как он упускает, казалось бы, решенное дело.

У дома Акчуриных Прух вдруг предложил:

— Может, еще по одной на посошок?

В окнах еще ярко горели огни, и Искандер Амирович пригласил его снова в дом.

— Что, никак не можете распрощаться, молодость вспомнили? — радостно встретила их хозяйка дома.

Оставив друзей в кабинете, она продолжала начатую уборку.

Дома, в собственных стенах, а может, считая, что разговор исчерпан, Искандер Амирович повеселел.

Но Олег Маркович так не считал и после кофе, любезно предложенного расторопной хозяйкой, вдруг продолжил:

— Искандер, надеюсь, ты понял, что не из приятельских отношений я прошу тебя оказать мне услугу. Сумма вознаграждения такова. Короче, многим хватит, а твоя доля будет. — Прух лениво поднял глаза к потолку и, немного подумав, сказал: — Ну, положим, стоимость «жигулей — люкс», колес‑то у тебя нет. — Но, глядя на бесстрастное лицо Акчурина, торопливо добавил: — Конечно, ты можешь настаивать на большем — дело есть дело.

Искандер Амирович встал и молча прошелся по кабинету.

— Ну, вот что, Акчурин, надоело на твою постную физиономию смотреть. Сейчас пойду к твоей жене и скажу, от какого ты предложения отказываешься. Она инженер и поймет меня, такой шанс не каждый день представляется.

Это уже был просто треп, холостой выстрел, на который Прух особенно не рассчитывал. Но вдруг Акчурин устало опустился в кресло и сказал:

— Алик, ради бога, не впутывай жену в темные дела. Так и быть, сделаю я тебе очистные. Только сейчас — до свидания, пакостно что‑то на душе.

— Пройдет, дорогой, пройдет, по себе знаю, — перебил заулыбавшийся Прух и, налив бокал до краев, выпил одним махом.

В зале, на ходу чмокнув в щеку улыбавшуюся жену Акчурина и напевая опереточный мотив, Прух быстро распрощался, в два прыжка одолел лестничную клетку и исчез в темноте улицы.

Прух уехал, и размеренная жизнь Искандера Амировича вошла в прежнее русло. Правда, и дома, и на работе еще долго вспоминали Олега Марковича, но Акчурин такие разговоры не поддерживал, впрочем, это было в его характере, да и временем на праздные разговоры он никогда не располагал.

Разговоры о Прухе разгорались с новой силой, когда собирались компанией на праздники или семейные торжества, ставшие столь частыми в последние годы.

В такие дни женщины, разгоряченные вином и воспоминаниями, вдруг требовали, чтобы главный инженер вызвал Олега Марковича в институт немедленно. Энергичнее других настаивали на этом женщины, не попавшие на ту знаменитую вечеринку с Прухом, они считали себя несправедливо обойденными. Прух становился легендой. И легенда постоянно обрастала новыми деталями. Инженеры — проектировщики, командированные на комбинат, попадали под опеку Олега Марковича, они‑то и подбрасывали дрова в незатухающий костер разговоров о Прухе. Олег Маркович, как и обещал при подписании договора, создал проектировщикам идеальные условия для работы. Поселил в лучших номерах заводской гостиницы, разумеется, бесплатно, даже на усиленное спецпитание за счет комбината в столовой для вредных цехов определил, работай только! От желающих поехать на химкомбинат отбою не стало. «Чудеса, да и только, вот если бы все заказчики так», — удивлялась заведующая кадрами, оформляя поток командировочных удостоверений.

По праздникам Акчуриным приходили поздравительные телеграммы, нарядные, на лаковых художественных бланках. Длиннющий текст телеграмм вызывал восторг дома, столько в нем было блеска, остроумия, юмора. Сколько деталей из уклада семьи Акчуриных было схвачено зорким глазом Пруха и мило обыграно в этих телеграммах! Искандер Амирович даже подозревал, что жена телеграммы эти тайком носила на работу, и там ее коллеги, высокообразованные женщины, не таясь, дружно тщательно выписывали в свои записные книжки щедрое словоблудие Олега Марковича.

Изредка Прух звонил Искандеру Амировичу на службу, но звонки эти были деловыми, Олег Маркович уверенно готовил комбинат к реконструкции. Разговора об очистных сооружениях Прух не заводил.

Выжидать Олег Маркович умел, да и заложенная в проекты мощная трехслойная кладка из кислотоупорного кирпича его вполне устраивала.

Но перед самым Новым годом — то ли нервы подвели Олега Марковича, то ли время подпирало его, — поздравляя Искандера Амировича с наступающим праздником, Прух в своей обычной шутливой манере все же спросил: мол, не осчастливит ли его сокурсник долгожданным подарком?

Искандер Амирович пребывал в добром расположении духа, вокруг него, да и во всем институте уже царила предпраздничная суета, и, подстраиваясь под манеру Пруха, он ответил, что некоторые товарищи вообще не заслуживают подарков, не то что новогодних.

На другом конце провода возникло минутное замешательство, чего Акчурин не ожидал. Получив мелочное удовлетворение от ничтожного укола, он все же сказал, что отошлет обещанное к февралю.

На вызов комбината Акчурин отправился поездом. По натуре он был домосед и в командировки выезжал только в случае крайней необходимости, даже в отпуск старался попасть куда‑нибудь поближе, в местный дом отдыха или санаторий. Самолет по состоянию здоровья ему был противопоказан. И эта, по нынешним меркам, близкая, в двое суток, дорога показалась Искандеру Амировичу путешествием в дальние — дальние края. И дома готовили и провожали его в дорогу, словно в космический полет. На дворе стоял май, отпускные страсти еще не начались, и Акчурин ехал в совершенно пустом купе мягкого вагона, главным специалистам бухгалтерия такую роскошь позволяла.

В залитом ярким электрическим светом купе Искандер Амирович перелистал журнал, сунутый в чемодан предусмотрительной женой, и лениво подумал, что ехать поездом не так уж и нудно, как расписывали молодые инженеры из его отдела. Неторопливый ужин с традиционной дорожной курицей, обжигающий чай в подстаканниках, пожалуй, сохранившихся лишь на железных дорогах, а затем долгое и бесцельное глядение в заоконную тьму привели Искандера Амировича в доброе расположение духа, он даже и не вспомнил о цели своего визита на далекий химкомбинат, хотя после телеграммы три дня, до самого отъезда, ходил скованным, в каком‑то нервном напряжении. Проснулся он бодрым и энергичным и с самого утра мерил шагами пустой коридор малолюдного вагона.

Узкий коридор был устлан новой синтетической дорожкой, и оттого в вагоне стоял знакомый Акчурину сладковатый запах химволокна. Искандер Амирович слегка приоткрыл окна, и ветер заиграл занавесками.

Заоконный ветер и напомнил Акчурину, что на дворе весна, и он стал жадно вглядываться в степь, в мелькающие полустанки, разъезды. И удивительно, запоздалая и уже отцветающая весна степного края что‑то напоминала, была чем‑то близка Акчурину. Овраги, на дне которых поблескивала талая весенняя вода, а на северных склонах, среди кустов еще серел последний снег. Склоны небольших холмов, вдруг полыхнувшие тонкошеими маками. Скот, ошалевший от простора и света после тесных и слепых сараев. Босоногая ребятня, высыпавшая за околицу и от переполнявшей радости весны махавшая кепчонками всем проходящим поездам.

Где, когда это было с ним, да было ли? И вдруг его обожгло. Та тоненькая речка, что утром в мгновение ока сверкнула под колесами его поезда, и есть речка его детства. Пропетляв какую‑нибудь сотню верст, зелеными своими берегами свернет она к его отчему дому. И от этой неожиданной догадки закружились мысли Акчурина. Припомнилось, что, когда Прух назвал комбинат, который представляет, мелькнула тогда и тут же пропала мысль, что это где‑то в знакомых краях. Оказывается, комбинат хотя и в соседней области, а всего‑то ничего от тех мест, где родился и вырос Акчурин. А значит, оттесняя воспоминания, пронеслась новая стремительная мысль, эти очистные сооружения — для его реки — кормилицы. Да, да, кормилицы, ведь на речке, от ее щедрот и выжили они, босоногие мальчишки голодных военных, да и первых послевоенных лет.