Клапка Джером - О вреде чужих советов Страница 2

В Чэшеме был базарный день; полагаю, что такого оживленного базара там еще не бывало. Мы пронеслись через город со скоростью не меньше тридцати миль в час. Никогда я не видел Чэшем таким многолюдным - обычно это просто сонная дыра. Когда мы отъехали с милю от города, появился дилижанс из Хай-Уэйкомба. Я отнесся к этому спокойно, потому что дошел до такого состояния, когда любые последствия уже не страшны, - меня только разбирало любопытство. Шагах в десяти от дилижанса пони круто остановился, и я слетел о сиденья на дно двуколки. Подняться я не мог, потому что сиденье опрокинулось на меня. Мне было видно только небо, а иногда - голова пони, когда он становился на дыбы. Но зато мне было слышно, что говорил кучер дилижанса, - по-видимому, у него тоже вышла какая-то неприятность.

"Уберите с дороги этот чертов цирк!" - вопил он.

Если б он был хоть чуточку сообразительнее, он бы понял, что я совершенно беспомощен. Я слышал, как его лошади так и рвались вперед; это с ними бывает: увидят, как одна сходит с ума, и сами тоже начинают беситься.

"Отведите лошадь домой, пусть она там пляшет под шарманку, сколько ей угодно!" - закричал кондуктор.

Затем с какой-то старухой в дилижансе случилась истерика, и она стала хохотать, завывая, как гиена. Пони опять испугался и пустился вскачь; насколько я мог судить по облакам, мы промчались галопом еще мили четыре. Потом он решил перескочить через какие-то ворота, а так как ему, видимо, показалось, что двуколка ему мешает, он стал лягаться и разносить ее в куски. Я бы никогда не поверил, что двуколку можно разнести на столько частей, если б не видел это собственными глазами. Когда пони разделался со всем, кроме половины колеса и одного крыла, он опять понес. А я остался позади, вместе со всеми другими обломками, довольный, что могу наконец немножко передохнуть. К вечеру он вернулся, и я с удовольствием продал его на следующей неделе за пять фунтов; починка моего имущества обошлась мне еще фунтов в десять.

Меня до сих пор дразнят этим пони, а в нашем обществе трезвости обо мне прочли лекцию. Вот что получается, когда следуешь чужим советам.

Я выразил ему сочувствие. Ведь я сам пострадал от советов. У меня есть приятель - деловой человек, с которым я изредка встречаюсь. Он, кажется, ни о чем так пылко не мечтает, как помочь мне нажить состояние. - Как-то на днях посреди Треднидль-стрит он ухватил меня за пуговицу. "Вот кого я хотел видеть, - говорит он. - У нас сколачивается небольшой синдикат". Он вечно "сколачивает" небольшой синдикат, и за каждые сто фунтов, которые вы в него вложите, вы должны потом получить тысячу. Если б я вносил свой пай во все его небольшие синдикаты, у меня сейчас было бы состояние, по-видимому, не менее чем в два с половиной миллиона фунтов. Но я не вношу свой пай во все его небольшие синдикаты. Один раз, правда, я внес, много лет назад, когда был помоложе. Я до сих пор состою в этом синдикате; мой приятель твердо уверен, что этот пай позднее принесет мне тысячи. Но так как мне приходится туговато с наличными деньгами, я охотно передам свои акции любому достойному человеку, разумеется со скидкой, но за наличный расчет. Другой мой приятель знает человека, который "в курсе" всего, что касается скачек. Вероятно, у большинства людей есть подобный знакомый. Он обычно очень популярен перед скачками и весьма непопулярен сразу после них. Третий мой благодетель - энтузиаст диетического питания. Однажды он принес какой-то пакетик и сунул мне его в руку, с видом человека, который избавляет вас от всех неприятностей.

"Что это?" - спросил я.

"Разверни и посмотри", - ответил он тоном доброй феи из рождественского спектакля для детей.

Я развернул пакет и посмотрел, но так ничего и не понял.

"Это чай", - объяснил мой приятель.

"А-а! - ответил я. - А я было подумал, что это - нюхательный табак".

"Это, собственно, не чай, - продолжал он, - это нечто вроде чая. Выпьешь чашку - только чашку, и никогда больше не захочешь пить какой-либо другой чай".

Он сказал правду - я выпил только чашку. Выпив ее, я почувствовал, что мне не хочется пить никакого чая. Я почувствовал, что мне вообще ничего не хочется, кроме возможности тихо и незаметно умереть. Приятель навестил меня через неделю.

"Помнишь чай, который я дал тебе?" - спросил он.

"Еще бы! У меня до сих пор остался его вкус во рту".

"Тебе не было плохо после него?"

"Тогда мне действительно было не по себе, но теперь уже все прошло".

Мой приятель задумчиво посмотрел на меня.

"А ведь ты тогда угадал. Там в самом деле был нюхательный табак, особый сорт табака, который мне прислали прямо из Индии".

"Не могу сказать, чтобы он мне понравился".

"Надо же было сделать такую дурацкую ошибку, - продолжал мой приятель. - Я, наверно, перепутал пакеты".

"Ну что ж, такое может приключиться с каждым, - сказал я, - больше ты ошибаться не будешь, я в этом уверен, по крайней мере когда дело касается меня".

Все мы умеем давать советы. Я имел когда-то честь служить у одного старого джентльмена, юрисконсульта по профессии, и он всегда давал превосходные юридические консультации. Как и большинство людей, знакомых с судопроизводством, он относился к суду без всякого уважения. Я слышал, как он говорил человеку, собиравшемуся начать тяжбу:

"Дорогой сэр, если б меня остановил на улице какой-нибудь негодяй и потребовал бы у меня часы вместе с цепочкой, я бы ни за что их не отдал. Если б он заявил мне: "Тогда я заберу их у тебя силой", ручаюсь, хоть я и старик, я ответил бы ему: "Попробуй только!" Но вздумай он сказать мне: "Что ж, тогда я подам на тебя в королевский суд, чтобы тебя заставили отдать мне часы", я немедленно вынул бы их из кармана, сунул ему в руку и попросил больше и не заикаться об этом. Да еще посчитал бы, что дешево отделался".

Однако тот же самый старый джентльмен затеял судебный процесс со своим ближайшим соседом из-за дохлого попугая, который и гроша ломаного не стоил, и истратил на это дело сотню фунтов, ни одним пенни меньше.

"Я знаю, что делаю глупость, - признался он. - У меня нет доказательств, что именно его кошка виновата, но будь я проклят, если я не заставлю его заплатить за то, что он обозвал меня "адвокатишкой из Старого Бейли".

Все мы знаем, как готовить пудинг. Мы не уверяем, что можем сами его приготовить, - это не наше дело. Наше дело критиковать кухарку. Наше дело, по-видимому, критиковать все то, о чем можно сказать, что заниматься этим - не наше дело. Все мы нынче критики. У меня есть свое мнение о вас, читатель, а у вас, возможно, свое мнение обо мне. Я не стремлюсь узнать его, так как предпочитаю людей, которые высказывают свое мнение обо мне за глаза. Я помню, как это бывало, когда я ездил в турне с лекциями; мне часто приходилось выступать в таком здании, где был общий выход для всех и для лектора и для аудитории. Еще ни разу не обошлось без того, чтобы я не слыхал, как кто-то из идущих впереди меня шепчет спутнице или спутнику: "Тише, он идет сзади". Я всегда испытывал признательность к тому, кто это шептал.

Мне довелось пить кофе в одном артистическом клубе с неким романистом плечистым человеком атлетического сложения. Один из членов клуба, составивший нам компанию, сказал романисту: "Только что прочел вашу последнюю книгу, хотелось бы сказать вам свое откровенное мнение". Романист быстро ответил: "Честно предупреждаю: если вы только попытаетесь, я трахну вас по голове". Это откровенное мнение так и не дошло до нас.

Мы проводим свой досуг, занимаясь главным образом тем, что высмеиваем друг друга. Просто чудо, что мы так высоко задираем носы и все же с нами ни разу не случилось, чтобы мы, оступившись, шагнули с нашего маленького земного шара прямо в мировое пространство. Массы высмеивают высшие классы. Нравы высших классов возмутительны. Вот если бы высшие классы позволили комитету масс научить их надлежащему поведению, насколько это было бы лучше для них. Вот если бы высшие классы забыли о своих корыстных интересах и посвятили себя заботе о благосостоянии масс, массы были бы куда более довольны ими!

Высшие классы высмеивают массы. Вот если бы массы следовали советам, которые дают им высшие классы, если бы они откладывали деньги из своих десяти шиллингов в неделю, если бы они все были трезвенниками или пили старое бордо, от которого совсем не пьянеют; если бы все девушки работали в услужении за пять фунтов в год и не тратили бы деньги на модные шляпки с перьями; если бы мужчины не возражали против четырнадцатичасового рабочего дня, пели дружным хором: "Боже, благослови нашего сквайра со всеми его чадами и домочадцами" и знали бы свое место, все бы шло как по маслу - для высших классов.

Новая женщина презрительно фыркает, глядя на старомодную женщину; старомодная женщина возмущается новой женщиной. Сектанты порицают театр; театр осмеивает сектантские молельни; второстепенный поэт издевается над светским обществом; светское общество смеется над второстепенным поэтом.