Сергей Минутин - Никто мне ничего не обещал Страница 2

Дедушка говорил, что его внук гений, и за каждую проделку награждал его куском сала. Сало с чесноком внук любил до самозабвения. Дедушка просто таял от такой любви внука к салу, так как видел во внуке главного ценителя своего труда.

С Сергеем все разговаривали, но больше всех, конечно, отец. Он его не учил частностям. Он показывал ему мир целиком, и Сергей жадно впитывал всё то, что видел сам, и что ему показывал отец.

В школу он пошёл в семь лет. Он не умел ни читать, ни писать. Но он уже умел главное: видеть и понимать.

— Подумаешь, «Букварь», — по–взрослому размышлял он. Буквы — это частности в сравнении с тем, что он проделал в пять лет, отправившись на поиски мамы, которая, как он слышал, работает в книжном магазине. И он её нашёл. Он шёл по городу и просил всех прохожих подряд читать ему надписи на зданиях.

— Подумаешь, цифры. Это вообще ерунда.

Он вспомнил, как в четыре года, важно сопя, залазил в поезд, подсаживаемый отцом, и устремлялся на поиски своего купе. Он моментально находил своё купе, папину полку и своё место на ней. У него были свои, совершенно определённые представления о назначении римских и арабских цифр.

Одним словом, с буквами и цифрами он разобрался быстро. Лучше всех стал читать и считать и … заскучал, ибо закончилась его вольная жизнь, а школьная «неволя» ничего нового уже не давала. К однообразию он готов не был.

Мама и папа быстро заметили скуку, которая овладела их ребёнком, и, не мешая ему скучать, подарили ему, торжественно подарили, несколько взрослых книг Жюля Верна, Джека Лондона, Киплинга и Стивенсона. При этом они сказали ему, что эти книги расширят горизонты его сознания.

Книги по форме напоминали учебники и никакого энтузиазма в Серёжке не вызывали.

Тогда на семейном совете было установлено время и место чтения книг. Был определён целый час перед сном. Книги стали читать вслух. Сначала читал папа, затем мама. Сергей был слушателем.

Хватило недели, чтобы Сергей понял, что скука — явление проходящее, и что горизонты познания школой не ограничиваются. Даже наоборот, школа к знаниям никакого отношения не имеет. Знания — это нечто иное. Например, войти в образ литературного героя и прожить сюжет его жизни, это и значит получить знание. И он зашагал по жизни путями, уже пройденными литературными героями. Пути литературных героев были абсолютно не совместимы с путями, которыми вела его школа. Школа его воспитывала, а он искал новые образы и свой путь.

Он откровенно «дрых» на уроках, ковырял в носу и читал книги. Его никто не контролировал и никто не проверял его дневник. Ему, ещё малышу, объяснили, что это его жизнь, а задача мамы и папы как его родителей дать ему всё необходимое для познания той среды обитания, в которой он будет жить. В этом их ответственность перед ним. А дальше он всё должен делать сам. И он успешно познавал свою среду обитания, пока не попал в школу. В школе же он сразу пришёл к неутешительному выводу о том, что в ней познают не среду его обитания, а её частные формы. Но как можно учиться на постоянно изменяющихся формах, не объясняя при этом, почему именно они меняются. Он как мог сопротивлялся впихиванию себя в эти школьные формы и чужие рамки.

Учительница литературы бубнила произведения классиков прошлых веков. И из её слов выходило, что древние классики о его сегодняшней среде обитания знали больше, чем он ныне живущий, и что это замечательно, так как дальше над своей жизнью можно не думать, а следовать примеру классиков, стремясь быть похожим на их положительных героев.

На уроках химии, физики, математики ссылались на ещё более древних предков, чем на уроках литературы.

От истории человеческих отношений и общественных наук он вообще впадал в тоску. На этих уроках всё время звучала мысль о том, что как плохо было в древние и не совсем древние времена, и как хорошо сейчас. Но эти выводы полностью противоречили всем остальным урокам.

«Ничего себе, плохо, — думал он, — если в то время литературных и иных классиков народилось столько, что их до сих пор ни забыть, ни перечитать не могут».

В знаниях, которые давали ему школьные учителя, не было чего–то самого главного. Он чувствовал, что чего–то не хватает, но чего — не знал, и поэтому душа его металась. Плохая учёба, сон на уроках и пропуски занятий были лишь защитной реакцией на то, что давным–давно было определено как «не брать лишнего в голову, а тяжёлого в руки».

Единственный школьный урок, который не давал Сергею впадать в тоску, назывался «начальной военной подготовкой». Тосковать там было некогда. Урок вёл мудрый ветеран военно–морского флота, капитан третьего ранга в отставке. Его морская форма бодрила сама по себе. А многие армейские атрибуты, которые он показывал на своих уроках, больше нигде нельзя было увидеть. Автомат и противогаз, ОЗК и дозиметры, мелкокалиберные винтовки и приборы химической разведки полностью захватывали внимание Сергея. А рассказы об агрессивном блоке НАТО и успешном сопротивлении ему стран Варшавского договора грели его детскую душу. Сергей отметил для себя ещё одну особенность офицера–педагога. Он всё время был один. Он не заходил в учительскую. У него был свой мир, в который доступ имели не многие. Как редки были уроки начальной военной подготовки, так же редки были и друзья капитана третьего ранга. Сергей тоже чаще был один. Отец часто говорил куда–то в пространство: «Кто одинок — тот не будет покинут». Поэтому Сергей не видел в одиночестве ничего плохого. Ещё отец, будучи в хорошем настроении, часто напевал песенку: «Ковыряй, ковыряй, ковыряй. Суй туда палец весь. Только ты этим пальцем в душу ко мне не лезь». Так выходило, что только одиночество даёт душевный покой. Поэтому школьная скука и тоска над Сергеем не довлели. Ему всегда было чем заняться. И друзья у него были абсолютно самодостаточны. Им тоже никогда не было скучно, они не стремились собраться в толпу и пойти куда–нибудь «побалдеть». Всех вместе их собирали только праздники, например, дни рождения или какая–нибудь необходимость. Такую же жизнь Сергей наблюдал и у единственного в школе офицера запаса. Поэтому он начал считать, что армия — это именно то, что ему надо. Одиночество в окружении себе подобных.

После школы он углублялся в поиск знаний и смысла жизни. Он уже знал, что русские классики в тесных рамках школьной программы, как и учителя, трактующие их труды, помочь ему ничем не могут. Они «бубнят» каждый день одно и то же: «Годы трудные ушли, годы трудные пришли», при этом совершенно не видя своего места в этих трудных годах. Они давным–давно смирились с тем, что являются той самой «пищей», которая эти трудные годы кормит. Классики — поэты и прозаики, хоть и выделялись из ряда учителей своими могучими умами, но ребятишки были ещё те… С приходом «трудного» возраста Сергей перестал верить и учителям, и классикам.

У Сергея осталась одна мама, отец умер. Никакой ущербности Сергей не ощутил, таких, как он, полусирот, было более половины класса. Отцы уходили из жизни детей по–разному: одни умирали от болезней, как отец Сергея, другие сами расставались с жизнью, оставляя по несколько детей своим жёнам. Кто поймёт эту загадочную мужскую душу? И почему в стране развитого социализма и всеобъемлющей социальной защиты здоровенный мужик лезет в петлю или из ружья вышибает себе мозги вместе с верхней частью черепной кости?

Отец говорил маленькому Серёжке, что смысл жизни в постоянном поиске новых знаний. Сергей решил, что тем, кто сам убивает себя, просто уже нечего искать. Решив так, он обнаружил роковые «козни» классиков. Классики, исчерпав все сюжеты, пустили всех по замкнутому кругу повторяющихся событий. Бег человечества по кругу, заданному классиками, оказался очень прибыльным для вождей. Так и пошло: народы бегают по кругу, а вожди и разная «приблуда» стоят на страже границ этого круга.

Сергей не раз убеждался, что классики, особенно русские классики, описывая свою собственную среду обитания, вгоняли народ в жуткую тоску, а главное — в массовое противоречие по поводу и его, народа, жизни. Описывая российскую действительность, они, эти классики, всех донимали одними и теми же вопросами: «Кому там жить хорошо? Так хорошо, что даже не знаете, кто виноват и что делать? Ну, тогда попутешествуйте из Петербурга в Москву, а лучше сразу до Сахалина и обратно». И действительно, те, кому было жить хорошо, сразу задумывались: «А от чего, собственно, хорошо?», а те, кому и без вопросов было плохо, узнавали о том, что кому–то хорошо, и это было особенно невыносимо сознавать. Чтобы усыпить сознание народа, вожди постоянно отыскивали новых «классиков», которые гипнотизировали народы старыми сюжетами от путешествий «Москва — Петушки» до «Солдата Ивана Чонкина».

Эти знания, которые вкладывали в Сергея на школьных уроках, он бы даже считал занятными и весёлыми, если бы школьные учителя постоянно не акцентировали его внимание на том, что классики — они потому и классики, что описывают вечные сюжеты. А раз сюжеты вечны, следовательно, мы и сегодня живём по этим сюжетам, и никуда нам от них не деться. А если кому–то охота жить по другим сюжетам, оторваться от земли и взлететь, то тому нужно ещё раз прочитать классиков. И тут же учитель истории для закрепления опыта классиков и убийства мечты, которая могла, по недосмотру, зародиться в ребёнке, рассказывал ему о некоторых «лётчиках»: о Прометее, решившем огонёк развести, о Спартаке, проявившем излишний оптимизм, о Сизифе. Впрочем, о Сизифе не рассказывал, рассказывал лишь о его труде, ибо рассказ о Сизифе сразу приводил к рассказу о жизни и классиков, и политиков, и самих учителей.