Александр Барченко - Ненастоящее Страница 2

Над дверью её номера сейчас холодно отсвечивают тёмные стёкла. Должно быть, барышне уже звонили по телефону.

Однажды на лестнице у неё рассыпались покупки. Василий Никитич помог подобрать. С тех пор она приветливо заговаривает с ним в коридоре, в шутку даже называет своим женихом.

У чиновников тоже нет света.

Василий Никитич покачался в раздумье с каблуков на носки и, решившись, защёлкал по лестнице калошами.

III

Неприятно поразила цена «Мумма». «Редерер» тоже не успокаивал. Приказчик, заметив впечатление, вытащил из-под прилавка новую бутылку.

— Не угодно ли? «Эксцельсиор». Высшая марка!.. Да с чёт…

— Настоящее?..

Приказчик обиженно усмехнулся:

— Разве мы допущаем?!

— Заверните.

С бутылкой пришлось повозиться. Василий Никитич вымазался клейкой смолой и поцарапал пальцы проволокой. Наконец поставил бутылку на стол вместе с начисто вымытым стаканом, зелёным, с жилками, купленным для полоскания рта в магазине, где каждая вещь стоила двадцать копеек.

Походил по комнате. Было душно. Чуть приоткрыл форточку. И темнота тотчас задышала в комнату белыми клубами пара. Потянул оловянную шапочку пробки. Толкнуло в ладонь, щёлкнуло, и струйка пенистой пыли прянула вверх.

Василий Никитич нацедил стаканчик, с любопытством заглянул на зелёное дно. Оттуда плыли пузырьки и, блеснув золотом, лопались с тихим шипением. У ангела был не один, а тысячи глаз. Василий Никитич подмигнул ангелу, погрозился:

— Вот я тебя сейчас!..

Ус на циферблате зацепил десять, и часы, выигранные в лотерею, отметили это число тихим печальным башенным боем. Василий Никитич громко сказал:

— С ангелом!..

Голос прозвучал в пустой комнате странно и жутко. Звук умер, а слова будто висели в воздухе. И призрачно вскипали паром влажные вздохи темноты.

Василий Никитич отхлебнул из стакана. Сказал:

— Лучше удельного. Впрочем, и цена…

Прикинул в уме: три с половиной бутылки удельного, шесть бутылок казённой.

Вспомнил, как покойник отец хвастался, будто один может выпить четыре бутылки водки. Пьяный, он постоянно плакал, лез к матери обниматься, хвалился, что жил в одном доме с Некрасовым, пел «Укажи мне такую обитель» и смахивал со стола на пол посуду. Тогда мать валила его на постель, подминала под себя и унимала:

— Замолчишь?! Аскариет! Маланхолик! Анафема!!

Умер отец в дороге. Поехал на требу в метель, сбился в овраг и замёрз вместе с причётником. А мать взяла Василия Никитича из пятого класса гимназии.

Однако в этом весёлого мало…

Василий Никитич встрепенулся. Залпом выпил стакан. Определил:

— С кваском!

Встал, прикрыл форточку и налил новый стакан.

— Что ж тут особенного? Не всем получать высшее образование.

Кто ж в таком случае пойдёт на низшие должности? Лично ему грех даже жаловаться. Получает восемьдесят шесть рублей семьдесят четыре копейки. Этакого жалованья подождёшь и с университетским дипломом. Больше трети остаётся на книжке… Да и прежде с Танечкой, царство небесное, жили не нуждались, дай Бог всякому. И ребёнка вырастили.

Вспомнилась жена, рыхлая безбровая женщина, добрая и вспыльчивая. Прожили девятнадцать лет. Приходил домой, снимал сюртук, надевал фуфайку. И жена слушала за обедом, как он жаловался на начальство, на службу. Всплескивала руками и говорила участливо:

— Ой, ой, ой!! Ей-Богу, ну что это?.. На-адо думать!!

И готовила ему постель на диване.

Тогда паутиной липла к глазам сладкая дрёма. Далеко, в мягко колышущей тьме, плескали водой, лязгали тарелками по железной лоханке. Проходила на цыпочках через комнату Катя. Мать ловила неумело заплетённую косичку, находила отставшую хвостиком прядку и испуганно ахала:

— Катенька! Опять ты себе дальнюю дорогу оставила?!

Иногда ссорились.

Василий Никитич тогда уже увлекался «Здоровьем» и пытался читать вслух «Домашнего доктора». Это было скучно. Много скучнее, чем прежде, когда он читал жене по вечерам «Интимную жизнь монархов», и жена вязала Кате тёплые гамаши, быстро нанизывая чёрные запятые шерсти на крючок с белой костяной головкой. Жена не любила непонятных и жутких слов, попадавшихся в «Докторе», и сердито обрывала:

— Ну тебя к Богу с твоими органами! У меня свои органы есть!..

Потом мирились.

А на именины постоянно готовили пирог со свининой и корюшкой и приглашали сослуживцев, помощника секретаря…

Осенью жена простудилась, заболела почками, и ей было трудно самой готовить и стирать бельё. Хотели нанять прислугу, да всё никак не приходилось. То экстренные расходы, то нет подходящей. Шесть лет так прошло. Наконец Василий Никитич сам отыскал девчонку, дочь стрелочника — жили тогда под городом, у полустанка. У девчонки было землистое лицо, и пахло от неё острым запахом. Но она согласилась за полтора рубля на хозяйских харчах. Василий Никитич хотел сделать сюрприз и велел девчонке прийти под именины жены, к вечеру. А когда она пришла, жена лежала на кровати твёрдая, с открытыми глазами. Фельдшер сказал, что это паралич сердца. И она не узнала, что у неё есть прислуга.

— Ф-фу-ты!.. — сказал Василий Никитич и отодвинул стакан.

Выловил пробку, стал цедить через зубы. Пополоскал рот. Вспомнил, что третьего дня не доел яблоко. Отыскал на подоконнике между кулёчком с сахаром и хвостиком копчёной колбасы.

Яблоко было вялое, и отгрызанное место затянулось ржавчиной.

Василий Никитич поскрёб желтизну ножом, откусил и ощутил во рту вкус железа.

Налил стакан до краёв, отпил половину. Откинулся на спинку стула. В голове начал раздуваться мягкий пузырь, толкался в виски.

Пробило башенным боем половину двенадцатого.

Что же? Всем придёт пора умирать. Умрут и те, что снялись в приложении, умрёт юбиляр-околоточный, умрёт тёзка столоначальник, и гости умрут. Страшно не умереть, а уйти из жизни бесследно, ничего не оставив. Василий Никитич дочь вырастил. Дал воспитание. Кончила гимназию и вышла замуж за чиновника коммерческого банка. Теперь в Саратове, мужа перевели. Поздравляет отца на праздники, вот и вчера получил телеграмму. А Василий Никитич пишет дочери еженедельно:

«Дорогая моя доченька, Катенька. Истерзала ты моё сердце молчанием…»

И после подписи прибавляет постскриптум:

«Только не проси у меня денег».

В стакане у ангела по-прежнему лопались золотые глаза. Василий Никитич поскрёб ногтем по стеклу, и ему стало жалко кошки.

Когда он жил с семьёй на квартире, у него была кошка. Кошка серая, белый жилет и лапки в белых манжетах.

По вечерам он писал за столом, а кошка лезла ему на плечи, ложилась поперёк шеи и грела затылок. И скрипела гортанным журчащим звуком. Когда нужно было сгонять её, Василий Никитич скреб ногтём по столу, и кошка думала, что скребётся мышь.

Здесь кошек держать нельзя — меблированный дом. Где теперь его кошка?.. Оставил на дворе, как съезжали с квартиры. Задрали, должно быть, собаки. А может, жива?!

Стрелка покороче закрыла двенадцать. Другая, длинная, подползала чуть видными воровскими толчками.

Рояль замолчал. Тишина сразу разбухла, стала давить на уши… Усики на циферблате сдвинулись в толстый ус. Сейчас ударит…

Сделалось жутко. Вздрогнул, сорвался с места к часам — закрыть бой. Запнулся за стол, не поспел, и комнату наполнил мягкий, певучий скорбный голос часов.

На день ближе к смерти.

Хотел всё-таки закрыть бой. Постоял и раздумал — всё равно будут тикать секунды.

Вернулся к столу. Взял бутылку. Бутылка была пустая…

Василий Никитич постучал по ней пальцем, подул в горлышко, поцарапал ногтем этикет.

— Эхель… Экс-цель-си-ор… Да!.. Ненастоящее, вот…

Поглядел в стакан. Там не было ничего. Ни вина, ничего…

Долго стоял у стола. Держал прямо голову, чтобы не переваливалась в ней тяжесть, и не знал, качается он, или ему это кажется.

Размешал языком во рту вязкую слюну и пошёл к кровати.

Лёг.

Было неудобно. Кровать то поднималась ногами, то изголовьем и, казалось, куда-то плыла…

1913

ПРИМЕЧАНИЯ

Рассказ печатается по изданию: Жизнь для всех. Спб., 1913. № 5.