Генрих Бёлль - Выбрасыватель Страница 2

Годам к одиннадцати у меня уже вошло в привычку доставать из корзины эти бумаги, когда отец уйдет на службу, рассматривать и сортировать их: я складывал их в ящик с игрушками. Таким образом, к двенадцати годам у меня скопилась довольно большая коллекция рекламок рислинга разных марок, каталогов по истории искусств и сортам искусственного меда, а мое собрание проспектов бюро путешествий разрослось до размеров целой географической энциклопедии: Далмация была мне знакома не хуже, чем норвежские фьорды, в Шотландии я ориентировался столь же уверенно, сколь и в Закопане, а богемские леса умиротворяли меня так же, как волновали штормы Атлантики. Меня уговаривали покупать шарниры, виллы и пуговицы, разные политические партии хотели заполучить мой голос, а бесчисленные фонды и комитеты — деньги: лотереи сулили мне богатство, секты обещали бедность. Читатель легко может сам вообразить, как выглядела моя коллекция к тому времени, когда мне исполнилось семнадцать, и однажды, повинуясь внезапному приступу безразличия к своему сокровищу, я снес его к старьевщику, который уплатил мне за все семь марок и шестьдесят пфеннигов.

Тем временем я, получив аттестат зрелости, уже пошел по стопам отца и оказался на первой ступени той служебной лестницы, с которой начинается блестящая карьера конторского служащего.

За семь марок и шестьдесят пфеннигов я купил себе стопку миллиметровой бумаги, три цветных карандаша — и довольно скоро убедился в мучительной бесплодности своей первой попытки добиться успеха на поприще конторской службы, ибо во мне уже тогда дремал талант выбрасывателя. Все свое свободное время я проводил за сложнейшими расчетами. Хронометр, карандаш, логарифмическая линейка и миллиметровка составляли основу моего увлечения: я высчитывал, сколько времени уходит на то, чтобы вскрыть конверт обычного, среднего и большого формата, с рисунком и без оного, убедиться в полной бессмысленности его содержимого и отправить то и другое в корзину; минимальное время, необходимое для этого, равнялось пяти секундам, максимальное — двадцати пяти; если содержимое выглядело привлекательно — например, в нем были картинки, да и текст был составлен толково, — это могло занять уже несколько минут, а то и целую четверть часа. Я высчитывал и время, необходимое для изготовления подобных бумаг, и объем минимальных затрат, для чего вел переговоры с типографиями, притворяясь, будто хочу заказать у них что-то. Я постоянно проверял на практике результаты расчетов, уточнял их (так, мне только года через два пришло в голову, что учитывать следует и затраты труда уборщиц, ежедневно опорожняющих мусорные корзины); я делал расчеты для предприятия с десятком, двумя десятками, сотней и более работающих — и приходил к таким результатам, которые любой экономист, не кривя душою, счел бы поводом для серьезнейшего беспокойства.

Результаты своих расчетов я в приступе лояльности сначала показал собственному начальству. Неблагодарности я, положим, ожидал; ужаснули же меня ее масштабы — оказалось, что я трачу служебное время на личные дела, веду себя, как нигилист и, очевидно, помешался в уме, и потому уволен; к большому сожалению родителей, пришлось прервать едва начавшуюся блестящую карьеру и начать все сызнова, но и вторая попытка окончилась неудачей, и тогда я расстался с уютом родительского дома, избрав для себя, как уже говорилось, жребий непризнанного гения. Я познал все печальные радости изобретателя и целых четыре года играл роль антиобщественного элемента, причем играл ее столь успешно, что к отверстию на моей перфокарте, означавшему умственную неполноценность, в Центральной картотеке прибавилась еще и отметка об антиобщественном поведении.

Зная все эти обстоятельства, каждый легко поймет, в какое замешательство я пришел, узнав, что кому-то — в данном случае директору компании «Убиа» — наконец открылся глубокий смысл моих глубокомысленных расчетов; как ни тяжело мне было привыкать носить галстук в тон, однако этот маскарад был необходим, чтобы никто не узнал, чем я занимаюсь на самом деле. И вот я в страхе напрягаю мышцы лица, стараясь придать ему выражение, приличествующее реакции либерально настроенного гражданина на невинную остроту про Шлиффена[1], ибо нет на свете людей более тщеславных, чем остряки, заполняющие трамвай по утрам. Но иногда мне делается жутко от мысли, что со мной в одном трамвае едут люди, вчера добросовестно выполнившие работу, которая сегодня будет мной уничтожена: типографские рабочие, наборщики, художники, авторы текстов для рекламных проспектов, граверы, фальцовщицы, упаковщицы, подмастерья каких-то фирм: ведь я с восьми до половины девятого утра безжалостно уничтожаю изделия известных бумажных фабрик, уважаемых типографий, гениальных граверов, одареннейших мастеров пера; листы глянцевой и мелованной бумаги, оттиски с медных форм глубокой печати — все это я без тени сентиментальности извлекаю из почтовых мешков и, не разворачивая, увязываю в пачки, удобные для приемщиков макулатуры. За какой-нибудь час я уничтожаю результат по меньшей мере двухсот часов упорного труда, сберегая компании «Убиа» тем самым еще как минимум сотню часов рабочего времени, так что в итоге мой «выход» (извините, что приходится переходить на собственный жаргон) составляет 1:300. Когда жена швейцара уходит, унося пустой кофейник и свои любимые проспекты, я заканчиваю работу. Я мою руки, переодеваюсь из халата обратно в пиджак, беру утреннюю газету и покидаю здание фирмы «Убиа» через черный ход. Бродя по городу, я размышляю, как бы вернуться обратно из сферы тактики в сферу стратегии. Мои формулы были великолепны, пока я видел их на бумаге; их практическое осуществление разочаровало меня, потому что оказалось слишком легким. Все это вполне можно было бы поручить помощникам. Самому же мне, вероятно, следовало бы открыть школу по подготовке рассортировщиков-выбрасывателей. Возможно, стоит ввести должность выбрасывателя в почтовых отделениях, а если получится, то и в типографиях — это привело бы к огромной экономии сил, материалов и умственного труда, к сокращению почтовых расходов; может быть, удалось бы прервать и сам процесс изготовления проспектов где-нибудь на стадии набора — пусть бы их сочиняли, иллюстрировали, даже шрифты подбирали, но не печатали. Все эти проблемы нуждаются, конечно, в основательном изучении.

Простое же выбрасывание входящей почты меня мало интересует; все усовершенствования, которых тут можно добиться, уже предусмотрены моей основной формулой. Я уже давно занимаюсь расчетами, связанными с конвертами, пакетами и прочим упаковочным материалом; это настоящая целина, никем до сих пор не тронутая, тут еще можно избавить человечество от массы усилий, обрекающих его на бесполезные муки. Людям ведь ежедневно приходится выполнять миллиарды движений, потребных для выбрасывания чего-либо, они тратят силы, которые, будучи применены с толком, могли бы изменить облик Земли. Было бы неплохо получить разрешение на эксперименты в крупных магазинах: может быть, там удалось бы совершенно отказаться от упаковки или хотя бы поставить рядом с каждым прилавком квалифицированного выбрасывателя, который бы развертывал только что упакованный товар и связывал оберточные материалы в пачки, удобные для приемщиков макулатуры. Вот проблемы, тоже требующие своего решения. Я давно заметил, что во многих магазинах покупатели просто умоляют продавцов не заворачивать купленный товар, но им все равно заворачивают его насильно. В нервных клиниках растет число больных, дошедших до нервного срыва при разворачивании очередного флакончика духов, или при открывании коробки шоколадных конфет или пачки сигарет; я тщательно изучаю сейчас историю одного молодого человека, моего соседа, в поте лица зарабатывавшего горький хлеб рецензента и временами совершенно забрасывавшего свою работу, потому что ему уже невмоготу было разрывать прочную бечевку, которой связывались пачки присылаемых ему на рецензию книг; если он, собрав последние силы, разрывал бечевку, то оставалась еще прочная картонная коробка, оклеенная лентами гуммированной бумаги, одолеть которые он был уже не в состоянии. Вид этого молодого человека производит ужасающее впечатление, и к тому же теперь он вынужден писать рецензии, не читая присылаемых ему книг, пачки с ними он ставит на полку нераспечатанными. Читатель легко вообразит, какие общественные последствия могло бы иметь широкое распространение подобных случаев.

Гуляя по городу с одиннадцати до часу дня, я отмечаю для себя целый ряд немаловажных мелочей; я захожу в магазины и незаметно наблюдаю, как заворачивают товары, останавливаюсь у аптек и табачных лавок, ведя свою статистику; время от времени я и сам покупаю разные мелочи, чтобы на собственном опыте убедиться в бессмысленности проделываемой над покупателем процедуры — и вычислить, сколько лишнего времени и труда уходит у человека, чтобы взять наконец в руки выбранный и купленный им предмет.