Жюль Ренар - Нравы четы Филипп Страница 2

- В котором часу?

- С трудом досиживаю до восьми. Начну читать альманах, засыпаю, уткнувшись носом в книгу.

- Ну, а вы, мадам Филипп? Что вы делаете после работы?

- Вы же видите. Вяжу носок.

- Все тот же самый?

- Нет, нет.

- А для кого? Для Пьера?

- Нет, для Антуана.

- Для солдата? Нравится ему служба?

- Никак не узнаешь, - отвечает мадам Филипп. - Он не часто пишет, потому что за почтовую марку ему приходится работать три дня. А помногу зараз он не пишет.

- А когда вы его увидите?

- Может быть, сегодня вечером.

- Как, сегодня вечером?

- Да, в последнем письме он сообщил, что приедет сегодня вечерним поездом. И после не писал, что дело переменилось.

- Значит, он должен быть. Вы пойдете, Филипп, ему навстречу?

- Это еще зачем?

- Чтобы встретить его на вокзале.

- Он знает дорогу, - говорит Филипп, - один дойдет, не маленький.

- Вы бы тут же, на вокзале, и поцеловали его.

- Ну!

- Но ведь вы любите вашего Антуана?

- Нет у нас привычки встречать на вокзалах, - говорит смущенный Филипп. - Да я думаю, что он не приедет. Он был бы уже здесь.

Филипп глядит на часы и высчитывает в уме время, а я слышу звон колокольчиков.

- Слушайте, - говорю я, - это он.

- В почтовой карете? Удивительное дело, - говорит Филипп.

Мадам Филипп встает с места, и спицы, воткнутые в носок, шевелятся, как усики потревоженного насекомого.

Филипп открывает дверь и глядит.

Это не Антуан, это фермер, который любезно согласился доставить Филиппу адресованную ему посылку, - ее передал на вокзале какой-то человек.

Мадам Филипп, стоя на коленях, развязывает пакет: в нем штатская одежда Антуана. Он должен был принести ее сам, когда пришел бы в отпуск.

- Значит, он не придет, - говорит она.

- Может, - замечаю я, - есть какое-нибудь письмо внутри.

- Нет.

- Посмотрите получше.

- Ничего нет.

- Ясно, вы получите завтра письмо от Антуана. Он вам объяснит, почему не приехал, и поздравит вас с Новым годом.

- Возможно, - говорит Филипп.

Мадам Филипп раскладывает и перетряхивает одежду: штаны, пиджак, мягкую шляпу, галстук шнурком и несколько грязных кальсон.

- Вот, - говорит она, - все тряпки, которые были на нем, когда он от нас уехал. Прямо можно подумать, что он умер.

III

Так как я просил Филиппа меня предупредить, он прислал мне телеграмму: "Свинью режу субботу". Двенадцать часов езды по железной дороге, и вот я у Филиппов.

- Все идет хорошо? - спрашиваю я.

- Да, - отвечает Филипп.

- А где она?

- В конюшне, не привязана.

- Спокойна?

- Она спит уже двое суток. Я ей не даю есть. Лучше резать натощак.

- Она такая тихая, - замечает мадам Филипп. - Я прогуливала ее вчера по двору. Не думала я, что загоню ее обратно одна. А справиться с ней было легче, чем с овцой.

- А сколько она весит?

- Двести семь фунтов.

- Да, это вес!

- Сносный, - говорит Филипп. - Думаю, будет неплоха... Я купил ее у знакомого фермера, который откармливал ее ячменем.

- Только бы завтра была хорошая погода!

- Ветер повернул на север, будет сухо, а если еще ночью подморозит самая погодка резать свинью.

- Все готово?

- Да. Я оставлю дома сынишку, Пьера. Он не пойдет работать на реку и нам поможет,

- Я вам тоже помогу.

- Мы с соседкой будем делать колбасы, - заявляет мадам Филипп.

- В котором часу вы ее подымете?

- Свинью-то?

- Да.

- Как солнце взойдет.

- Покойной ночи, - говорю я. - Идите спать и набирайтесь сил.

- Я рад, что вы приехали, - замечает мне Филипп. - Я доволен, что буду резать ее при вас.

На другой день в семь часов утра он постучал ко мне в дверь, и я оделся при солнечном свете, который проникал через каминную трубу. Филипп надел чистый передник. Он уверял меня, что нож его режет хорошо. Он расстелил на земле солому. Мадам Филипп и соседка ходили растерянные, а он был серьезен.

Я и Пьер, заложивший руки в карманы, пошли за ними до конюшни. Он вошел один, держа веревку, а нас оставил у дверей. Мы прислушивались.

Я слышал, как Филипп отыскал свинью и заговорил с ней. Свинья ворчала на него, но не проявляла ни удовольствия, ни беспокойства.

Опытный Пьер объяснял мне все, что там происходит.

- Отец, - сказал он, - завязал ей на ноге узел.

Свинья начала сердиться. На этот раз она захрюкала так громко, что собаки во дворе ей ответили. Я понял, что она вырвалась и Филипп не может ее найти.

- Дайте свету, - сказал Филипп.

Я быстро приоткрыл и захлопнул дверь, потому что увидел свиной пятачок. Я сказал Пьеру, чтобы он держал свинью, как надо. Но охота длилась недолго. Филипп загнал свинью в угол конюшни и после короткой схватки укротил ее.

- Открывайте! - Его крик слышался среди отчаянных воплей животного.

Оба они вышли из конюшни. У свиньи на задней ноге была веревка, которую Филипп держал высоко в руке, и было приятно смотреть на свинью, такую свежую, чистую, будто она только что умылась. Наше присутствие и дневной свет удивили ее. Она бросилась было бежать, остановилась и перестала вопить. Она сделала несколько шагов, ей показалось, что она свободна. Она задыхалась и стала обнюхивать все вокруг. Но Филипп передал веревку Пьеру, схватил свинью за уши, опрокинул ее, визжащую и болтающую ногами, на разбросанную по земле солому. Женщины держали - одна полотенце и нож, другая - таз, чтобы собирать кровь. Пьер схватил ногу и крепко ее держал, а я ходил вокруг них.

Филипп, держа нож в зубах, уперся коленом в свинью и пощупал ее жирную шею.

Пьер перестал смеяться и стал серьезным. Женщины замолчали. Распростертая на земле свинья отбивалась слабее, но визжала она изо всех своих сил и прямо-таки оглушала.

- Давай сюда таз, - сказал Филипп своей жене.

- Пододвиньте лоханку, - обратилась мадам Филипп к соседке. - Я вылью из таза, когда он будет полон.

- Мне стыдно, - сказал я. - Один только я ничего не делаю.

- Надо же, чтобы кто-нибудь смотрел, - возразил Филипп.

Он кольнул кончиком ножа то место, которое наметил пальцем, и погрузил нож. Он погрузил нож чуть-чуть. Нож вошел так легко, что, казалось, свинье это было приятно. Я ждал, что свинья завопит еще больше. Ждал самого страшного неистовства. Но свинья не шевелилась и только потихонечку жаловалась.

Филипп повернул лезвие. Кровь начала сочиться по капле, но вот через расширившуюся рану она хлынула ровной струей. Она не брызгала, она падала сплошной массой, как красная тесьма; она была обильна, как кровь героя, и приятна для глаз, как сироп от варенья.

Всякий раз, когда Филипп зажимал рану, его жена выливала кровь из таза в лохань, в которой соседка, чтобы кровь не свернулась, водила руками. Она выбрасывала сгустки. Ей было интересно - соседке. От медленных движений ее руки пурпуровая ткань то собиралась в складки, то разглаживалась.

Размеренные крики свиньи утихли. Последние хриплые стенания вытолкнули прочь последнюю кровь. Так бежит по камням ручей. Лезвие прошлось еще раз по вялой, уже бескровной шее. Свинья была пуста, и Филипп заткнул рану пучком свернутой соломы.

- А вы уверены, Филипп, что она мертва?

Похоже было, что она умерла скорее от страха, чем от боли. Кожа под щетиной у нее была по-прежнему розовая. Трудно было поверить, что это мы так ее мучили и что ее кровь относили на кухню женщины. Казалось, вот-вот она расставит ноги, подымется и пойдет твердой походкой, уверенно шагая по прямой впереди нас.

- Случается, - сказал мне Филипп, - некоторые свиньи вскакивают, когда их начнешь палить.

Но ему было не до разговоров; он поднял ухо свиньи, я увидел под ним маленький глаз, помертвевший, без всякого выражения. Значит, можно было палить свинью.

Филипп накрыл ее соломой. Пьер поджег солому, и нас ослепило быстро вспыхнувшее пламя; запах паленой свиной кожи и жженых копыт возбудил во всех радость и аппетит. Мы поддерживали пламя, проводя зажженными пучками соломы по ногам и ушам свиньи.

Пьер поднял одно копыто, которое раскололось от жара, - в углублении его налипло немного белого и нежного мяса.

- Оно как раз впору прожарилось. Попробуйте-ка. Деревенские мальчишки за них дерутся.

- Недурно! - сказал я. - Пахнет каштанами.

- Угощайтесь, - сказал Пьер, отодрал и бросил мне остальные копыта.

Но я ответил, что я хоть и лакомка, но не эгоист и что я лучше сберегу их для моих парижских друзей.

IV

Мадам Корнель - примерная хозяйка. Только раз в жизни она угостила своего рабочего.

В тот день было жарко, очень жарко; кажется, впервые в этом году стояла такая жара. Филипп работал тогда у Корнелей.

Мадам Корнель просто так стояла без дела у порога, наблюдая, как Филипп красил зеленой краской плуг. Филипп, в шляпе с узенькими полями, полинялой и давно потерявшей форму, исходил потом, таял, прел на палящем солнце. Кожа у него на лице стала нежно-розовая. Низко склонившись, Филипп, на глазах у хозяйки, растирал краски, как настоящий художник. Мадам Корнель, строгая и к другим и к себе, на этот раз не утерпела.