Генрих Бёлль - Вокзал в Цимпрене Страница 2

Акции компании «Наша надежда — под землей» стали дешевы, как опавшие листья осенью; было объявлено, что политические причины, обнародование которых повредило бы благополучию государства, заставляют компанию очистить поле боя.

Цимпрен быстро опустел; буровые вышки были разобраны, бараки распроданы с аукциона, земельные участки стали вполовину дешевле, и все-таки ни один крестьянин не решался попытать счастья на этой оскверненной, растерзанной земле. Жилые кварталы были проданы на слом, канализационные трубы вырыты. Целый год Цимпрен был землей обетованной для старьевщиков и торговцев ломом; однако они не приносили дохода вокзалу, ибо увозили свою добычу на стареньких грузовиках; таким путем снова исчезли из Цимпрена шкафы и больничное оборудование, пивные кружки, письменные столы и трамвайные рельсы.

Долгое время начальник Вёнишского отделения дороги ежедневно получал анонимные открытки, гласившие: «Цимпрен — наше будущее». Все попытки обнаружить отправителя были безуспешны. Еще полгода Цимпрен оставался стоянкой скорых поездов, потому что это значилось в международных расписаниях: бешено мчащиеся поезда дальнего следования останавливались перед новеньким вокзалом на станции, где никто не сходил и никто не садился; и, бывало, какой-нибудь пассажир, зевающий у открытого окна, удивлялся, как и вообще порой удивляются пассажиры на некоторых станциях: «Интересно, почему мы здесь остановились?» И не ошибся ли он: у этого железнодорожника с интеллигентным лицом, дрожащей рукой подающего сигнал к отправлению, на глазах слезы?

Пассажир не ошибался: начальник станции Вайнерт плакал; в свое время он добился перевода в Цимпрен из Хулькина, станции скорых поездов, не имевшей будущего, и теперь его ум, опыт, административные способности пропадали здесь втуне. И еще одна фигура заставляла сонного пассажира навсегда запомнить эту станцию — оборванец, который стоял, опираясь на тяпку, и кричал вслед поезду, медленно набирающему скорость за шлагбаумом: «Теперь вы видите, видите теперь?»

Прошло два унылых года, и в Цимпрене снова образовалась община, правда маленькая, потому что когда участки в конце концов стали в десять раз дешевле своей первоначальной стоимости, умная Флора Клип скупила почти всю цимпренскую землю, основательно расчищенную старьевщиками и торговцами ломом; однако оказалось, что и госпожа Клип поторопилась, ибо ей не удалось залучить в Цимпрен достаточно рабочей силы для обработки этой земли.

Единственное, что осталось неизменным в Цимпрене, был новый вокзал: рассчитанный на город со стотысячным населением, он теперь обслуживал восемьдесят семь человек. Большой вокзал, современный, вполне комфортабельный. В свое время управление дороги не поскупилось на художественное оформление, и теперь глухую северную стену здания украшает огромная фреска гениального Ханса Отто Винклера; фреска, развивающая предложенную управлением тему «Человек и колесо», выполнена в изысканных серо-зеленых, черных и оранжевых тонах и изображает историю колеса. Однако железнодорожники предпочитали северной стороне южную, и долгое время ее единственным созерцателем был слабоумный Госвин; подготавливая участок, где раньше находилась погрузочная платформа нефтяной компании, под посадку картофеля, он уминал свой скромный обед, сидя прямо перед фреской.

Когда вышло новое расписание, в котором Цимпрен уже не значился стоянкой скорых поездов, рухнул деланный оптимизм, несколько месяцев поддерживавший железнодорожников. Раньше они пытались утешить себя словом «кризис», а теперь уже нельзя было закрывать глаза на то, что это оптимистическое слово не подходит к существующему положению вещей, явно установившемуся надолго. Станцию по-прежнему населяли пятнадцать служащих, и шестеро из них с семьями, а между тем скорые поезда с презрением проносились мимо, ежедневно молча проходило мимо три товарных состава и останавливались только два поезда — один пассажирский из Зенштеттена до Хёнкимме и другой — из Хёнкимме до Зенштеттена; так что фактически Цимпрену требовались только две штатные единицы, а их было пятнадцать.

Начальник управления, смелый как всегда, предложил просто-напросто упразднить эти единицы, а заслуженных железнодорожников перевести на перспективные станции, но Союз железнодорожников воспротивился, сославшись — вполне основательно — на закон, согласно которому упразднить штатную единицу так же невозможно, как отстранить от должности федерального канцлера. Кроме того, Союз представил заключение специалиста-изыскателя, который утверждал, что бурение в Цимпрене производили недостаточно глубоко, что слишком рано сложили оружие. Он полагал, что на цимпренской нефти еще рано ставить крест и что изыскатели компании «Наша надежда — под землей», как всем известно, люди без чести и совести.

Спор между управлением дороги и Союзом переходил из инстанции в инстанцию, был передан наконец в суд, который решил дело в пользу Союза, и штатные единицы в Цимпрене остались и по-прежнему должны были заполняться.

Особенно яростно сетовал на судьбу молодой Зухток: когда-то в школе ему пророчили блестящую карьеру, а теперь в Цимпрене он руководил участком, за два года не обслужившим даже и одного пассажира — камерой хранения. Старшему кассиру чуть-чуть получше, впрочем, разве что только чуть-чуть. Телеграфисты находят слабое утешение в том, что слышат, как гудят провода, — сообщения, адресованные не им: это доказывает, что где-то, хотя и не в Цимпрене, что-то происходит.

Жены пожилых служащих организовали клуб для игры в бридж, а жены служащих помоложе играли в бадминтон. И тем и другим отравляла удовольствие Флора Клип, которая за недостатком рабочей силы надрывалась на делянках вокруг вокзала; время от времени она прерывала работу и кричала в сторону вокзального здания: «Бездельники! Интеллигентская сволочь!» Были и выражения покрепче, вульгарные выражения, которые, однако, здесь привести невозможно. Госвин тоже воспринимал как вызов поведение молодых, красивых женщин, игравших в бадминтон перед вокзалом, и кричал: «Шлюхи, сплошь одни шлюхи!» — как видим, его лексикон обогатился. Железнодорожники помоложе и неженатые объясняли это знакомством Госвина с молодой аристократкой.

В конце концов дамы всех возрастов сошлись во мнении, что они не могут больше терпеть эту хулу; была подана жалоба, назначено слушание дела, прибыли адвокаты, и Зухток, два года в глаза не видевший клиентов, удовлетворенно потирал руки: за один день сдали две папки и три зонтика! Но радость его была преждевременна: его подчиненный Ульшайд объяснил ему, что дело Зухтока — общее руководство, а принимать вещи входит в его, Ульшайда, обязанности. Ульшайд был прав, и Зухтоку пришлось довольствоваться тем, что вечером, когда за вещами пришли, он получил плату — пять раз по тридцать пфеннигов; впервые за два года затренькал новенький кассовый аппарат.

Умному начальнику станции тем временем удалось договориться с Флорой Клип: она заявила, что готова прекратить свои, как она теперь видит, несправедливые нападки, вдобавок она поручилась за то, что и Госвин больше не позволит себе подобных выходок. Взамен начальник станции, так сказать, в частном порядке, ибо формально это, конечно, недопустимо, разрешил вдове Клип держать в мужском туалете сельскохозяйственный инвентарь, а дамский использовать по прямому назначению. Более того, вдова Клип имеет право — но это уже далеко выходит за пределы обычной любезности и потому должно храниться в строгой тайне — ставить трактор в помещении товарного склада и съедать свой обед, сидя на мягких стульях огромного ресторана. По доброте душевной она иногда сдает продовольственную сумку или зонтик в камеру хранения, потому что ей жаль молодого Зухтока.

Лишь немногим служащим удалось добиться, чтобы их куда-нибудь перевели из Цимпрена; освобождающиеся места все равно должны заполняться, а в управлении округа давно уже не секрет, что Цимпрен — место ссылки; таким образом, к ужасу порядочных людей, еще не успевших добиться перевода, там становится все больше скандалистов, пьяниц, нарушителей порядка.

Несколько дней назад начальник станции с грустью подписал годовой отчет, который засвидетельствовал доход в сумме тринадцати марок и восемнадцати пфеннигов: было продано два билета до Зенштеттена и обратно — причетник и церковный служка приняли участие в ежегодной коллективной прогулке в живописную Лурдскую пещеру близ Зенштеттена; два билета до Хёнкимме — соседней станции — и обратно: старый Бандики возил сына к ушнику; один билет только до Хёнкимме — дряхлая матушка Глуш ездила к своей овдовевшей невестке помочь ей варить сливовое варенье, а обратно ее привез Госвин на багажнике велосипеда; восемь раз сдавался на хранение багаж — две папки и три зонтика адвокатов, два раза продовольственная сумка и один раз зонтик Флоры Клип. И два перронных билета — священник провожал и встречал причетника и служку.