Адольфо Касарес - Напрямик Страница 2

«А что, если я его брошу? — подумал Гусман. — Если притворюсь, будто в суматохе, прощаясь, позабыл о нем? Поездка пройдет совсем по-другому».

На десерт подали фисташковое мороженое, вот уж приятная неожиданность.

— Кто-нибудь заказал, — смекнул Сауро.

В ответ раздался приглушенный смешок Кориа.

— Это он, он, — закричали несколько человек, указывая на него пальцем.

Старику похлопали. Сауро велел официанту:

— Сеньору Кориа двойную порцию.

Взглянув на тарелку Баттиланы, Кориа заметил:

— А этот сам себя наградил. Оно ему хоть и не нужно, а видать, нравится.

— Молодой желудок ест за двоих, — рассудил Фондевилье.

Бельверде высказался беспристрастно:

— Разве такое мороженое на улице Сан Хуан? Не сравнить!

Прощались неторопливо, сбившись кучками, уже на улице. Гусман заметил, что Баттилана куда-то пропал, вот теперь можно и забыть о нем; когда пришло время расходиться, он, не видя своего спутника, направился к улице Орноса, правда, медленным шагом: гнев его поостыл. Вскоре он услыхал за спиной задыхающийся голос Баттиланы:

— А я подумал, вы меня бросили, дон Гусман. Задержала меня у телефона одна зануда. Сами знаете этих женщин: сплошные советы и наставления. Вышел, а в ресторане ни души, но я догадался, где вас искать.

— Не говорите мне «дон», — откликнулся Гусман и подумал, что у Баттиланы все при нем: берет, английская трубка, пестрый платок вокруг шеи, ворсистая куртка, на которую он обратил внимание еще в ресторане, светло-коричневые брюки, желтые туфли; бесстрастно взглянув на него, он добавил: — Не вздумайте осуждать мой «гудзон», не то никуда не поедете.

— Ну нет, прежние машины... — одобрительно начал Баттилана.

Мотор «Гудзона» ревел, как мощный самолет, наверное, потому, что прогорел глушитель. Гусман свернул по улице генерала Ириарте, миновал мост Пуэйрредон и, оставив справа хладобойню Ла-Негра, выехал на прямую дорогу. Когда Баттилана снял берет, Гусман, несмотря на холод, опустил боковое стекло, чтобы ветер развеял запах духов. «Дамский любимчик, — подумал он. — Ну и свиньи эти бабы». Его спутник дремал с бессмысленным выражением лица, переваривая сытный завтрак, и, словно отзываясь на каждую выбоину шоссе, то вздыхал, то посвистывал, то всхрапывал. Они долго ехали, пока пригород не остался позади; наконец-то кругом было поле. На столбах или изгородях после каждого большого пролета висели вывески с названиями остановок: «Весна», «Оковы», «Потеря», «Холмы», «Лига», «Бык». Гусман подумал: «Никогда еще все это не выглядело так уныло».

Баттилана вздрогнул от собственного храпа. Окончательно проснувшись, он сказал:

— Извините, если я вел себя в ресторане по-хамски, но не выношу я эту среду.

— А что плохого в этой среде?

— Я не то чтобы очень разборчив, какое там! Но эта самодовольная тупость... Уверены, что живут в лучшем из миров.

— А их много, этих миров? — презрительно спросил Гусман.

— Есть разные миры, разные Аргентины, разные времена, которые ждут нас в будущем; куда-нибудь скоро попадем.

Не в силах следовать за Баттиланой в столь глубоких размышлениях, Гусман предпочел тему попроще:

— Знайте, есть и у нас стоящие люди.

— Не спорю. Это здорово, когда собираются все вместе. Сказать, почему я не выношу их? Они живой портрет Республики. Для них образец — правительство. Хоть помирай со скуки.

— Демократия. А вам, как не помню уж какому деятелю, нужен инка?

— Нет, историю назад не повернешь. Необходим большой скачок, крутой поворот. Хватит с нас правительства болтунов и бездельников.

— Вас вышлют.

— А я не боюсь. Вручите бразды правления политикам и специалистам других воззрений, измените общественные структуры, и появится надежда на будущее. Отдаете себе отчет?

По-прежнему не очень разбираясь в словах Баттиланы, Гусман изрек:

— Жизнь — сложная штука.

Поразмыслив, он пришел к удивительному заключению: он счастливчик. Он либо разъезжает, а это почти отдых, либо ходит с женой на Западную железную дорогу, в клуб прежнего их района, либо остается дома, с хорошей книгой, у телевизора. Друзей хоть отбавляй: парни, товарищи по клубу — среди них и Баттилана, — знакомые в новом районе, люди, еще не пустившие корней, с которыми, правда, иной раз не очень ладишь.

— С вашего разрешения, — сказал Баттилана и включил радио. Раздались звуки самбы Варгаса. Какой-то грузовик не давал им проехать; когда они наконец его обогнали, на них едва не налетел автобус. Гусман разразился бранью, которую шофер не услышал, он был уже далеко. Баттилана примирительно вступился:

— Поставьте себя на их место. Трудяги, устают.

— А я, по-вашему, кто? — взъелся Гусман.

В Монте они потеряли больше четверти часа у заправочной колонки. Некому было их обслужить. Увидев, как Баттилана зашел в домик, Гусман решил, что тот ищет заправщика; но он, оказывается, хотел умыться. Наконец какой-то старик, не расставаясь с портативным приемником, который передавал не слишком интересный футбольный матч, заполнил бак; не потрудившись даже завинтить пробку, он ушел дослушивать свой футбол.

Было уже поздно, Гусман отложил на обратный путь посещение двух или трех клиентов из Лас-Флореса. Они оставили позади оливковые рощи Ла-Колорады (ныне доктора Доминго Аростеги), знаменитый Пардо, затем Мирамонте и не доезжая Качари свернули по проселочной дороге на восток. Баттилана закашлялся и робко проговорил:

— Пыль, знаете, залетает.

— К счастью, не так, как в новых машинах, — кашляя, ответил Гусман.

Проехав около сотни лиг, они миновали мост через речушку Лос-Уэсос, прокатили мимо сельского магазина, что на углу, и уже перед самым Раучем, за полем с торговыми и ярмарочными балаганами, на малой скорости пересекли пути заброшенной железнодорожной ветки.

— Здорово же вы знаете свой маршрут, — заметил Баттилана.

Принимая с тайным удовлетворением похвалу, которую считал заслуженной, Гусман как раз подумывал, не сбился ли он с дороги. Путь через город был надежнее, но более длинным; чтобы выиграть время, он предпочел обогнуть загородные дома; в крайнем случае, он лишь рисковал потерять выигранные минуты. Однако уже должна быть видна станция железной дороги. Когда он готов был признаться в своих сомнениях, показалась станция. Они оставили ее слева. Гусман подумал: «Метров через триста пересеку главную железнодорожную ветку». Триста метров непонятным образом растягивались. По его расчетам, они проехали больше километра. Он хотел было спросить у попавшегося навстречу человека в повозке: «Правильно я тут еду?», но покатил дальше, не желая терять в глазах Баттиланы свою репутацию знатока дорог. «Что за дичь», — подумал Гусман. Пересекая долгожданные пути, он мысленно пришел к нелепому выводу: «Сегодня я вроде бы все нахожу на месте, но что-то происходит с расстояниями. Они не такие, как всегда. То сокращаются, то растягиваются».

Оба спутника дружно высказались о дороге, уводящей их от Рауча: неровная, вся в выбоинах и лужах. Прошел короткий дождь. К концу дня свет начал меняться, все казалось окрашенным необыкновенно резко — и зеленые луга, и черные коровы. Небо внезапно потемнело.

— Что-то плохо видно, — признался Гусман. — Как бы не пропустить указатель со стрелкой на дорогу в Удакиолу. Она должна остаться слева. А потом, подъезжая к Аякучо, за речкой Эль-Пердидо увидим бакалейную лавку «Ла Кампана» напротив школы.

Хотя они ехали довольно долго, указателя все не было. Вдали прокатился гром, и сразу же на машину сплошной стеной обрушился ливень. Гусман прикинул и отверг возможность прервать путь, вернуться назад. Дорогу развезло, он ехал медленно, на низкой передаче.

— Ох уж эти ливни нашей родины, — сказал он и подумал, как отразится на его славе бывалого путешественника предложение (он его, конечно, сделает безразличным тоном) вернуться в Рауч; смелости ему не хватило; он продолжал вести машину, но наконец, в надежде вызвать у товарища соответствующий отклик, решился сказать: — Ну и ливень!

— Пройдет, — ответил Баттилана.

Гусман бросил на него быстрый взгляд, увидел мельком, как он сидит с открытым ртом, тупо уставясь в серо-белую муть мокрого стекла, и подумал: «Забился в свою бесчувственность, как улитка в раковину», и чуть не повторил слова одного земляка, которые как-то вспомнил его коллега в отеле «Ригамонти» в Лас-Флоресе: «Пройдет... через год». А Баттилана словно назло повторял:

— Пройдет. Такой ливень не затягивается.

— Не затягивается, — рассеянно согласился Гусман, в глубине души ругая спутника на все корки. — А вы откуда знаете?

Дождь лил неторопливо, как видно зарядив на всю ночь. Свет снова изменился: поле озарилось, и каждая мелочь проступила отчетливо и ясно, словно предвещая путникам какую-то неведомую беду. Гусман сказал, словно про себя:

— Последний дневной свет.

— И не поймешь, откуда он. Сдается, исходит от земли, — подхватил Баттилана с некоторым беспокойством. — Видите, как этот свет все меняет. Поле сейчас не такое, как было.