Уильям Теккерей - Размышления по поводу истории разбойников Страница 2

Известны тысячи случаев, и все они засвидетельствованы заслуживающими доверия очевидцами (иначе кто поверил бы, что такое возможно?), когда один-единственный всадник останавливал карету, полную пассажиров, которые покорно вручали ему свое имущество. Заметим к слову, что малодушие последних нельзя оправдать даже неожиданностью нападения, ибо в ту пору не существовало человека, который, отправляясь в путь, не предугадывал бы вероятности, - да что там! - даже неизбежности подобной встречи на дороге. Линкольнширский скотовод прежде, чем запечатлеть прощальный поцелуй на упитанной мордашке своего отпрыска, составлял завещание, почитая это необходимой мерой предосторожности для человека, едущего в Лондон. Причем разбой и поношение от какого-нибудь одиночки грабителя терпели не одни только купцы и горожане, но нередко даже знатные господа, путешествующие под охраной вооруженных слуг.

Уже известный нам Гордон сопровождал однажды на ярмарку одного из своих друзей, и тот, будучи менее храбрым или более честным, чем наш блистательный знакомец, выудил у него обещание не грабить по дороге и даже отобрал у Гордона шпагу и пистолет, почитая это самым надежным залогом его миролюбия.

"В пути, - рассказывает летописец тех времен, - мистер Гордон повстречал барскую карету и сказал: "Вот досада-то! Я мог бы тут изрядно поживиться". Не внимая увещаниям своего спутника, он один поскакал к карете я увидел, что ее сопровождают трое или четверо лакеев с мушкетонами. "Сделай милость, любезный, - обратился к одному из них Гордон, - передай это письмо моему приятелю в Лондоне", - и с этими словами подал ему письмо и денег на кружку вина, не спуская тем временем пристального взгляда с кареты. Тут отменно вышколенная лошадь Гордона с прозорливостью, достойной Баярда Дюкроу, направилась прямо к дверце кареты; заглянув во внутрь, Гордон заметил дуло поставленного стоймя мушкетона и, тут же завладев им, отсалютовал сидящим в карете джентльменам и уведомил их, что, ежели они тотчас же не крикнут слугам, чтобы те не стреляли, все они. будут убиты. Услышав это, джентльмены велели слугам не стрелять, и мистер Гордон предъявил свои требования. Получив кошелек с тридцатью пятью гинеями, он, не торопясь, отъехал на небольшое расстояние, выпалил из мушкетона в воздух и отбросил его прочь". Впрочем, не все путешественники были столь смиренны. В отчетах о процессе Уилкинсона и его сообщников, судившихся за убийство в сентябре 1722 года, в качестве свидетеля выступал некий капитан Ленгли, давший следующие показания: "Я проезжал в карете мимо Хайд-парк-корнер, когда на меня напало пятеро. Я выхватил шпагу, дабы оборониться, и трое из них выстрелили в меня. Одна пуля попала мне в левое плечо, кроме того, меня семь раз ранили шпагой. Однако тут ко мне на выручку подоспело двое солдат, и я остался жив".

Нимало не сомневаясь, что многие наши гвардейцы последовали бы примеру доблестного капитана, мы все же рады поздравить их с тем, что они могут разъезжать в своих кабриолетах по Эджуер-роуд и даже ездить в Хэунслоусские казармы, не подвергая столь неприятным испытаниям свою воинскую доблесть. Законодатель и канцлер Генриха VI Фортескью - шекспировский "добродетельный Ланкастер" - автор известного трактата "de Laudibus Legum Angliae {Прославление английских законов (лат.).} (чей труд побудил заняться изучением законов сэра Уильяма Джонса, кем-то метко прозванного "высокородным вралем"), столь пылко восторгается отвагой английских разбойников, что у нас не осталось никаких сомнений в его способности написать еще один том под названием "De Laudibus Latronum Angliae" {Прославление английских разбойников (лат.).}.

Генри Симс, чей жизнедый путь оборвался в 1747 году - eheu! flebilis multis mulieribus {Увы! Прискорбном для многих женщин (лат.).} - в Тайберне, воспылав однажды праведным гневом против сыщиков, отправился в Чэнсери-лейн и стал стучаться у дверей человека, который, как предполагал мистер Симе, проявлял неуместное любопытство по поводу его деятельности на территории Эппингского леса. На зов вышла хозяйка, держа в руке свечу, ибо уединенная улица была погружена в глубокий мрак; заметив, как блеснуло дуло кованного медью мушкетона, женщина заподозрила неладное и захлопнула дверь прямо перед носом "молодого джентльмена Гарри", Он же подтвердил свое право на этот титул тем, что не выстрелил ей вслед, как поступил бы, очевидно, какой-нибудь неотесанный грабитель и уж наверняка О'Коннеловский арендатор, а просто ускакал к другому дому, находящемуся в Холборне, где принялся грозить погибелью владельцу; впрочем, поругавшись некоторое время и излив таким образом свою досаду, Симе направился к гостинице "Серая Гончая" в Друри-лейн, где провел ночь в тех безмятежных сновидениях, какие свойственны только безгрешным душам. Налогоплательщики приходов Сент-Эндрью и Роллз, забудьте о своих тяготах и возликуйте, ибо события, о которых мы здесь повествуем, происходили более ста лет тому назад. На следующее утро после своих ночных визитов "молодой джентльмен Гарри" направился к Эппингскому лесу; позавтракав в Стратфорде, он выехал на Ромфордскую дорогу и ограбил встреченную им почтовую карету на глазах у нескольких всадников, которые, не слезая с коней, угощались у дверей трактира. Tempora mutantur {Времена меняются (лат.).} - нынче фермер из Эссекса, продав на ярмарке свой скот и проезжая на обратном пути мимо Илфорда и Баркингских топей, не понукает лошадей, а ежели и понукает, то не от страха - в Эппингском лесу теперь уж нет пещеры Терпина.

В те времена охотно исповедовали известный принцип невмешательства: "То, что касается всех, не касается никого". Даже те содержатели постоялых дворов, которых никто не заподозрил бы в сообщничестве с разбойниками, смотрели сквозь пальцы на действия столь щедрых постояльцев. Когда Генри Фредерик, герцог Камберлендский, завел любовную интригу с леди Гровнор, ему пришлось однажды "стоять", как тогда говорили, в небольшом трактире близ Итон-Холла. Герцога приняли там за разбойника; и все же, когда он поскакал вслед за каретой ее милости, ни трактирщик, ни форейтор даже с места не тронулись, хотя и были убеждены, что он намеревается ее ограбить. Как возмутились бы преданные вассалы графа из партии вигов, узнай они, что у супруги их сеньора будут похищены не драгоценности, а поцелуи! Форейтора спросили на суде, как мог он принять за грабителя его королевское высочество? Да потому что он заснул за завтраком, последовал ответ. Страсть обессилила влюбленного.

С той же самою неукротимою отвагой встречали смельчаки свой смертный час. Сэр Томас Смит, законовед, философ и знаток древней словесности, автор книги об английском государстве елизаветинских времен, говорит, что "ни в одной державе, кроме Англии, злодеи не идут на казнь столь бесстрашно". Некий сведущий и заслуживающий доверия французский сочинитель - мы не можем точно вспомнить его имя - повествуя об английских нравах, уверяет, будто наши земляки испытывают прямо-таки страсть к виселице и приближаются к ней с радостью и ликованием, предвкушая избавление от мерзостного английского климата. Мы не беремся оспаривать этот правдивый рассказ, ибо сами никогда не присутствовали при казни; однако в летописях минувшего столетия нам, в самом деле, попадались довольно странные сцены, где описывается, как приговоренный к казни разбойник, облачившись в свой самый пышный наряд и продев изысканный букетик в петлицу, отправляется в Тайберн в наемной карете или на телеге, если он оказался не при деньгах; по пути он улыбается красивым девушкам, которые с восхищением смотрят сквозь слезы на пригожего молодца, и не раз останавливается у таверны, чтобы выпить пинту вина и шутливо пообещать хозяину расплатиться с ним на обратном пути.

В декабре 1721 года некто Натаниэль Хоуэс был обвинен в разбое на большой дороге. Он отказался признать себя виновным на том основании, что, прожив весь свой век по-человечески, намеревался умереть точно так же и не желал отправиться на виселицу в том жалком камзоле, в котором он предстал перед судьями. Хоуэс добавил, что, когда его арестовали, в квартире у него имелось весьма приличное платье, которое у него отобрали и по сию пору не возвратили; и что, если его просьба и впредь не будет уважена, он решительно отказывается признать правильность обвинительного заключения. Тщетно судьи увещевали его; в конце концов, следуя распространенному тогда обычаю (хотя все юристы давно уже признали его противозаконным), преступника подвергли пытке: большие пальцы рук связали шнуром, и двое судейских принялись тянуть за шнур до тех пор, пока он не оборвался. Это было повторено несколько раз; но так как заключенный продолжал упорствовать, судьи приговорили его к тискам - ужасной peine forte et dure {Жестокой пытке (франц.).}, которая, как убедительно и ясно доказал Дейнс Беррингтон в своих восхитительных примечаниях к законам, никогда не была разрешена ни обычным правом, ни каким-либо указом. Тем не менее даже в 1721 году заключенного, который отказывался признать свою вину, если ему не будет дозволено взойти на эшафот в хорошем кафтане, семь минут продержали в тисках с грузом в двести пятьдесят фунтов, пока он не согласился признать себя виновным. Мы избавим читателя от отвратительных и ужасных подробностей, впрочем, любопытствующие могут найти описание этой пытки в наших старинных законах. Исповедуясь перед казнью, узник сказал, что он подвергнул себя пытке не ради кафтана, а для того, чтобы снискать одобрение других заключенных. Каковы бы ни были резоны, которыми руководствовался несчастный, человеку здравомыслящему трудно понять, о чем же более всего свидетельствует его поступок: о стойкости ли мученика, отваге героя или упрямстве закоренелого негодяя.