Александр Дюма - Адская бездна. Бог располагает Страница 2

– А почему бы мне не смеяться? – отвечал Самуил. – Разве не уморительно слушать, как большой мальчик двадцати лет, гейдельбергский студент, хнычет, словно девчонка-пастушка, не успевшая вовремя пригнать свое стадо домой. Смеяться – невелика хитрость, мой милый Юлиус. Нет, я придумал кое-что получше. Я буду петь!

И молодой человек в самом деле запел резким вибрирующим голосом. Это была странная песнь – скорее всего импровизация; во всяком случае, она имела то достоинство, что как нельзя более подходила к обстоятельствам:

Я над ливнем смеюсь:Что сей насморк небесДля души, где отчаянья бесЗаключает со скукой союз?

Едва Самуил успел закончить первый куплет, как с последним отзвучавшим словом ослепительная молния, разорвав полог туч, наброшенный на небесный свод бурей, озарила своим великолепным и мрачным сиянием окружающий ландшафт до самого горизонта, вырвав из темноты фигуры двух всадников.

На вид они казались ровесниками: им было от девятнадцати до двадцати одного года. Но на этом их сходство кончалось.

Первый – вероятно, Юлиус – был голубоглаз и светловолос, бледен, элегантен и при среднем росте превосходно сложен. Его можно было бы принять за юного Фауста.

Второй, судя по всему, Самуил, высокий и худощавый, своими изменчиво-серыми глазами, тонким насмешливым ртом, чернотой волос и бровей, высоким лбом и острым крючковатым носом чрезвычайно напоминал Мефистофеля.

Оба были в темных коротких рединготах, перехваченных на талии кожаным поясом. Костюм дополняли узкие панталоны, мягкие сапоги и белая фуражка с цепочкой.

О том, что молодые люди студенты, мы уже знаем из их разговора.

Застигнутый врасплох и ослепленный вспышкой молнии, Юлиус вздрогнул и зажмурился. Самуил же, напротив, вскинул голову, и его спокойные глаза отразили сверкание молнии. Она погасла – и тотчас все снова погрузилось в непроглядную тьму.

Не успел еще исчезнуть последний отблеск молнии, как грянул сильнейший удар грома. По горным ущельям загрохотало, покатилось эхо.

– Самуил, – произнес Юлиус, – милый мой, по-моему, нам бы лучше остановиться. Двигаясь, мы рискуем притянуть к себе молнию.

В ответ Самуил расхохотался и вонзил шпоры в бока своего коня. Животное стремглав ринулось вперед, в галопе высекая искры подковами и обрушивая в пропасть камни, а всадник снова запел:

Я смеюсь: что ты значишь, зигзагЖалкой спички, дрожащей меж туч,Пред огнем, что, и грозен и жгуч,Полыхает в жестоких очах?

Проскакав шагов сто, он резким рывком развернул коня и галопом же возвратился к Юлиусу.

– Во имя Неба! – воскликнул тот. – Да успокойся же, Самуил! К чему эта бравада? Нашел же время для песен! Берегись, как бы Господь не принял твоего вызова.

Новый удар грома, еще более кошмарный и сокрушительный, разразился прямо над их головами.

– Третий куплет! – вскричал Самуил. – На ловца и зверь бежит, смотри, как мне везет: само небо аккомпанирует моей песне, а гром служит ритурнелью.

И тотчас, возвысив голос и перекрывая нарастающий грохот, Самуил пропел:

Я смеюсь над тобою, о гром,Кашель лета, схватившего грипп,Что ты стоишь для сердца, где крикБезнадежной любви заключен?

Гром на сей раз запоздал, и Самуил, запрокинув голову, крикнул:

– Ну же! Где твой отыгрыш, гром? Ты не попадаешь в такт!

Гром не отозвался, но вместо него на призыв Самуила хлынул проливной дождь. Молнии же и громовые раскаты вскоре зачастили так, что следовали друг за другом почти беспрерывно, и теперь им не требовалось ничьих поддразниваний и дерзких вызовов. Юлиуса охватила тревога – чувство, от которого не дано отрешиться и самым безупречным храбрецам, когда разбушевавшиеся стихии являют им свое всемогущество. Его сердце сжималось от сознания всей человеческой ничтожности перед лицом разгневанной природы.

Самуил, напротив, сиял. Его глаза сверкали диким восторгом; приподнявшись на стременах, он сорвал с головы фуражку и махал ею, словно видел, что опасность бежит от него, и призывал незримого врага вернуться. Его веселили струи ливня, бьющие в лицо и стекающие с мокрых волос, и он хохотал, пел, он был счастлив.

– Что такое ты сейчас говорил, Юлиус? – вскричал он, словно одержимый неким странным вдохновением. – Ты жалел, что не остался в Эрбахе? Хотел пропустить эту ночь? Так ты, стало быть, не знаешь, что это за дикое наслаждение – мчаться вскачь сквозь бурю? А я потому и затащил тебя сюда, что предвидел все это. Я надеялся, что гроза разразится, дорогой мой! Весь день я был словно болен, нервы напряжены до предела, и вот я исцелен. Да здравствует ураган! Что за черт, да неужели ты не чувствуешь, какой это праздник? Посмотри, как все созвучно друг другу – буря небесная, вершины гор и земные пропасти, развалины, провалы! Разве тебе уже восемьдесят? Можно ли уподобляться дряхлому старцу, желающему, чтобы все вокруг было таким же тихим и вялым, как его отжившее сердце? Да есть же у тебя страсти, каким бы спокойным ты ни был! Тогда ты должен понять стихии: свои страсти есть и у них. Что до меня, то я молод, мои двадцать лет поют в моих жилах, выпитая бутылка вина играет в мозгу – вот почему я люблю гром. Король Лир звал бурю своей дочерью – я называю ее сестрой. Не бойся, Юлиус, с нами ничего не случится. Ведь я не смеюсь над молнией, я смеюсь вместе с ней. Я не презираю ее, а люблю. Гроза и я – мы словно два друга. Она не причинит мне зла, я слишком на нее похож. Люди считают ее злодейкой, глупцы! О нет, гроза необходима! Тут самое время обратиться к науке. Гроза, мощное электричество, грохочущее и изрыгающее пламя, если кого-нибудь убьет или что-то подожжет, в конечном счете совершит это лишь затем, чтобы придать всему живому новые, свежие силы. Я сам таков: я человек-гроза. Тут самое время обратиться к философии. Я без колебаний готов пройти через зло, чтобы достигнуть доброй цели. Я бы и самую смерть сделал своим орудием, если бы знал, что это пойдет на благо жизни. Здесь одно важно: чтобы крайние поступки были вдохновлены великой целью, способной оправдать самые жестокие средства.

– Ох, Самуил, замолчи! Ты клевещешь на себя.

– Ты говоришь таким тоном, будто вместо «Самуил» готов произнести имя дьявола – «Самиель». Будет тебе, что за ребяческое суеверие! Мы с тобой скачем словно среди декораций «Фрейшюца», так уж тебе и представляется, будто я сам Сатана, Вельзевул или Мефистофель и вот-вот превращусь в черного кота или пуделя… О! Эй, что такое?

Это восклицание вырвалось у Самуила, когда его скакун неожиданно прыгнул в сторону и чуть не повалил лошадь Юлиуса.

Должно быть, его что-то испугало на дороге, и юноша наклонился, ожидая новой вспышки, чтобы рассмотреть препятствие. Долго ждать ему не пришлось: небо словно раскололось, и огненная вспышка от горизонта до горизонта залила светом всю округу.

Стало видно, что дорога с одного края обрывается в разверстую пропасть; молния как раз осветила край одного из ее провалов, но и это не позволило молодым людям разглядеть глубину бездны.

– Да, изрядная бездна, – промолвил Самуил, понуждая коня приблизиться к самому краю зияющего обрыва.

– Осторожней! – воскликнул Юлиус.

– Черт подери! Надо поглядеть на это поближе, – произнес его спутник.

Спешившись, он перекинул поводья Юлиусу, приблизился к самому краю провала и попытался, наклонившись, заглянуть внутрь.

Но его глаза не увидели дна, а потому он столкнул вниз гранитный обломок и прислушался.

Звука удара не последовало.

– Так, – подытожил он. – Видимо, камень попал на топкое место и потому не произвел шума.

Однако, лишь только он умолк, снизу раздался гулкий хлопок и отдался эхом во мраке пропасти.

– Да, глубина тут порядочная, – отметил Самуил. – Но кто бы мне сказал, как называется эта пропасть?

– Адская Бездна, – отозвался с противоположного края провала чей-то звонкий и строгий голос.

– Кто это мне ответил? – с удивлением, если не с испугом воскликнул Самуил. – Я никого не вижу!

Новая молния осветила небосклон и тропу, вившуюся у противоположного края гигантской трещины, открыв взору молодых людей нечто весьма неожиданное.

II

Странное видение

Перед ними предстала молодая девушка, босая, с голыми руками и распущенными волосами, едва прикрытыми черным капюшоном, раздувавшимся от ветра, в юбке неопределенного красноватого оттенка, ярко сверкнувшей при свете молнии. Ее черты поражали странной диковатой красотой. Рука девушки сжимала веревку, другим концом обвитую вокруг шеи какого-то рогатого животного.

Вот какое видение явилось на противоположном краю Адской Бездны двум юношам.

Молния погасла, и вместе с ней растворился во мраке таинственный призрак.

– Ты видел, Самуил? – насилу выдохнул Юлиус, с трудом приходя в себя.

– Да уж, черт возьми! И видел и слышал.