Эрих Мария Ремарк - Возлюби ближнего своего Страница 2

Вблизи Аспернского моста из-за угла выскочил грузовичок с овощами. Обе полицейские машины притормозили и снова рванулись вперед. В этот момент один из арестованных, ехавший на задней машине, перемахнул через борт. Он упал на крыло, зацепился за него полой пальто и грохнулся о мостовую.

– Остановить машину! Задержать! – крикнул старший. – Если побежит, стрелять!

Машина резко затормозила. Полицейские соскочили и побежали к месту, где упал человек. Шофер оглянулся. Убедившись, что арестованный не собирается бежать, он медленно подал машину назад.

Человек распластался на спине. Ударившись затылком о камни, он лежал в распахнутом пальто, широко раскинув руки и ноги, точно огромная летучая мышь, шмякнувшаяся оземь.

– Поднять его! – приказал офицер.

Полицейские склонились над пострадавшим. Затем один из них выпрямился.

– Видать, сломал себе что-то. Встать не может.

– Да может он встать! Поднимите его!

– Дайте ему хорошего пинка – сразу повеселеет, – вяло проговорил полицейский, который ударил Штайнера.

Человек стонал.

– Он действительно не может встать, – доложил второй полицейский. – Голова в крови.

– Проклятие! – офицер опустился на мостовую. – Не сметь шевелиться! – крикнул он арестованным. – Сучья банда! Возись тут с ними!

Машина стояла теперь вплотную около пострадавшего. Керн хорошо видел его сверху. Он знал этого человека. То был чахлый польский еврей с жидкой седой бородкой. Несколько раз Керн ночевал с ним в одной комнате. Он ясно помнил, как по утрам, перекинув через плечи ритуальные ремни, старик стоял у окна и, тихо раскачиваясь, молился. Он торговал мотками пряжи, шнурками для ботинок и нитками. Уже трижды его высылали из Австрии.

– Встать! Живо! – скомандовал офицер. – Зачем спрыгнул с машины? Небось рыльце в пушку! Воровал и бог знает что еще делал!

Старик зашевелил губами, устремив на офицера широко открытые глаза.

– Что? – спросил тот. – Он что-то сказал?

– Говорит, что спрыгнул с перепугу, – ответил полицейский, стоя на коленях около старика.

– С перепугу? Конечно, с перепугу! Натворил чего-нибудь, вот и боится! Что он говорит?

– Говорит, что ничего не натворил.

– Все так говорят! Но куда нам его девать? Что с ним?

– Надо бы вызвать врача, – послышался голос Штайнера с грузовика.

– А вы помалкивайте! – нервно огрызнулся офицер. – Где мы раздобудем врача в такой час? Не может же он бесконечно валяться здесь на улице. А потом опять скажут, будто мы его так отделали. Ведь всегда и во всем виновата полиция!

– Надо отвезти его в больницу! – сказал Штайнер. – И как можно скорее!

Офицер растерялся. Теперь, поняв, что старик тяжело ранен, он даже забыл приказать Штайнеру замолчать.

– В больницу! Так просто там его не примут. Нужна сопроводительная бумага. А я не имею права подписать ее. Сначала я должен составить рапорт.

– Отвезите его в еврейскую больницу, – сказал Штайнер. – Там его примут без сопроводительной и без рапорта. Даже бесплатно.

Офицер уставился на него.

– Откуда вам это известно?

– Можно отвезти его в Общество неотложной помощи, – предложил один из полицейских. – Там постоянно дежурит санитар или врач. Пусть разбираются с ним. А мы от него отделаемся.

Офицер принял решение.

– Ладно, поднимите его! Проедем мимо «неотложной помощи». Один из вас останется с ним. Дурацкая история!

Полицейские подняли пострадавшего. Он снова застонал. Лицо сильно побледнело. Его уложили в кузов. Он вздрогнул и открыл глаза. Они блестели неестественным блеском, резко выделяясь на осунувшемся лице. Офицер покусывал губы.

– Бред какой-то! Такой старик, и вдруг прыгает на ходу!.. Трогай! Только не гнать!

Под головой раненого натекла лужица крови. Узловатые пальцы скребли по днищу кузова. Губы понемногу разжались, зубы обнажились. Казалось, под призрачной и угрюмой маской боли смеется кто-то другой, беззвучно и с издевкой.

– Что он говорит? – спросил офицер.

Тот же полицейский снова примостился около старика на коленях и поддерживал его голову.

– Говорит, хотел вернуться к своим детям. Теперь они, мол, умрут с голоду, – доложил полицейский.

– Ерунда какая! Ничего с ними не станется. А где они?

Полицейский склонился к раненому.

– Не хочет сказать. А то, мол, их тоже вышлют. У них нет вида на жительство.

– Что-то он фантазирует… А теперь что бормочет?

– Просит, чтобы вы его простили.

– Что? – изумился офицер.

– Говорит, чтобы вы его простили за неприятности, которые он вам причиняет.

– Простить? А при чем тут простить? – офицер внимательно посмотрел на человека, вытянувшегося в машине, и покачал головой.

Машина остановилась перед пунктом «неотложной помощи».

– Внесите его, – скомандовал офицер. – Только осторожно. Вы, Роде, останетесь с ним. Я потом позвоню.

Полицейские подняли пострадавшего. Штайнер наклонился над ним.

– Мы найдем твоих детей, – сказал он. – Поможем им. Понимаешь, старик?

Еврей открыл и снова закрыл глаза. Потом три полицейских внесли его в дом. Его руки свисали и волочились по мостовой. Как у мертвого. Через несколько минут оба полицейских вернулись и снова залезли в кузов.

– Он еще что-нибудь сказал? – спросил офицер.

– Нет. Совсем позеленел. Если сломал позвоночник – долго не протянет.

– Ну что ж, станет одним евреем меньше, – сказал полицейский, который ударил Штайнера.

– Простить! – пробормотал офицер. – Ведь надо же! Странные люди…

– Особенно в наше время, – заметил Штайнер.

Офицер подтянулся.

– А вы извольте заткнуться! Большевик! – рявкнул он. – Мы вышибем из вас все это нахальство!

Арестованных привезли в полицейский участок на Элизабет-променаде. С Керна и Штайнера сняли наручники. Затем их отвели к остальным в большое полутемное помещение. Почти все сидели молча. Эти люди привыкли ждать. Одна только белокурая хозяйка пансиона не переставала сетовать.

Около девяти часов их стали поочередно вызывать наверх. Керна привели в комнату, где находились два полицейских, писарь в штатском, тот же офицер и пожилой оберкомиссар полиции. Последний сидел в деревянном кресле и курил сигарету.

– Запишите анкетные данные, – приказал он писарю, сидевшему за столом.

Щуплый, прыщавый писарь чем-то напоминал селедку.

– Имя и фамилия? – спросил он неожиданно низким голосом.

– Людвиг Керн.

– Когда и где родились?

– Тридцатого ноября тысяча девятьсот четырнадцатого года в Дрездене.

– Значит, немец.

– Нет. Я без подданства. Лишен гражданства.

Оберкомиссар покосился на него.

– И это в двадцать один год? Что же вы натворили?

– Ничего. Меня лишили прав гражданства заодно с моим отцом. Я тогда был несовершеннолетним.

– А отца за что?

Керн помолчал с минуту. Год жизни в эмиграции научил его взвешивать в официальных инстанциях каждое слово.

– По ложному доносу о политической неблагонадежности, – сказал он наконец.

– Еврей? – спросил писарь.

– Отец еврей, мать не еврейка.

– Ясно!

Оберкомиссар стряхнул пепел своей сигареты на пол.

– Почему же вы не остались в Германии?

– У нас отняли паспорта и выслали. Останься мы, нас посадили бы в тюрьму. И тогда мы решили: уж если сидеть, то лучше в любой другой стране, лишь бы не в Германии.

Оберкомиссар сухо усмехнулся.

– Могу себе представить. Как же вы перешли границу, не имея паспорта?

– На чешской границе в то время требовалось только предъявить простой бланк для прописки. Он у нас еще был. В Чехословакии с таким документом можно было прожить три дня.

– А потом что?

– Нам разрешили остаться на три месяца. Затем пришлось уехать.

– Как давно вы в Австрии?

– Три месяца.

– Почему не явились в полицию?

– Потому что тогда меня бы немедленно выслали.

– Но, но! – оберкомиссар хлопнул ладонью по подлокотнику кресла. – Откуда вам это так точно известно?

Керн утаил, что, когда впервые вместе с родителями перешел австрийскую границу, все они немедленно явились в полицию. В тот же день их заставили пересечь границу в обратном направлении. Прибыв в Австрию вторично, они в полицию уже не пошли.

– А разве это не правда? – спросил он.

– Не вам тут задавать вопросы! Ваше дело отвечать! – грубо ответил писарь.

– А где теперь ваши родители! – спросил оберкомиссар.

– Мать в Венгрии. Она венгерка по происхождению, и ей разрешили там проживать. Отца арестовали и выслали, когда меня не было в гостинице. Где он теперь – не знаю.

– Ваша профессия?

– Я был студентом.

– На что вы жили?

– У меня есть немного денег.

– Сколько?

– При себе – двенадцать шиллингов. Остальное у знакомых.

У Керна было только двенадцать шиллингов. Он заработал их, продавая мыло, духи и туалетную воду. Но признайся он в этом, его бы обвинили еще и в недозволенной коммерции.