Родди Дойл - Падди Кларк в школе и дома Страница 21

Из дёрна ползли червяки.

Вокруг хижины мы понастроили ловушек: прикапывали банки из-под краски и маскировали их травой. Если просто наступишь на такую ловушку, ничего особенного не случится. Ну упадёшь, растянешься. Но если наступишь на бегу, перелом обеспечен. Ясно даже и ежу. Одну банку с краской мы закопали, но пока ещё никто туда не вступил. Поэтому мы раскокали молочную бутыль и набили осколками банку, которую прикопали у самых дверей шалаша.

— А вдруг из наших кто-нибудь наступит?!

Ловушки-то предназначались для врагов.

— Мы не наступим, — хмыкнул Кевин, — Мы же помним, где какая ловушка, болван, мы же их сами ставили.

— А Лайам не ставил!

Лайам в то время жил у тётки.

— А Лайам не в компании.

Я даже и не знал, что Лайам, оказывается, не в компании, ещё вчера вместе играли. Но смолчал.

Ещё мы заостряли колья и втыкали в землю, остриём к той стороне, откуда должен был трусливо красться враг. Колья пригибали к земле — враг скажем, ползёт по-пластунски, а тут ему остриём в рожу

Иэн Макэвой бежал по пустырю за магазинами, споткнулся о колючую проволоку, и ему накладывали швы в больнице.

— Нога на ниточках висит, отдельно.

Настоящая колючая проволока, не шнурок, какой повесили бы мы. Мы не могли понять, кто же это догадался поставить такую ловушку — растянуть проволоку на ничейном пустыре между двумя деревьями. Там и жилья-то никакого не было, мы и хижин там не строили: слишком уж плоский был пустырь, на семи ветрах. Иэн Макэвой играл с ребятами в реливио, около магазинов. Вдруг дверь Килмартинов открылась, и ему померещилось, что сама миссис Килмартин идёт ругаться. Он кинулся на пустырь и вляпался в проволоку. Ловушка была ужасной тайной.

— Гады из Корпорашки, вот кто.

Первый ряд домов Корпорации достроили, и там поселились шесть новых семей. У них в садах вместо деревьев стояли полупустые мешки с цементом и кучи битого кирпича. Попадались в домах Корпорации и наши ровесники, но мы с ними водиться не собирались.

— Трущобные подонки.

Мама услышала, что я так ругаюсь, и набила меня. Никогда не била, разве что подзатыльники давала, а тут здрасте, набила.

— Не смей, не смей, не смей так говорить!

— Да я не знаю даже, что это значит, — оправдывался я.

— Больше никогда не ругайся так! Это гадость неимоверная!

И вправду я понятия не имел, что значат эти слова. В городе есть трущобы…

Новая улица, проложенная к шести домам Корпорации, не выводила на какую-нибудь другую улицу, а заканчивалась тупиком, не доходя первого дома. Туда сделали поворот с нашей улицы, прямо возле доннеллиевского поля, но улицы хватило всего на несколько футов. Наше футбольное поле, всего с одними воротами, располагалось на пустыре между двух дорог. Другие ворота обозначались двумя свитерами, лежащими друг напротив друга. Обычно игра шла в одни ворота по системе «три-и-меняться». Забить легко, особенно с левой стороны, потому что там пригорок и можно пустить мяч вратарю выше головы. На пригорке-то все и толпились. Команд не было, каждый играл сам за себя. То есть двадцать игроков — двадцать команд, а бывало и побольше двадцати. В результате по-настоящему играло, старалось забить гол только трое- четверо. Прочие, большей частью малышня младше Синдбада, просто носились за мячом, даже не пытаясь пнуть его, хохотали, особенно когда приходилось внезапно поворачивать в другую сторону. А толкать и пинать мелких запрещали правила. Стоило мне получить мяч, я скрывался от тех, кто играет по-настоящему: Кевина там, Лайама, Иэна Макэвоя — за толпой малявок. Те окружали меня плотной кучкой, а настоящему игроку было уже не дотянуться. Как в том фильме, где Джон Уэйн спасался от погони: пригнулся, низко свесился с коня и въехал в самую толчею всадников. В толпе никто не обратил на него внимания. Потом, оказавшись в безопасности, ковбой сел в седле ровно, обернулся назад, отсалютовал и с милой улыбочкой умчался вдаль. Единственный минус «три-и-меняться»: когда выиграешь, то есть забьёшь три гола, изволь стоять на воротах. Я играл лучше Кевина, но бросал стараться после двух голов и никогда не побеждал, потому что ненавидел быть вратарём. Эйдан играл отлично, у него был талант к обводам, и при этом, когда мы играли пятеро на пятеро, его выбирали в команду последним, предпоследним; никто не хотел с ним связываться. Он единственный играл за настоящую команду Рахени в группе «до одиннадцати лет», хотя ему девяти не исполнилось.

— Твой дядька распорядитель в команде, вот ты и играешь…

— Никакой он не распорядитель, — отбрёхивался Лайам.

— Чем докажешь?

— А он ничем не распоряжается, только смотрит.

У Эйдана была синяя футболка с настоящим вышитым номером: 11.

— Я нападающий, — гордился он.

— Ну и нападающий, ну и что?

Ух футболочка. Плотная, настоящий джерси. Эйдан её не заправлял. Майка из-под неё не просвечивала.

Вратарь из него тоже получался гениальный.

Игра пятеро на пятеро никогда не заканчивалась. Вернее, победа оказывалась всегда за теми, кто защищал ворота из двух свитеров, и вот почему:

— Чарлтон Бесту… Го-о-ол!

— Какой гол?! Над свитером пролетело, значит, штанга!

— Нет, между штангами… то есть свитерами.

— Ага; дуплет.

— Ни фига.

— Нет, фига.

— Тогда я не играю.

— На здоровье, не играй.

Случалось, мы играли во время школьного завтрака. Однажды я, уже забив два гола, нарочно пнул мяч едва-едва, чтобы Иэн Макэвой уж всяко не пропустил. А он в это время отвернулся положить свой дурацкий бутерброд на свитер, и мяч проскакал мимо него. Третий гол, становись на ворота вместо этого горе-вратаря.

— Ты нарочно, — толкнул я Иэна Макэвоя.

— Не нарочно, ты, кретин, — дал он мне сдачи.

— В воротах стоять надоело.

Толкать его в ответ не хотелось. Лучше пну.

— Ты нарочно пропустил, поиграть захотелось, а я с поля долой, значит?

— Ни фига.

— Шевелиться потому что надо! Мяч ловить, а не хитрить!

— Я буду за вратаря.

Это сказал парнишка из домов Корпорации, который стоял за воротами, сделанными из свитеров.

— Нет, я! — закричал я.

Он был младше и ниже меня. Настолько ниже, что ни в жизнь меня не уделает, пусть хоть на боксера выучится. Так что я вытолкал его из ворот.

— Это наше поле.

Здорово я его толкнул. Парнишка обалдел и чуть не упал, заскользил по сырой траве. Скажу не совру: он не знал, уйти ему или остаться. Спиной повернуться боялся, драться тоже трусил: вдруг я наброшусь и разорву его на клочки. А не драться было нельзя. Ведь я его толкнул: или давай сдачи, или трус и цыплак.

— Это наше поле, — повторил я и прописал ему пенделя.

Маманя вечно твердила: не играйте с бельевым катком, держитесь от него подальше. Ролики были действительно твёрдые, но всего-навсего резиновые. На донышке одного их них я вырезал значок хлебным ножом. Мне нравился жар-пар по всей кухне, когда маманя пропускала через каток простыни и папанины рубахи. Простыни так и переливались мыльной радугой, на них надувались громадные пузыри, а маманя вкладывала уголок очередной простыни в каток и проворачивала ручку. Простыня вытягивалась из воды, как загарпуненный кит. Вода стекала по ней, и пузыри лопались. Радуга втягивалась между роликов, а выползала гладкой, обыкновенной тканью. Сверкание куда-то пропадало. Ещё простынку! резина скрипит и стонет, а потом легко проглатывает ткань. Помогать маманя запретила. Мне разрешали только стоять за стиральной машиной и сторожить бельё в красном тазике: тёплое, какое-то хрусткое, тяжёлое. Чтоб пальцы были в безопасности. Одёжки поменьше я ловил с другой стороны и складывал стопкой на простынях. Таз наполнился. Теперь время складывать в машину пелёнки. В кухне клубился пар, который очень меня занимал, на стенах оседала влага.

Битум на дороге пузырился. Для игры требовались палочки от мороженого. Играли мы первый раз в году, поэтому загодя их не заготовили. Я с Кевином и Лайам с Эйданом — всего нас было четверо. Иэн Макэвой гулять не пошёл — у него болели ноги. Сильные приступы боли в спине, сказала его маманя, на почве роста. Мы стучались в парадные двери только поздно вечером, играя в постукалочку. На моей стороне улицы в воротах тенёк и прохлада; одно удовольствие, особенно в жаркие дни. Туда никогда не заглядывало солнце. В углах нашей арки годами копилась пыль: рассыпались пластмассовые машинки, прыгая по гравию. Под дверью были просверлены три небольшие круглые дырочки для вентиляции подвала, чтоб там всё не заплесневело. Если в дырку провалится, скажем, солдатик, прощайся с ним навеки. А ещё оттуда мыши выбегают. Палочкой от мороженого удобнее всего расковыривать пузыри. Ею можно поправить пузырёк, сплющить его, собрать воздух в одну сторону — что угодно.

Сильные приступы боли на почве роста. Иэна Макэвоя привязали к постели. Рот заклеили пластырем, чтобы не стонал, как Джону Уэйну в кино. Когда ковбою прострелили ногу, друг влил ему в рану виски. Я накапал виски на Синдбадову болячку: совсем чуток. Он стонал и корчился ещё до этого, поэтому не знаю, болело ли у него от виски, как у Джона Уэйна, и помогло ли ему.