Монах и дочь палача. Паутина на пустом черепе - Амброз Бирс Страница 21

Мы сцепились, как два диких зверя, полных ярости. Руки и ноги наши переплелись, мы рухнули на тропу и перекатывались вдоль нее то вверх, то вниз – с одной стороны у нас была отвесная стена, а с другой – обрыв, пропасть и воды Черного озера! Мы корчились от напряжения и боли в попытке пересилить друг друга, но Господь был против меня – Он разрешил моему противнику одолеть и прижать меня к земле на краю пропасти. Тот был сильнее меня, я был в его руках, и его глаза, как угли, горели огнем. Я не мог пошевелиться – голова моя свисала над пропастью, его колено сдавило мне грудь – моя жизнь была в его руках. Я думал, что сейчас он сбросит меня вниз, но он медлил. Я был на волоске между жизнью и смертью и пережил жуткие мгновения, а затем он заговорил, и слова его звучали тихо и зловеще:

– Видишь теперь, монах, мне достаточно пошевелить рукой – и ты полетишь вниз, в пропасть – камнем. Но мне твоя жизнь не нужна – она мне не помеха. Эта девица принадлежит мне, она – моя, поэтому ты оставишь ее в покое, оставишь ее мне, ты понял?

С этими словами он поднялся и ушел по тропе вниз, к озеру.

К тому времени, когда я наконец нашел силы пошевелиться, звук его шагов давно угас в ночной тишине. Великий Боже! Знаю, я не заслужил такого поражения, унижения и боли. Единственное, чего я хотел – спасти невинную душу, но Небеса – о, насмешка судьбы! – дозволили повергнуть меня тому, кто ее, быть может, погубит!

В конце концов я нашел в себе силы подняться, хотя все тело мое нестерпимо болело (многочисленные синяки и ссадины, полученные при падении и схватке, давали о себе знать), а на груди своей я все еще ощущал колено злодея и его пальцы, стискивающие мое горло. С трудом я вернулся на тропу и стал спускаться вниз, к озеру. Хотя я был жестоко изранен, мой долг повелевал мне идти к хижине Бенедикты и телом своим защитить ее от зла и порока. Но шел я очень медленно, часто делая остановки и отдыхая. Рассвет был совсем близок – на востоке разгоралась заря, когда наконец я решил отказаться от своей затеи: было уже слишком поздно, и едва ли жизнь моя, принесенная в жертву, сможет теперь защитить невинное дитя.

Я услышал шаги Рохуса, когда первые лучи утреннего солнца упали на тропу; он шел, и слова веселой песни слетали с его губ. Хотя я не боялся его, но укрылся за выступом скалы, и он, не заметив меня, прошел мимо.

В том месте, где я стоял, тропа пробегала рядом с разломом в скале – словно былинный герой в незапамятные времена рассек здесь гору своим гигантским мечом надвое. Дно расщелины было усеяно валунами и галькой, поросло кустарником и колючей ежевикой, а по дну стремился шумный поток, рожденный тающими наверху снегами. Здесь я провел три дня и две ночи. Я укрылся здесь и слышал, как меня разыскивают, как мальчишка, посланный из монастыря, окликает меня по имени, как он идет по тропе, пытаясь отыскать мои следы, но я не подал знака. Меня терзала жажда, мучил голод, но, хотя и вода была рядом, а за ягодой лишь стоило протянуть руку, я был сильнее этих соблазнов, усмиряя свою грешную плоть. Я подавлял свою мятежную природу, подчиняя свой дух одному Господу нашему, пока наконец я не ощутил себя свободным от всех дурных помыслов, освобожденным от тяжких оков земной любви и готовым отдать свое сердце, душу и жизнь единственной женщине – тебе, о Святая Дева!

Не кто иной, как сам Господь, даровал мне освобождение, и на душе стало так легко, свободно и радостно, словно крылья вознесли меня на Небеса. И тогда я во весь голос восславил Господа. Я кричал, переполненный радостью: «Осанна! Осанна!», и голос мой, многократно усиленный, отражался от склонов гор. Вот теперь я чувствовал себя в силах идти к алтарю и принять святое причастие. Я стал иным, чем был прежде Амброзий: несчастный, смятенный монах умер; я превратился в орудие в руке Божьей и должен исполнить Его волю. Я молился за спасение души Бенедикты, и в молитве моей явился мне сам Господь – во всем величии своем и славе своей, и бесчисленные ангелы сопровождали Его, и они заполнили полнеба! Невыразимый восторг охватил меня, и я переполнился счастьем. Всевышний обратился ко мне, и на лице Его сияла невыразимая доброта.

И сказал он: «Ты доказал свою преданность Мне и через все испытания, которым подверг Я тебя, ты прошел, не устрашившись, а посему спасение души невинного дитяти ты, несомненно, должен свершить своей рукой».

– О, Господи, – отвечал я, – все ведомо Тебе, и я без колебаний исполню это, хотя и не знаю еще, как я это сделаю.

И Господь повелел мне встать и идти. И я встал и пошел, устремив свой взор к Небесам. Я шел по тропе, шел все выше и выше, и путь мне освещали лучи заходящего солнца, пробивающиеся сквозь багровые облака.

Внезапно я почувствовал, как некая сила заставила меня остановиться и посмотреть под ноги – на земле, отражая алый свет лучей заходящего солнца, словно окрашенный яркой кровью, лежал острый клинок Рохуса. Теперь я понял, почему Всевышний позволил победить меня и сохранил мне жизнь. Он берег меня для иного, высшего поручения. И теперь он вложил мне в руки средства для достижения святой цели. О, Господи! Сколь неисповедимы пути Твои!

XXXIV

«Ты оставишь ее, оставишь ее мне!» – так сказал он, это чудовище, когда тело мое было в его руках, и я завис над пропастью и был между жизнью и смертью. Он «разрешил» мне жить, но не из милосердия, близкого и понятного каждому христианину, но потому, что презирал мою жизнь – не стоящую его внимания, не достойную того, чтобы взять ее. В гордыне своей ему было все равно – жив я или мертв.

«Ты оставишь ее, оставишь ее, оставишь ее мне!» Надутый осел! Разве ты не знаешь, что Господь всеведущ? Что он простер длань свою над каждым цветком на лугу, над каждым птенцом в гнезде? Оставить тебе Бенедикту? Разрешить тебе разрушить ее тело и погубить душу? Что же… Ты увидишь, что и над ней простерта рука Божья, и она защитит и спасет ее. Есть еще время – пока душа еще чиста и незапятнана. Тогда – вперед! И выполни волю Всевышнего!

Я преклонил колени там, где Господь вложил мне в руки орудие своей воли. Душа моя, все существо, без остатка, исполнилось величием миссии, порученной мне. Сердце билось