Лео Перуц - Мастер страшного суда Страница 23

Мы вошли в кафе. Это было весьма подозрительное заведение, и наш приход произвел большое впечатление на немногочисленных гостей. Инженер был здесь, по-видимому, знаком - буфетчица приветствовала его любезно-снисходительным "Добрый вечер, доктор!"

Подошел хмурый кельнер и спросил, чем может служить.

- Доктор Пфистерер здесь еще? - спросил инженер.

- Как же ему уйти, - сказал кельнер, сделав жест, выразивший презрение и недоверие.

- Сколько он вам задолжал?

- Двадцать семь крон по счету.

- Вот вам двадцать семь крон и вот вам на чай,-сказал инженер. - Где доктор Пфистерер?

- Наверху, сидит в бильярдной, как всегда, и пишет.

Долговязый, тощий, рыжий человек сидел за одним из мраморных столиков. Перед ним - наполовину выпитая бутылка пива, рюмка для яиц, служившая ему чернильницей, и кипа исписанной бумаги. Очень молоденькая девушка с выкрашенными, соломенного цвета волосами молча набивала папиросы, сидя с ним рядом. На столе против него висел приколотый кнопкою грязный, убористо исписанный карандашом клочок бумаги, при ближайшем рассмотрении оказавшийся документом большого значения: "Объявление! Нижеподписавшиеся с сожалением берут обратно обвинение в краже двух иллюстрированных журналов, выдвинутое ими против доктора Пфистерера, так как сей последний пригрозил им судебным преследованием. С совершенным почтением: стол четырех".

- Вот и он, - сказал инженер. - Добрый вечер, Пфистерер.

- Здравствуй. Не мешай, - ответил рыжий, не поднимая глаз.

- Что ты сочиняешь, если позволишь узнать?

- Диссертацию для одного молодого кретина, который тянется к докторскому диплому. Кельнер, компот из груш и кофе по-турецки а 1а Пфистерер. До одиннадцати я должен кончить.

- Дай-ка взглянуть, можно? - Инженер взял со стола один из исписанных листов. - "Пектиновые вещества и масляные гликозиды в качестве вкусовых ингредиентов наших огородных овощей..." Помилуй Бог, с каких пор ты занимаешься уже и химией?

- Столько я еще смыслю в ней, сколько господа факультетские профессора, - пробурчал ученый муж и продолжал писать.

- Пфистерер, есть у тебя минута времени? Мне нужно получить у тебя справку.

- Валяй, но живо! Юноша придет в одиннадцать часов за своим произведением.

- Существует ли художник, которого история живописи называет мастером Страшного суда?

- Джовансимоне Киджи, известный мастер, ученик Пьеро ди Козимо. Дальше.

- Когда жил?

- До 1520 года, во Флоренции, - невежда!

- Кончил жизнь самоубийством?

- Нет. Умер в монастыре серафических братьев. В умопомешательстве .

- В умопомешательстве, - повторил инженер.

Универсальный ученый отложил в сторону перо и поднял глаза.

Один глаз у него был стеклянный, а на правой щеке - красный лишай.

- Это все, что ты хочешь знать?

- Спасибо. Все.

- От твоего "спасибо" мне мало проку. Ты задал мне три вопроса, как Миме всеотцу Вотану. Отвечай теперь ты. Три вопроса: во-первых, есть у тебя деньги, Сольгруб?

- Твой счет оплачен.

- Превосходно. Два остальных вопроса отпадают. Ступай своей дорогой. Я уже давно заметил, что ты постыдно перебежал на сторону имущей части человечества. Брысь отсюда! Прочь с глаз моих!

* * *

Мы стоя выпили по рюмке коньяку.

- В умопомешательстве, - бормотал инженер. - Он сильнее вооружен, чем я думал. В умопомешательстве! Вздор! Я участвовал в Маньчжурской войне, я не боюсь его Страшного суда.

Глава XVIII

Странная мысль пришла мне в голову, когда я на утро следующего дня сидел за завтраком. Она не покидала меня, я пытался занять свой ум более серьезными и важными вещами - напрасный труд! Она не переставала возвращаться, не давала мне покоя, и я ей в конце концов поддался.

Я встал, взял из коробочки аптекаря пять или шесть таблеток и растворил их в стакане воды. Мой взгляд упал на чемоданы, все еще стоявшие в комнате, я ведь собирался уехать... От прежнего плана мне пришлось отказаться, его обратила в ничто эта до смешного безумная мысль.

Когда я потом сидел за своим письменным столом, мысль эта казалась мне уже не такой смешной и безумной. Спать от одной ночи до другой, спать без сновидений, обмануть черта на один день, осенний и хмурый, легким движением руки сломить тиранию часов... "Теперь же! - шептал мне какой-то голос. - К чему откладывать?.." Стакан уже был у меня в руке... Нет! Я начал обороняться. Еще нет! Мне нужно было уйти. Нужно было привести в порядок важные дела! Были вещи, которые нельзя было отсрочить. "Позже, - сказал я вполголоса. - Может быть, сегодня вечером", - сказал я и поставил обратно стакан на письменный стол.

Возвратившись в полдень домой, я застал у себя записку от инженера: "У меня есть для вас важное известие. Прошу вас убедительно, не уезжайте, ничего не предпринимайте, пока я с вами не переговорю. Днем я буду у вас".

Я остался дома, у меня и раньше не было намерения еще раз выйти. Я достал книгу из шкафа и уселся за письменный стол.

В четвертом часу дня разразилась гроза с ливнем, с бурей, мне пришлось быстро закрыть окна, иначе в комнате произошло бы наводнение, и, стоя затем у окна, я наблюдал, как прохожие прятались в воротах, улица мгновенно обезлюдела - это меня развлекло и позабавило. Вдруг раздался звонок. "Это он, - подумал я, - вероятно, промок до костей. Важное известие. Ну ладно, посмотрим". Я не спеша поставил книгу на место, поднял листок бумаги с пола, поправил кресло перед письменным столом, потом вышел. "Винцент, где тот господин, который спрашивал меня?" Никто меня не спрашивал. Дневная почта. Долгожданное письмо из Норвегии, от Иоланты, молодой особы, с которой я познакомился в Ставангерском фиорде. Большой белый конверт без печати, без духов - это на нее похоже. Я прозвал ее в шутку Иолантой, по имени героини какого-то французского романа, заглавие которого я позабыл; но имени этого она не одобрила, оно не понравилось ей. Ее звали Августой. "Наконец-то, - подумал я, - вспомнила она обо мне. Вот обещанное письмо. Ладно, но теперь моя очередь. Пусть подождет, я ждал достаточно долго", и, не распечатав письмо, я бросил его в ящик письменного стола.

В семь часов вечера я перестал ждать. Стемнело. По стеклам все еще барабанил дождь, черные тучи висели над кровлями домов. Он не придет поздно! Неужели не будет сегодня конца дождю? Стакан, в который я опустил белые таблетки, стоял передо мной... Нет еще! Время еще не наступило. Мне предстояла работа, работа тягостная, я ее все время откладывал, но теперь мне нужно было наконец привести в порядок свои бумаги. Записки, документы, папки, смятые или небрежно брошенные письма, бесполезный балласт, накопившийся за много лет, - я с трудом разбирался в хламе, которым был набит мой стол. Винценту пришлось разложить огонь в камине, в комнате стало тепло и уютно, и я вытащил из нижнего ящика кипу запыленных бумаг. Странный случай - прежде всего мне попались под руку школьные тетради военного училища. Одну из них я открыл, перелистал - неуклюжий почерк шестнадцатилетнего подростка!.. Запас, ополчение служат для поддержки регулярных войск... Воинская повинность, всеобщая, выполняется лично. На полях поспешно набросано: в среду рождение мамы. Горная артиллерия: разъемное, с откаткой ствола скорострельное орудие со съемным кожухом. Вторник, 16-го, форсированный марш, встать в четыре часа... Сумерки моего рассвета! Так началась моя жизнь! Долой этот хлам, в огонь его!

Письма моего опекуна, четверть века прошло со дня его смерти. Портрет совсем молоденькой девушки, я не мог вспомнить, кто она, а на обороте прочитал: "24 февраля 1902 года, сблизить нас должна подлинная дружба". Письма, визитные карточки, протокол, подписанный фамилиями четырех людей, ставших мне чужими. Дневник одной женщины, рано умершей, начатый 1 января 1901 года в санатории доктора Деметера, в Меране. Большой, разноцветными карандашами сделанный эскиз. Отчет моего управляющего о продаже 1200 куб. метров леса. Составленный мною рукописный каталог собраний панамских и яванских художественных изделий и при нем благодарственное письмо этнографического отделения естественно-исторического музея за этот дар. Гравированное на меди приглашение на придворный бал, письма, письма и, наконец, фотография, недавняя, переданная мне на прощание дочерью голландского консула в Рангуне, с надписью на сингалезском языке. "Не трудитесь узнать, - сказала она мне, - что я тут нацарапала для вас, все равно не узнаете". Взяв портрет в руку и рассматривая вычурные письмена, я и теперь не знал, ненависть ли они означают или любовь... Все пошло в камин. Портрет из Рангуна отбивался, не хотел сдаться языкам огня, но пламя было слишком сильно и уничтожило гордые глаза, немного хмурый лоб, всю стройную фигуру и оставшиеся непрочитанными слова...

- Простите, пожалуйста, - вдруг раздался голос со стороны двери. - Я очень запоздал... Вы один, барон? Сольгруба здесь еще нет?

Я вскочил. Очевидно, я не расслышал звонка. Ослепленный ярким огнем камина, я не узнавал человека, стоявшего передо мною в полумраке.