Адольфо Касарес - План побега Страница 23

- Даю слово.

- Если хорошенько вдуматься, исток всего - в расстройстве мочевого пузыря, которое заставляло меня легко одеваться при самых жестоких холодах. Наконец, как ты отлично знаешь, я попал в лапы доктора Коломбо с его пилюльками, которые принимаются строго по часам. Сперва все шло так, как и следовало ожидать от таблеток из чистого сахара. Но со второй недели началось это.

- Это?

- Да, тот самый феномен. Сначала я решил проконсультироваться у доктора: кто сказал - так сказал себе я, - что речь не идет о зауряднейшем симптоме? Но, порассуждав как следует в течение получаса, я пришел к выводу, что врач находится за тысячи километров от происходящего со мной. И выбрал молчание.

Тут Дон Бернардо остановился, и можно было считать, что наша беседа закончилась. Однако он продолжил с царственным видом:

- Итак, мне надо было за что-то ухватиться, твердо стоять, как говорится, ногами на земле, - и я принял меры предосторожности. В понедельник, когда из Лас-Флорес приезжает наша врач-окулист Перруэло, я отправился в его кабинет.

- Что с вами? - последовал вопрос доктора.

- Хочу знать, нет ли в моем зрении какой-нибудь ненормальности.

Она посмотрела на меня, как будто с намерением резко возразить, но сдержалась и принялась меня осматривать. В конце концов она объявила:

- Все в полном порядке.

Тогда-то я и отважился спросить ее, не могу ли я видеть пятен. В своей откровенной манере (может быть, не вполне подходящей для женщины и доктора) она ответила:

- Ну, вам лучше знать. Был бы аппетит хороший, а уж зрение у вас...

Она была права. Я вижу не пятна, а лица: каждый раз, когда я встречаю животное, из-под его морды ясно проглядывает небольших размеров лицо.

- Дон Бернардо, я перестаю улавливать смысл, - признался я. - Вы видите морду животного... а из-под нее лицо?

- Нет, Лупо, не так. Я вижу морду животного, самую что ни есть обыкновенную, а из-под нее - маленькое человеческое лицо. Иногда оно мне знакомо.

- Знакомо?

- Ну да. Скажем, лицо какого-нибудь старика, которого я встречал в детстве, или римского императора, чье изображение можно найти в энциклопедии.

- Дон Бернардо, того, что вы рассказываете, не может быть.

- Почему же?

- Все эти люди, с вашего позволения, давно умерли. Умерли и лежат в земле.

- Что ты хочешь сказать этим? Что я вижу лица живых людей?

- Мне это кажется более правдоподобным.

- Лица живых принадлежат живым; для чего ты носишь голову на плечах, сынок? Я ведь уже спрашивал тебя, зачем нужны животные. Не говори, что для пропитания рода человеческого, - тогда они не обладали бы проблесками разума. Если бы несчастные создания только шли в пищу, им бы этого не требовалось.

Считая себя человеком довольно начитанным, я вспомнил что-то насчет гармонии мироздания и тем заставил его продолжить рассказ:

- Объясни, сынок, каким образом участвует в гармонии мироздания лошадь, отгоняющая хвостом мух. Единственное, чем оправдывается существование животных в мире, устроенном так же расчетливо, как машина, - это переселение душ. Идея старая как мир, но отныне подтвержденная мной. После смерти мы возрождаемся в виде того или иного животного. И ты хочешь, чтобы я наговорил кучу восхвалений в адрес нотариуса Лагорио, когда я обнаруживаю его лицо так же отчетливо, как я сейчас различаю твое, - проступающее сквозь куриный клюв?

Я догадался:

- Так вот почему вы нападали на Осо, Пачона, гуся и других зверей и птиц!

- Да, множество местных знаменитостей и один превосходно узнаваемый исторический персонаж. В истории-то я разбираюсь!

Нотариус Перрота угасает на глазах; конец его недалек. Храня свой секрет, он не дает отпора хулителям; этот крепкий с виду человек не выдержал натиска всеобщей злобы и презрения. Страницы, написанные мной, восстановят однажды его доброе имя.

Ну а пресловутые пилюльки? Не стоит забывать: что одному - лекарство, другому - яд. Я принимал их в точном соответствии с предписаниями, оставленными доктором моему хозяину. Результат? Почечные колики; и никаких лиц, проглядывающих сквозь звериные морды.

Примечания

Эстансия- загородный дом, дача, усадьба, поместье; в Аргентине- большое скотоводческое поместье.

Ревизионисты - так в Аргентине называют оппозиционеров существующему режиму.

Перевод с испанского В.Капустиной, 2000г.

Примечания В.Андреев, 2000г.

Источник: Адольфо Биой Касарес, "План побега", "Симпозиум", СПб, 2000г.

OCR: Олег Самарин, [email protected], 20 декабря 2001

Адольфо Биой Касарес. ДЕЛО ЖИЗНИ

Первым моим другом стал Эладио Эллер. А потом были - Федерико Альберди, которому весь мир казался понятным и тусклым, братья Эспаррен, Козел Рауч, который у всех подмечал недостатки; много позже появилась Милена. Мы собирались на улице 11 Сентября, в доме родителей Эллера; это было шале с черепичной крышей и садом, казавшимся нам огромным: красные, посыпанные битым кирпичом дорожки петляли между зелеными клумбами; ветки густых магнолий, затеняя чахлые розовые кусты, сгибались под тяжестью цветов, которые я всегда вспоминаю безупречно белыми. Излюбленным нашим местом был гараж в подвале, точнее, стоявший там "стоддарт-дейтон"; этот автомобиль пребывал в состоянии вечного ремонта. В те времена, до Милены, семья Эллер состояла из владельца "стоддарт-дейтона" - отца, сеньора в долгополом пыльнике из желтоватой фланели, матери - доньи Виситасьон, изящной, живой, разговорчивой, всегда умевшей настоять на своем, и Кристины - сестры Эладио, девицы, являвшей собой образец совершенства, как две ее аккуратно заплетенные косы; она вечно следовала за Эллером - страстный и самоотверженный ангел-хранитель - и казалась сдержанной, пока очередная вспышка гнева, - а с годами такие всплески становились все чаще, - не выявляла ее едкой вульгарности. Незадолго до исчезновения отца семейства, он уехал на восемь дней в Сантьяго-де-Чили на какое-то собрание ротарианцев, и больше о нем не слыхали, - родился Диего, которого по его малолетству мы в компанию не брали.

Эладио Эллер одновременно и притягивал, и отталкивал нас своим богатством, во-первых, и своими изобретениями, во-вторых. Помню, я целый вечер без устали расхваливал своим домашним заводной поезд, купленный сеньором Эллером для Эладио. На следующий вечер я с неподдельным возмущением качал головой и, уверенный в одобрении взрослых, говорил:

- Что-то не так. Не так. Не знаю, что сказал отцу Эладио, но сеньор Эллер сегодня опять пришел домой с огромной коробкой, с новым подарком, с новым поездом: электрическим.

На следующий вечер я горестно повествовал:

- Эладио пришлось разобрать оба локомотива!

(Мы очень скоро открыли для себя, что ничто так не оживляет повседневную жизнь, как обсуждение и осуждение отсутствующих.)

Моя мать уже тогда что-то чувствовала:

- В этом ребенке сидит максималист, настоящий анархист, с бородой и со всем прочим. Отец соглашался:

- Он разрушает, просто чтобы разрушать. Станет новым президентом-радикалом.

Не прошло и дня, как мне пришлось пристыженно идти на попятную:

- Оба локомотива работают. В электрический Эладио вставил пружину, а в механический - электромотор. Отлично работают.

В гараже на улице 11 Сентября я впервые увидел радиоприемник и передатчик. Многих толков избежал бы Эллер, если бы упражнялся только с металлом и деревом; но дело в том, что иногда мы обнаруживали в гараже пятнышки крови. Любовь одновременно к механике и к естественным наукам иногда уводит на скользкий путь. Эллеру едва исполнилось двенадцать или тринадцать лет, когда он вознамерился изменить врожденные инстинкты почтовых голубей. Он вскрывал их черепа, стремясь усовершенствовать их мозг, добавлял в него кусочки галенита, чтобы голуби могли воспринимать сигналы, посылаемые передатчиком. Никогда не забуду этих несчастных птиц, еще некоторое время тяжело вздымавших крылья, круживших по темному подвалу.

С Миленой мы познакомились на балу; и для нее, и для нас он был первым и какое-то время последним. Праздник ослепил нас, но еще больше ослепила Милена. Скоро, услыхав от нее приговор: "Только светские фифочки ходят по балам", мы с болью в душе поняли, что следующего бала нам не дождаться. А тот, я хорошо это помню, был в клубе Бельграно, под Новый год. "Новый год новая жизнь", - тогда в этих словах звучала доподлинная правда. Милена принесла сменную обувь. Оглядываясь теперь назад, я сказал бы, что, подпав под влияние Милены, мы неосознанно пытались вернуться обратно в детство, отказаться от своего страстного стремления быть взрослыми, кинуться в безудержные детские шалости. Я хорошо понимаю, сколько в подобных подростковых развлечениях глупости и жестокости, но все же я еще не так стар, чтобы забыть, сколько удовольствий доставляет такая жизнь: во-первых, дух товарищества, затем - восхитительное чувство опасности, а главное, возможность быть на посылках у Милены, делиться с ней своими секретами, просто стоять рядом.