Веркор - Квота, или Сторонники изобилия Страница 24

Каждое утро на маленькой площади, под двухтысячелетней оливой, толщиной с баобаб, составлявшей собственность и основной источник дохода шести семейств, собирался базар. К счастью, олива вытянула вверх именно шесть толстых ветвей, и это облегчало распределение урожая. Флоранс нравилось бродить по этому скромному базарчику, где два или три десятка крестьян и крестьянок, не имеющих возраста, соблазняли покупателей, кто полдюжиной помидоров, кто горстью луковиц, корзиночкой яиц, парой голубей, петухом... В первый раз, когда Флоранс пришла на базар купить лимоны, она остановилась у прилавка высохшего морщинистого старика, с заросшим белой щетиной лицом, напоминавшим подушечку для иголок, но он закрыл лимоны ладонью и сказал: "Сначала нужно побеседовать". Обычай вежливости, не менее древний, чем эта олива. Купля, продажа -- от этого, конечно, никуда не уйдешь, но все это -грязная сторона человеческих отношений. А благородная сторона -единственная достойная внимания -- беседа, важнее всего справиться у собеседника о здоровье, о домашних делах, поговорить о событиях в мире, а иногда, если все обстоит благополучно, обменяться соображениями насчет жизни, превратностей судьбы, радостей и горестей человеческого существования. А главное, перед тем как забрать товар, следовало слегка похулить его, чтобы дать возможность старику (или старухе) расхвалить свои лимоны или груши, описать их необыкновенные качества, похвастать изумительным деревом, на котором они растут. Необходимо также поторговаться из-за одного или двух сантимов, и тогда ваш милый куманек чуточку уступит и принесет вам эту небольшую жертву с приветливой и гордой улыбкой.

Флоранс нравились эти благожелательные и полные человеческого тепла обычаи. Беседуя с людьми, она постепенно знакомилась с жизнью каждого жителя деревни, узнавала о его скромных надеждах, тайных печалях и никогда не уставала слушать. Но пришел день отъезда. По силе душевной боли, которую она ощутила, расставаясь со здешними местами, она вдруг поняла, что приехала сюда в деревню искать то, чего нет в каменных джунглях Хаварона, среди небоскребов делового района города. А мысль, что надо вернуться в "Фрижибокс", в атмосферу принудительной торговли по системе Квоты, показалась ей настолько невыносимой, что она как бы прозрела и поняла, почему, собираясь на отдых, захватила с собой зимние вещи. Не вернется она в Тагуальпу, во всяком случае сейчас не вернется.

Она написала длинное письмо дяде и, не дожидаясь ответа, уехала в Неаполь, а оттуда в Рим. Там она поселилась в районе Трастеверо. Под окном ее скромной комнатки росло фиговое дерево с корявыми ветвями, одетые в лохмотья веселые ребятишки, цепляясь за сучки, целыми днями играли в Тарзана. Прошло несколько недель, и у Флоранс кончились деньги, это как раз совпало с началом учебного года, и она без особого труда нашла уроки английского и испанского языков. Отец одной из ее учениц, заметив, что Флоранс умна и образованна, воспользовался своими связями и, раздобыв разрешение на работу, устроил ее секретарем дирекции керамической фабрики под Витербо, где сам был управляющим. Через несколько месяцев ее деловитость привлекла внимание другого управляющего, стоявшего во главе более крупного предприятия под Миланом. Он увез Флоранс с собой. Но Милан ей не понравился, он напоминал Хаварон. Та же лихорадочная, та же жестокая жизнь. Такой человек, как Квота, без труда внедрил бы здесь свой метод. Впрочем, о Квоте здесь уже говорили и говорили с интересом, не без зависти, хотя, в сущности, ничего толком о нем не знали. Флоранс покинула Милан и перебралась во Францию, в долину Роны, там, неподалеку от Авиньона, был расположен завод строительных материалов одного из крупных клиентов миланского промышленника. Несколько недель она вынуждена была работать у него почти нелегально, пока ее оформляли французские власти. Прованс привел ее в восторг. Но, увы, ей пришлось вступить в конфликт со своим убеленным сединой хозяином, который решил проявить инициативу отнюдь не на деловом поприще. Поэтому-то, как только представилась возможность, она принялась подыскивать себе другую работу там же, в Провансе, и в конце концов устроилась на черепичном заводе неподалеку от Сен-Реми-де-Прованс, у подножия Альпин.

Все это время она вела эпистолярную войну с беднягой Самюэлем, который никак не мог взять в толк, почему сбежала его любимая племянница. Но чем восторженнее описывал он дела фирмы -- создав грандиозный бум, она "пожрала" основных своих конкурентов, Спитерос вынужден был переселиться в провинцию, где открыл фабрику пластиковых бассейнов, -- тем меньше у нее было охоты вернуться в Хаварон и участвовать во всей этой бурной деятельности.

Но казалось, все, от чего бежала Флоранс, преследовало ее и здесь, в ее убежище. Все чаще имя Квоты стало появляться во французской прессе, главным образом, конечно, в экономической, как, впрочем, и в газетах других стран Западной Европы. Таинственная система Квоты стала предметом изучений и догадок, любимой темой споров "молодых дельцов", этих покорял его динамизм. Еще десять месяцев назад они и не подозревали о существовании Тагуальпы, а теперь только и говорили, что о "тагуальпекском чуде", пытались найти объяснение неожиданному расцвету торговли холодильниками, за которым последовал постепенно подъем и в других областях промышленности, находившихся в застое. И чудо это произошло в стране, которую, в общем-то, причисляли к слаборазвитым. Эксперимент казался тем более интересным, даже увлекательным, что сторонникам Квоты, господствовавшим в Хавароне и других больших городах, противостояла иная группировка, твердо занявшая позиции в провинции, одним из руководителей которой был Спитерос. Первые делали ставку на неограниченное производство товаров независимо от действительных потребностей населения, вторые -- на ограничение производства с таким расчетом, чтобы спрос превышал предложение. Дерзость Квоты привлекала, но и тревожила, а приверженность Спитероса к классической экономике действовала успокоительно. У каждой из сторон были свои защитники и свои хулители, полосы газет были заполнены ожесточенными спорами. Флоранс, несмотря на свое резко отрицательное отношение к методу Квоты, не могла остаться безразличной к неожиданной славе, выпавшей на долю ее родины, и, хотя она тщательно скрывала свою причастность ко всему этому, в ней все же пробуждались патриотические чувства, и сердце начинало учащенно биться, когда она читала то, что пишут о ее родной стране, встречала похвалу в адрес республики, дяди Самюэля, Квоты.

Так что к концу второго года своего пребывания за границей она решила съездить на родину и посмотреть на все своими глазами. В отличие от предыдущих годов лето она проведет в Тагуальпе. Флоранс сообщила о своих намерениях дяде Самюэлю, предупредив также, чтобы он не обольщался -приедет она только на время, "ознакомиться с обстановкой". За эти два года, сообщала Флоранс, она полюбила Европу и едва ли сможет ужиться в Хавароне. Разве что ее представление о Хавароне, составленное вдали от родины, превратно. Но на это она не слишком надеется. Впрочем, хорошо уже то, что она сможет обнять дядю, по которому ужасно соскучилась.

Бретт, получив письмо, даже подпрыгнул от радости. Пусть говорит, что хочет, думал он, но, раз она приезжает, значит, что-то ее сюда притягивает. Может, и впрямь, как она уверяет, старый брюзга дядюшка. А может, что-нибудь другое. Но когда она увидит, как с появлением Квоты все здесь изменилось, она откажется от своих глупых идей, которым, впрочем, он никогда и не придавал значения.

В начале июля Флоранс села в Генуе на пароход, направлявшийся в Веракрус, потом самолетом добралась до Мехико, но оттуда не полетела прямо в Хаварон, а решила остановиться в Порто-Порфиро -- втором по величине после столицы городе Тагуальпы. Там Флоранс родилась, там училась до своего отъезда в Калифорнию. Ей захотелось перед возвращением в столицу окунуться в воспоминания.

2

Еще в самолете ей как нарочно всю дорогу приходилось слышать разговоры о Квоте: позади сидели два каких-то коммерсанта -- один из Техаса, другой из Мексики. Они наперебой, с нескрываемым интересом расспрашивали друг друга и строили различные предположения о новом методе, который оставался для них загадкой, но достигнутые Квотой результаты повергали их в восторг и восхищение. Из их разговоров Флоранс поняла, что Квота не намерен делиться тайной своего метода с другими странами, пока не выжмет из него все в Тагуальпе. Мексиканец сравнивал Квоту с Мао Цзэдуном, который в течение двадцати лет проводил опыт революции в маленькой провинции и лишь после этого распространил его на весь Китай.

С аэродрома Порто-Порфиро Флоранс отправилась в предместье, где провела все свое детство и часть юности. Она нежно любила этот отдаленный от центра район, его карабкающиеся вверх по холмам улочки с низкими -- в испанском стиле -- домиками, выкрашенными в неяркие, умело подобранные тона. Ей нравились эти домики, похожие на миниатюрные монастыри, патиос с мавританскими колоннами, увитые цветущими круглый год бугенвилиями. По вечерам, всегда в один и тот же час, сотни птиц, укрывшись в листве деревьев, дружно начинают свой концерт и сразу смолкают, едва зайдет солнце. Улицы большей частью мощеные, и по ним целый день вереницы осликов тащат охапки хвороста и вязанки дров. Тишину, кроме пения птиц, нарушают только цоканье копытцев по мостовой да истошные ослиные крики. В центре машин много, а по здешним улочкам разъезжает лишь несколько стареньких такси, связывающих предместье с вокзалом. В последний раз Флоранс была тут три года назад, и тогда уже в городе появились первые ввезенные из Италии мотороллеры, на которых носились молодые люди, а за их спиной, как амазонки, восседали девушки. Флоранс тогда погрустила о былой тишине и огорченно поду мала: "Нет, прогресс не остановить..."