Стелла Даффи - Идеальный выбор Страница 25

— Нам надо поговорить.

София, едва продрав глаза, но не продравшись сквозь сонную рассеянность, медленно подняла голову. Ее полуулыбка свидетельствовала, что она готова выпить кофе, хмурый лоб — что ничего более ее сейчас не интересует.

— О чем? Чего еще тебе от меня надо?

— Надо обсудить дальнейшие шаги и решить, как быть.

София глянула на будильник:

— Десять утра! Что я могу решить в десять часов утра!

— Где ты будешь проходить медосмотр.

— Я еще точно не знаю, оставлю ли я его.

— Но ты же сказала…

— Помню. А ты завел бодягу о свободной воле. Может, я попробую от него избавиться.

Габриэль задумался:

— Вряд ли.

— Почему?

— Потому что тут все иначе.

— Я догадалась.

— Даже если ты считаешь, что женщина имеет право на аборт…

— А ты так не считаешь?

— Я?.. Не знаю. Наверное, я не вправе высказываться по этому поводу.

— Прямо-таки настоящий современный мужчина!

— Современный ангел. Не ввязываюсь в дебаты, вопреки традиционной практике. Но дело не в этом, а в том, что ребенок не только твой.

— Чей же еще?

— Ну, Мессия принадлежит…

София подняла руку:

— Можешь не продолжать. Рановато для теологической лекции, и, кроме того, как тебе хорошо известно, я пока не очень-то верю в то, что этот ребенок — Мессия.

— Да, но…

— Никаких «но». Когда-нибудь я с этим определюсь. Когда буду готова, а пока мне надо придумать, что мне, блин, дальше делать. Ведь по твоим словам, мне из этой ситуации не выкрутиться.

— Значит, ты понимаешь, что ребенка надо сохранить? Значит, ты сделала выбор?

— Нет, Габриэль, насколько я понимаю, у меня нет выбора. Потому я предпочитаю мириться с тем, что мне навязали.

Габриэль улыбнулся:

— Но это тоже выбор. Замечательно.

— Ага, просто фантастика. Мы закончили? Могу я еще поспать?

— Нет. Теперь нам надо обсудить, что ты скажешь врачу.

— Я беременна. Больше врачам знать ни к чему.

— А родителям? Друзьям? Джеймсу? И как насчет работы?

София окончательно проснулась:

— Послушай, тебе-то какое до всего этого дело? И неужели ты думаешь, что я на голубом глазу брякну: «Кстати, мамочка, я — новая Дева Мария»? Да после этого меня быстренько упекут в дурдом. Нет уж, я придумаю что-нибудь менее идиотское. Как-нибудь потом. Что я буду говорить людям, это мое дело. Или же ты опять хочешь предоставить мне так называемый выбор, чтобы потом его отобрать, потому что, как всегда, поленишься дослушать до конца то, что я скажу?

Габриэль запустил пятерню в волосы, кудрявая челка встала дыбом.

— София, ты должна понять, что не только ты выбираешь, но и тебя выбрали.

София плотнее закуталась в одеяло, лондонские утра в начале лета прохладны, солнце отчаянно пыталось прожечь дорожку в туманной дымке, но пока не слишком преуспело.

— Огромное спасибо. Теперь я чувствую себя такой офигительно особенной.

— Так и должно быть. Но сейчас речь идет о выборе и принятии решений, каждая минута порождает новые трудности.

— Что?

— С сегодняшнего дня придется тщательно обдумывать каждый шаг. Бывает, тебе кажется, что ты шагаешь прямиком к цели, а на самом деле твои поступки заводят тебя в противоположную сторону.

— Точно, причина и следствие никак не связаны. Вместо Мессии будет Сиддхартха?

— Дешевый потребительский буддизм многих сбивает с толку, — нахмурился Габриэль.

София вздохнула, взбила подушки и села.

— Похоже, ты не большой поклонник предопределения.

— Мне понятна концепция, но она почти не оставляет места для личного выбора.

— Кто бы говорил! По-моему, у меня тоже с выбором не густо. Ты вламываешься в мой дом, полощешь мне мозги, потом сваливаешь…

— Хватит! — простонал Габриэль. — Ты сказала «да»! — Он вздохнул, откусил маленький кусочек тоста и положил его на тарелку. — По-моему, главное — выбор, решения, которые принимаешь в процессе, а не само достижение цели. Бывает, что достижение и не предусматривается.

— А, теперь понятно, почему мне постоянно чего-то не хватает.

Габриэль снова принял суровый вид, но на Софию это не произвело никакого впечатления: с такой доброй физиономией путь в строгие наставники ему был заказан.

— София, ты постоянно неудовлетворена, потому что все, за что ты берешься, не приносит тебе истинного удовольствия. Ты не прикладываешь достаточно усилий и до сих пор не знаешь, что с собой делать.

— А разве у меня не появилась цель в жизни — воспитать Мессию?

— Ты слыхала, что многие матери работают? Неужели ты не хочешь большего от жизни?

— Черт, в какие дебри ты залез. Можно я просто укроюсь одеялом и спрячусь от всех? Пусть Господь обо всем позаботится.

— О еде и жилье никто, кроме тебя, не позаботится.

— Отлично. Тогда я на алименты подам.

Габриэль улыбнулся, поставил поднос ей на колени и протянул чашку кофе.

— Расскажи о твоей первой любви.

— Давай лучше я еще раз попытаюсь объяснить тебе, почему вся эта затея с ребенком меня так жутко пугает.

— Мне известно почему. Расскажи о первой любви.

— Я думала, ты все про меня знаешь.

— Но не с твоей точки зрения.

— А это важно?

— Возможно.

— Для чего?

— Для того чтобы понять, как быть дальше. Первая любовь все определяет, сознаешь ты это или нет.

София взяла чашку, вонзила зубы в тост с абрикосовым джемом и минуту смотрела на Габриэля, взвешивая: рассказать или вышвырнуть его вон. Но вспомнила свою руку на его ягодице и подумала, что неприлично рассчитывать на очередной ангельский секс, отказав в детальной информации об одном из ее увлечений. Независимо от всего прочего, любой потенциальный любовник заслуживает того, чтобы поведать ему хотя бы об одном из прошлых загулов.

— Ладно, слушай… но предупреждаю, тебя может вырвать. История тошнотворная.

В восемнадцать лет София работала в Лиссабоне, куда приехала из Японии. Четырехмесячный контракт: обслуживать столики и танцевать в одном боа из перьев для оживления атмосферы — пять раз за смену, каждые два часа. Дни, разорванные сменами, голова, раскалывающаяся от боли. Но Лиссабон был ближе к дому, чем Япония, и за четыре месяца она раза два смоталась к мамочке и папочке в надежде убедить их, что деньги на балетную школу потрачены не зря и она по-прежнему хорошая девочка. По-прежнему хорошая маленькая девочка.

Каковой она и была в то время. София лишь недавно закончила безнадежный роман, длившийся три месяца, с американским учителем, преподававшим английский в Киото. Он провел в Японии пять лет — рубаха-парень со Среднего Запада медленно преображался в мечту голубого рисоеда. Парень был гомосексуалистом, хотя еще не догадывался об этом. София надеялась, что ее отъезд с нежного Востока на пряном рейсе откроет бывшему возлюбленному глаза на его истинную гендерную сущность. Иначе она не могла объяснить, почему он часами целовался с ней, отвергая иные ласки, с готовностью откликаясь лишь на предложение сделать минет. В восемнадцать лет София подумывала о том, что пора встретить парня, который предложит немножко больше, чем свежее мятное дыхание и прелестные очертания крайней плоти.

София стремилась к первой любви, к своему первому мужчине. И не боялась его потерять. Прежде она никого не любила всерьез, не испытывала неодолимого желания перейти от сплетения языков к генитальному переплету. В каком-то смысле она берегла себя. Необязательно для чего-то самого лучшего, но и не для тех безобразий, которыми кишели истории о первых мужчинах. София вдоволь наслушалась про задние сиденья в машинах, кусты в парке и кабаньи тропы в лесочке. Она давно решила для себя: девушка, которую так пестовали и лелеяли, заслуживает большего. София хотела атласных простыней и настоящего шампанского — в придачу к тому Единственному. И желательно поскорее.

Она встретила его на второй неделе своего пребывания в Лиссабоне. Зак О’Марр. На четырнадцать лет старше, уже один раз разведен, беспечный пользователь трастового фонда, резвившийся в своем узком кругу. Красивый, обаятельный, красноречивый и элегантный. И неисправимый бабник. Зак снимал апартаменты с окнами, выходившими на реку, в отреставрированном кармелитском монастыре. София же пыталась выспаться в трехкомнатной квартире, где жили еще пять девушек — ее коллег. Они познакомились, когда Зак зашел в бар, где она работала, чтобы пропустить рюмочку, и засиделся, выпив восемь рюмочек. Он пригласил ее поужинать. В два часа утра. И поскольку Зак походил на калифорнийского раздолбая и не скупился на чаевые, а Софии очень хотелось есть, она согласилась. Наследник лесопильного бизнеса привел ее к маленькому домику, спустился на сорок крутых ступенек вниз и тихонько постучал в дверь, не обращая внимания на табличку с надписью по-португальски: «После полуночи вход строго воспрещен». Когда этажом выше распахнулась ставня и древняя старуха принялась орать, Зак очаровательно улыбнулся и заговорил еще тише. Насколько София могла уразуметь после двухнедельного пребывания в стране, говорил он на удивление бегло, определенно поработав над своим славяно-испанским акцентом, непонятно откуда у него взявшимся. Его речь, очевидно, понравилась старухе, потому что она милостиво оскалилась беззубым ртом, и минуту спустя входная дверь распахнулась на бесшумных петлях. София проследовала за Заком по узкому темному коридору в светлую просторную комнату с плиточным полом в мавританском стиле и прочей разухабистой роскошью, свидетельствовавшей, что для здешних посетителей революция давно закончилась.