Адольфо Касарес - План побега Страница 26

- Ты что-то уж слишком!

Друзья не разделяли моей убежденности, что во всем виноват Эллер. На мои суровые обвинения Козел лишь снисходительно качал головой. Он даже как-то раз позволил себе заметить, что в общем-то все не так уж и скверно. Я же продолжал гнуть свою линию, будто какая-то неведомая сила меня подталкивала. Сколько прошло времени? Чуть больше недели, чуть меньше двадцати дней. Я все прекрасно помню. Была ночь, стояла ужасная жара, мы сидели в Барранкасе в Бельграно. Я разглагольствовал:

- Если мы это так оставим, он и с Миленой сделает то же, что с собакой. В конце концов, собаку он даже больше любил. Я со всей ответственностью заявляю, что он настоящее чудовище.

Пришел Козел; вид у него был какой-то странный. Он наклонился и что-то тихо сказал Альберди. Тот воскликнул:

- Не может быть!

- Чего не может быть? - спросил я.

Словно щадя меня, Альберди ответил не сразу:

- Кажется, умер Эллер.

- Пошли к ним, - скомандовал Кривоногий Эспаррен.

Наши шаги были гулкими, как будто мы шли в деревянных башмаках. Вы легко догадаетесь, каковы были мои мысли: "Почему все это происходит со МНОЙ?" (Смерть Эллера я расценивал как событие в МОЕЙ жизни, как расплату за то, что я так дурно о нем думал и так сурово обвинял его.) Было и запоздалое чувство невосполнимой потери лучшего друга: его ума, творческой натуры, приветливости и мягкости. Как же это я не понимал, что Эллер жил с Миленой и с нами, словно взрослый среди детей?!

Когда мы пришли, в гостиной уже было полно народу. Мы по очереди обнялись с Миленой, окружили ее. Альберди спросил:

- Как это случилось?

- Он не был болен, - ответила Милена.

- Тогда почему? - спросил Козел.

- Не думайте, ничего сверхъестественного. Он не покончил самоубийством. Он просто перестал жить. Он, бедный, устал воевать со мной и перестал жить.

И она закрыла лицо руками. Дети прижались к ней. Раньше я никогда не видел ее с детьми; роль матери казалась мне столь же абсурдной для Милены, как для Эллера - роль мертвеца; да, столь же абсурдной и почти такой же трагичной. Мы прошли в кабинет, где лежало тело нашего друга. Я смотрел на него в последний раз. Не знаю, сколько часов провел я на стуле у гроба. К утру, когда толпа соболезнующих поредела, я принялся ходить туда-сюда, между стеной с Джулией Гонзага и камином. В том же ритме метались и мои мысли. Материнство Милены сначала отпугнуло меня, потом растрогало, внушило уважение, притянуло к ней. Что до смерти Эллера, то, должно быть, из-за моего пристрастного к нему отношения я отказывался воспринимать ее как непоправимое несчастье, я сказал себе, что любая смерть есть лишь этап естественного процесса, она в порядке вещей, как рождение, отрочество, старость, и не более драматична и необычна, чем наступление нового времени года.

Нас осталось мало - мы и хозяева дома. Все безотчетно жались к камину. Из другого конца комнаты Милена подала голос:

- Согреетесь вы, как же, у погасшего камина!

Кристина отозвалась:

- Холодно.

- У вас не кровь, а вода в жилах, - вызывающе бросила Милена и села рядом со мной.

Но через несколько секунд встала, вышла, принесла дров и разожгла огонь в камине. Потом, посмотрев на Кристину, сказала:

- И правда, холодно.

Кристина сварила кофе. Первую чашку предложила Милене. Козел шепнул мне и Альберди:

- Вот будет номер, если теперь они помирятся! Вдруг окажется, что именно Эллер сеял здесь раздор?

- Может, они и помирятся, но это вовсе не означает, что Эллер сеял раздор, - возразил Альберди. - Это будет свидетельствовать лишь о том, что после смерти Эллера у Милены и остальных наконец-то открылись глаза.

В последующие дни неожиданная перемена в отношениях женщин, случившаяся сразу после смерти нашего друга, кажется, подтвердила мнение Альберди. Кривоногий Эспаррен сказал мне однажды:

- Ты обратил внимание? Бабы угомонились! Стоит Милене, которая Кристину на дух не переносила, или донье Виситасьон - настоящей ведьме - затеять свару, как вдруг с ними что-то происходит, они мягчают и даже становятся вполне разумными.

Так оно и было. Я не признался Кривоногому, что и со мной происходит нечто подобное. Бывало, глядя на Милену, я говорил себе: "Надо воспользоваться тем, что Эллер умер, тем, что она теперь свободна", и вдруг что-то заставляло меня устыдиться своих низких мыслей и воспылать к ней исключительно дружескими чувствами. Точнее всех выразился Длинный Эспаррен.

- Я заметил, - сказал он, - как только кому-нибудь в этом доме захочется назло всем сделать по-своему, как ему тут же вспоминается Эллер и дурные намерения вянут на корню. Верно?

К тому времени из Нью-Йорка вернулся Диего; он проработал там после того, как закончился срок выплаты стипендии, еще несколько лет. Милена, взглянув на него, сказала: "Похож..." - и тут же стала с ним воевать. Думаю, все мы искали в нем Эладио, жаждали обнаружить черты нашего покойного друга в манере поведения, образе мыслей, даже в движениях его брата. Но мы увидели всего лишь блестяще образованного молодого человека, не похожего на Эладио, хотя бы потому, что он был похож на всех и каждого. В этом со мной согласились и Козел, и Эспаррены, и даже Альберди. Сравнивая Диего и Эладио, я сделал одно любопытное наблюдение: у Диего всегда был умный вид. Если бы меня спросили, какой вид был у Эладио, я бы ответил, что бывало по-всякому; а взгляд Диего был отмечен живостью и сосредоточенностью всегда, кроме разве что тех моментов, когда он вдруг впадал в рассеянность. Но и ее никто не приписал бы недостатку ума.

Была уже середина ноября. Стояла несусветная жара, но я все-таки ухитрился простудиться на трибуне, где мы жарились на солнце, глядя футбольный матч. Через несколько дней, когда я пришел в себя, как раз наступило воскресенье, и я, хорошенько укутавшись, отправился на другой матч. Когда я вернулся домой, мой череп просто раскалывался, как будто в нем размешивали цемент. Я подхватил грипп, с горячкой и ознобом. Такие критические состояния я обычно переношу с хладнокровием, достойным восхищения; я решил плюнуть на весь свет и отлежаться до полного выздоровления. Сначала столь строгий режим был необходим, а потом мне просто понравилось валяться в постели. А что тут такого? Я всегда умел наслаждаться праздностью. Как-то я лежал, развалясь, словно паша, и слушая по радио футбол; вчерашние газеты были раскиданы на полу у кровати, а сегодняшние на самой кровати, телефон - под рукой, на случай, если найду предлог позвонить Милене. И тут пришел гость: Диего.

Мне показалось, что он нервничает, и я спросил, что случилось.

- Ничего, - сказал он, а между тем его нервозность не проходила.

- Что-то все-таки случилось. Что бы ты ни говорил, а что-то случилось! - настаивал я.

Он помедлил немного, потом сказал:

- Я общался с Эладио.

Эти слова меня сильно раздосадовали.

- Не сходи с ума.

- Я и не схожу с ума.

- Вправду?

- Я правду говорю. Эладио появляется.

- Призрак? - спросил я. - Улица 11 Сентября состязается с Кастильо-де-лос-Леонес!

- Не знаю, что там произошло в Кастильо-де-лос-Леонес, - заявил Диего, - но клянусь, что на улице 11 Сентября появляется Эладио.

- Мм-да...- проворчал я и отвел взгляд.

- Клянусь! - повторил Диего.

- Ты его видел? - спросил я.

- Нет, не видел, но он со мной разговаривает.

- Ну, просто Жанна Д'Арк! - отвернувшись, пробормотал я.

- Милена задевает меня каким-нибудь оскорбительным словцом, я уже собираюсь сцепиться с ней, а... а Эладио меня отговаривает.

Я призадумался; я почувствовал, что его слова - чистая правда.

- Милена знает?

- Нет. И ты ничего не говори, пожалуйста. Эладио просил не говорить.

- Что еще тебе говорил Эладио?

- Что хочет объяснить мне нечто очень важное. Но, ты понимаешь, я боюсь, я выбегаю на улицу, чтобы он оставил меня в покое, или иду к кому-нибудь из друзей.

- Откровенно говоря, я бы на твоем месте так не пугался. Ты читал Эдгара По?

На его лице появилось замешательство. Он, в сущности, был еще мальчик, честный мальчик. Я продолжал:

- Понятно. Прочти "Самую красивую в мире сказку". Он оскорбленно ответил:

- Я не читаю сказочек. Представь себе, у меня есть дела и поважнее, не такие нелепые!

- Не нахожу ничего нелепого в сказках. По крайней мере, развлечение!

- Понимаю, - и его взгляд действительно засветился пониманием, - ты хочешь сказать, что надо ИМЕТЬ КАКОЕ-НИБУДЬ ХОББИ?

- Ну, а почему бы и нет? - сказал я, чтобы ему не противоречить.

- Согласен. Но у меня уже есть хобби. Фотография. Обещай, что придешь взглянуть на аппарат, который я привез из Штатов. Это нечто потрясающее! Я, конечно, не выдающийся фотограф, но и не из худших. Кроме того, мне нравится фотографировать, а ведь это самое главное, верно? Когда на меня находит и я отключаюсь, за мной такое водится, не думай, что это я впадаю в идиотизм, это я прикидываю: при таком освещении нужна такая-то выдержка и такая-то диафрагма. Я никому не рассказывал, но, чтобы набить руку, я испортил кучу пленки, снимая без разбора все, что на глаза попадется.