Мюссе Де - Исповедь сына века Страница 29

- Что это значит, милостивый государь? Уж не собираетесь ли вы прибегнуть к насилию?

- Нет, но я хочу, чтобы вы ответили мне.

- Милостивый государь, я никого не боюсь и сказал вам все, что должен был сказать.

- Вы сказали то, что должны были сказать, но не то, что вам известно. Госпожа Пирсон ничем не больна - это я знаю, я в этом уверен.

- Откуда вы это знаете?

- Мне сказала служанка. Почему она перестала принимать меня, почему поручила передать это мне именно вам?

В это время на дороге показался какой-то крестьянин.

- Пьер, - крикнул ему Меркансон, - подождите меня, мне надо переговорить с вами.

Крестьянин подошел к нам. Это было все, чего хотел Меркансон; он понимал, что при постороннем человеке я не решусь прибегнуть к насилию. Я и в самом деле выпустил его руки, но при этом оттолкнул так сильно, что он ударился спиной о дерево. Он сжал кулаки, но ушел, не сказав ни слова.

Всю неделю я провел в сильном волнении: я ходил к г-же Пирсон по три раза на день, но меня упорно не принимали. Наконец я получил от нее письмо. Она писала, что мои частые посещения стали в деревне предметом сплетен и просила впредь бывать у нее реже. Но ни одного слова о Меркансоне и о своей болезни.

Подобная предосторожность была столь несвойственна ей и до такой степени противоречила горделивому презрению, с каким она обычно относилась к такого рода сплетням, что сначала я не мог заставить себя поверить ее письму, но, не находя никакого иного объяснения ее поступку, я ответил, что у меня одно желание - беспрекословно повиноваться ей. Однако выражения, которые я употребил в своем письме, были проникнуты невольной горечью.

Я намеренно не пошел к ней в тот день, когда мне было позволено навестить ее, и не посылал справляться о ее здоровье, чтобы дать ей понять, что не верю в ее болезнь. Я не знал, почему она решила оттолкнуть меня, но поистине я был так несчастлив, что по временам серьезно подумывал, не покончить ли с этой невыносимой жизнью. Я по целым дням бродил в лесу, и однажды случай привел меня встретить ее там.

Я был в самом плачевном состоянии. Я едва осмелился задать ей несколько робких вопросов относительно ее поведения, она не пожелала объясниться откровенно, и я прекратил разговор об этом.

Теперь все свелось для меня к тому, что я считал дни, тянувшиеся вдали от нее, и по целым неделям жил надеждой на новую встречу. Каждую минуту я чувствовал желание броситься к ее ногам и излить перед ней свое отчаяние. Я говорил себе, что она не сможет остаться равнодушной, что она ответит хотя бы несколькими словами сострадания. Но тут ее внезапный отъезд, ее суровость приходили мне на память, и я с трепетом думал о том, что могу потерять ее навсегда, и готов был лучше умереть, нежели снова подвергнуться этому риску.

Таким образом, не имея возможности открыть ей мои страдания, я терял последние силы. Я теперь словно нехотя подходил к ее дому. Я предчувствовал, что найду там новый источник горестей, и действительно каждый раз находил его. Сердце разрывалось у меня, когда я прощался с ней, и каждый раз мне казалось, что я никогда больше ее не увижу.

Она тоже потеряла свой прежний естественный тон, потеряла прежнюю непринужденность. Она говорила мне о том, что собирается путешествовать, с деланной небрежностью делилась со мной желанием навсегда уехать из этих мест, и эти планы пугали меня до полусмерти. Если ей случалось на минуту сделаться искренней и простой, она сейчас же спешила замкнуться в убийственную холодность. Как-то раз ее обращение довело меня до того, что я не смог удержаться от слез в ее присутствии. Она невольно побледнела. Когда я уходил, она сказала мне, стоя в дверях:

- Завтра я собираюсь в Сен-Люс (это была одна из соседних деревушек), но это слишком далеко, чтобы идти пешком. Если вы ничем не заняты, приезжайте сюда верхом завтра утром: мы поедем вместе.

Само собой разумеется, что я не заставил себя ждать. Ее слова привели меня в восторженное состояние, и я лег спать счастливый, но утром, выходя из дому, я, напротив, испытывал непреоборимую грусть. Возвращая мне потерянное почетное право сопутствовать ей в ее одиноких прогулках, она явно уступила своему капризу, и каприз этот был очень жесток, если она не любила меня. Она знала, что я страдаю, - зачем было злоупотреблять моим мужеством, если она не переменила решения?

Эта мысль, невольно пришедшая мне в голову, совершенно преобразила меня. Когда, садясь на лошадь, она оперлась ногой на мою руку, у меня сильно забилось сердце, не знаю сам от чего - от страсти или от гнева. "Если моя любовь тронула ее, то к чему эта сдержанность? - подумал я. Если же это простое кокетство, то зачем такая вольность в обращении?"

Таковы все мужчины. При первой же моей фразе она заметила, что я избегаю ее взгляда и что во мне есть какая-то перемена. Я не говорил с ней и ехал по другой стороне дороги. Пока мы были в долине, она казалась спокойной и только время от времени оборачивалась, чтобы посмотреть, следую ли я за ней; но когда мы оказались в лесу и стук копыт наших лошадей глухо раздался под темными сводами деревьев и среди уединенных скал, ее вдруг охватила дрожь. Временами она останавливалась, словно поджидая меня - я держался несколько поодаль, - потом, когда я подъезжал ближе, снова пускалась в галоп. Вскоре мы достигли склона горы, и пришлось ехать шагом. Тогда я поехал рядом с ней, но ни она, ни я не поднимали головы. Наконец я взял ее за руку.

- Бригитта, - сказал я, - надоедал ли я вам своими жалобами? С тех пор как я вернулся, мы видимся каждый день, и каждый вечер, придя домой, я спрашиваю себя, когда наступит смерть, но говорил ли я вам об этом? Вот уже два месяца, как я потерял покой, силы, надежду, но докучал ли я вам своей злополучной любовью, которая пожирает, которая убивает меня? Впрочем, вы знаете все и без слов. Взгляните на меня. Надо ли говорить вам о ней? Разве вы не видите, что я страдаю и что каждую ночь я лью слезы? Не приходилось ли вам встречать в этих сумрачных лесах несчастного, который сидел тут, закрыв лицо руками? Не находили ли вы на этих кустах вереска следов его слез? Взгляните на меня, взгляните на эти горы. Помните ли вы о том, что я люблю вас? Они, эти немые свидетели, знают это. Эти скалы, эти уединенные тропинки, они знают это. Зачем было приводить меня к ним? Разве вам мало было моих страданий? Разве мужество хоть раз изменило мне? Разве я недостаточно покорно выполнял ваши требования? Какому испытанию, каким ужасным мукам вы подвергаете меня! И за какое преступление? Если вы не любите меня, то зачем вы здесь?

- Уедем отсюда, - сказала она. - Проводите меня домой. Поедем обратно.

- Нет, - ответил я, схватив повод ее лошади. - Нет, потому что я заговорил о любви, и если мы вернемся сейчас домой, то я потеряю вас, я это знаю. Я заранее знаю все, что вы мне скажете дома. Вам захотелось посмотреть, до какого предела может дойти мое терпение, вы бросили вызов моим страданиям, - не для того ли это, чтобы получить право прогнать меня? Вам надоел этот печальный влюбленный, который страдал без жалоб и покорно пил из горькой чаши вашего пренебрежения! Вы знали, что наедине с вами, в тени этих деревьев, среди этих пустынных лесов, где возникла моя любовь к вам, я больше не смогу молчать! Вам захотелось быть оскорбленной - так вот, сударыня, пусть я потеряю вас, но довольно мне плакать, довольно страдать, довольно подавлять безумную любовь, подтачивающую мое сердце. Довольно вам мучить меня!

Она сделала движение, как бы собираясь соскочить с лошади, но я схватил ее в объятия и прижался губами к ее губам. В тот же миг она побледнела, глаза ее закрылись, она выпустила из рук поводья и соскользнула на землю.

- Великий боже! - вскричал я. - Она любит меня - она ответила на мой поцелуй!

Я соскочил с лошади и подбежал к ней. Она лежала на траве. Я приподнял ее, она открыла глаза. Охваченная внезапным ужасом, она задрожала всем телом, оттолкнула мою руку, разрыдалась и отбежала от меня.

Я неподвижно стоял на дороге и любовался ею: прекрасная, как день, она прислонилась к дереву; ее длинные волосы рассыпались по плечам, руки еще дрожали, щеки раскраснелись, и на них, как жемчужины, блистали слезы.

- Не подходите ко мне! - крикнула она. - Не приближайтесь ко мне ни на шаг!

- О любимая, - сказал я, - не бойтесь меня. Если мой поступок оскорбил вас, накажите меня за него. У меня была минута ярости и боли. Делайте со мной что хотите. Теперь вы можете уехать, можете услать меня, куда вам будет угодно, - я знаю, что вы любите меня, Бригитта, и здесь вы в большей безопасности, чем все короли в своих дворцах.

При этих словах г-жа Пирсон взглянула на меня, и счастье всей моей будущей жизни, как молния, сверкнуло в ее влажных от слез глазах. Я перешел через дорогу и опустился перед ней на колени. Как мало любит тот, кто может передать, какими словами его возлюбленная призналась ему в своей любви!