Готфрид Келлер - Новеллы Страница 29

- О Дитрих, дорогой Дитрих, - сказала она, вздыхая еще сильнее. - Я чувствую себя часто очень одинокой.

- Гоп-гоп! Значит, чему быть, того не миновать! - воскликнул он, и сердце у него запрыгало, как зайчонок при виде белой капусты.

- О Дитрих! - воскликнула она и прижалась к нему еще крепче. Хитреца словно варом обдало, и сердце у него готово было разорваться от плутовской радости, но тут он заметил, что его соперников уже не видно, они исчезли за поворотом. Он хотел вырваться из рук Цюз и помчаться вслед за ними, но она держала его так крепко, что это ему не удалось, и цепляясь за него, словно совсем ослабела.

- Дитрих, - пролепетала она, закатывая глаза, - не оставляйте меня сейчас одну, я вам доверяю, поддержите меня!

- Черта с два! Отпустите меня, любезная девица, - закричал он в смятении, - или я опоздаю, и тогда прощай семейный уют!

- Нет, нет, вы не можете меня покинуть, я чувствую, мне вот-вот станет дурно, - жалобно просила она.

- Станет или не станет! - завопил шваб и рывком высвободился из ее рук. Он вскочил на холмик и увидел, что бегуны мчатся во всю прыть уже далеко под горой. Он хотел было поскакать вслед за ними, но на миг еще раз обернулся к Цюз. А та сидела у начала узкой тенистой лесной тропинки и ласково манила его рукой. Против этого он не мог устоять и, вместо того чтобы бежать с горы, помчался назад, к девице. Увидя, что он возвращается, Цюз встала и углубилась в рощу, все время оглядываясь на него; она решила всеми способами удерживать его от участия в состязании и дурачить до тех пор, пока он уже не сможет обогнать своих соперников и остаться жить в Зельдвиле.

Но тем временем находчивый шваб переменил план действий и решил завоевать свое благополучие здесь же, на горе. Поэтому все вышло совсем не так, как рассчитывала хитрая девица. Он побежал назад и, достигнув укромного уголка, где сидела Цюз, пал к ее ногам и разразился самыми пылкими объяснениями в любви, какие когда-либо слетали с уст гребенщика. Она пыталась сперва призвать его к спокойствию и, не отпугивая, удержать в границах приличия, пустив в ход всю свою премудрость и кокетство. Но когда он призвал ад и рай в свидетели своих чувств, разразившись целым потоком великолепных, чудодейственных слов, подсказанных ему крайним возбуждением и предприимчивостью; когда он стал осыпать ее ласками, восхваляя и превознося до небес все ее качества, и телесные и духовные; когда к тому же воздух и лес были так тихи и нежны, - Цюз наконец потеряла самообладание, ибо чувства у нее были такие же куцые, как и разум; сердце ее копошилось беспомощно и боязливо, словно жук, упавший на спину, и Дитрих оказался победителем. Она завлекла его в эту чащу с намерением предать его - и вдруг сама оказалась во власти маленького шваба. Это произошло не потому, что она была страстно влюблена; но, как неглубокая натура, она, несмотря на всю свою воображаемую мудрость, ничего дальше своего носа не видела. Они пробыли по крайней мере час в этом приятном одиночестве, вновь и вновь обнимаясь и целуясь тысячу раз, пылко клялись друг другу в верности до гроба и порешили обвенчаться при любых обстоятельствах.

Тем временем слух о необыкновенной затее трех подмастерьев облетел весь город, и сам хозяин смеха ради способствовал его широкому распространению. Поэтому зельдвильцы заранее радовались неожиданному зрелищу и с любопытством приготовились смотреть, как праведные и почтенные гребенщики будут состязаться в беге им на потеху. Большая толпа людей вышла за ворота и разместилась по обеим сторонам улицы, как в тех случаях, когда ожидают прибытия скорохода. Мальчишки влезли на деревья, старики и те, кто остался позади, сидели на траве, раскуривая трубки, довольные тем, что им представилось такое дешевое удовольствие. Даже знатные господа - и те вышли посмотреть; они сидели в садах и беседках трактиров, весело балагуря, и даже бились об заклад. На улицах, по которым должны были пройти бегуны, были открыты все окна, и дамы выложили на подоконники своих гостиных белые и красные подушки, чтобы облокачиваться на них, и принимали гостей, так что экспромтом состоялись веселые встречи за кофе, а на долю служанок выпало немало беготни за пирожными и бисквитами.

Наконец мальчишки, сидевшие у ворот на самых высоких деревьях, издали заметили все приближавшееся облачко пыли и завопили: "Идут, идут!". Немного погодя Фридолин и Иобст вихрем пронеслись посередине дороги, вздымая тучу пыли. Каждый одной рукой катил тележку с котомкой, бешено прыгавшую по камням, а другой крепко придерживал шляпу, съехавшую на затылок, полы сюртуков разлетались и развевались по ветру. Покрытые потом и пылью, бедняги бежали, широко раскрыв рты, с трудом переводя дыхание, не видя и не слыша ничего вокруг; по щекам у них текли крупные слезы, а утираться не было времени. Они бежали почти вровень, баварец был малость впереди. Среди зрителей поднялся оглушительный рев и хохот. Все повскакали и теснились к самой дороге, со всех сторон слышались возгласы: "Вот так здорово! Бегите! Берегись, саксонец! Держись, баварец! Один, видать, отстал, тут только двое!". Знатные господа, расположившиеся в садах, влезли на столы и надрывались от хохота. Этот громовой хохот покрыл смутный гул толпы, теснившейся на дороге, и явился сигналом к безудержному веселью. Мальчишки и всякий сброд хлынули вслед за несчастными подмастерьями, и обезумевшая толпа покатилась вместе с ними к городским воротам, поднимая ужасающую тучу пыли. Даже женщины и уличные девчонки бежали за ними: их звонкие, визгливые голоса смешивались с криками парней. Бегуны уже достигли ворот, на башнях которых теснились любопытные, размахивая шапками; оба мчались, как испуганные кони, с тоской, с ужасом в сердце; вдруг какой-то уличный мальчишка прыгнул на тележку с поклажей Иобста и, скорчившись, словно гном, поехал на ней под одобрительные крики толпы. Иобст обернулся и умолял его слезть, даже пытался ударить его палкой, но мальчишка мигом увернулся, насмешливо скаля зубы. Благодаря этому Фридолин еще немного опередил своего соперника, но, заметив это, Иобст бросил ему под ноги свою палку, и тот упал. Иобст хотел было перескочить через него, но баварец ухватил его за полу сюртука и, держась за нее, встал на ноги. Иобст ударил его по рукам, крича: "Пусти, пусти!", но у Фридолина была цепкая хватка. Иобст, в свою очередь, ухватился за его полу, и так они, крепко держа друг друга и медленно кружась, подвигались к воротам, причем каждый время от времени пытался прыжком оторваться от противника. Они плакали, всхлипывали, голосили, как дети, и кричали в невыразимом отчаянии: "О господи! Пусти! Господи Иисусе! Пусти, Иобст! Пусти, Фридолин! Пусти, окаянный!" - и, не переставая, колотили друг друга по рукам, но все время понемногу подвигались вперед. Они потеряли шляпы и палки, двое мальчишек подобрали эти доспехи и, насадив шляпы на палки, несли перед ними, а позади катилась беснующаяся толпа. Все окна были заняты дамами, и серебристый женский смех вливался в прибой, бушевавший внизу. Давно уже город не знал такого бурного веселья. Это шумное развлечение так понравилось жителям, что никто не остановил обезумевших подмастерьев у их цели - дома хозяина, до которого они наконец добежали вслепую, - ведь они его не увидели, они вообще уже ничего не видели, и так случилось, что неистовая толпа пронеслась через весь городок и вынеслась в противоположные ворота. Хозяин заливался хохотом, перевесившись через подоконник. Тщетно прождав больше часа прибытия победителя, он уже хотел было уйти, чтобы на покое насладиться плодами своей забавной шутки, как вдруг к нему тихо и неожиданно вошли Дитрих и Цюз.

За это время они успели сообразить, что хозяин гребеночной мастерской, которому трудно будет долго продержаться, вероятно не прочь продать предприятие за наличные деньги. Цюз была согласна пожертвовать своими процентными бумагами, а шваб прибавил свои деньжонки; таким образом они могли стать хозяевами положения и посмеяться над двумя незадачливыми бегунами. Они сообщили удивленному хозяину о своих планах. Ему тотчас же стало ясно, насколько ему будет выгодно за спиной своих кредиторов, пока дело не дошло до банкротства, быстро заключить сделку и выручить за свою мастерскую наличные деньги. Они быстро обо всем уговорились и еще до захода солнца девица Цюз Бюнцлин сделалась законной обладательницей гребеночной мастерской, а ее жених - арендатором дома, в котором помещалась мастерская. Таким образом, Цюз, утром еще и не подозревавшая о том, что с ней приключится, оказалась во власти оборотистого маленького шваба.

Полумертвые от стыда, усталости и досады, лежали Иобст и Фридолин на постоялом дворе, куда их отвели после того, как они наконец свалились с ног в чистом поле, так крепко вцепившись друг в друга, что их с трудом разняли. Весь город, уже забывший причину всеобщего возбуждения, веселился всю ночь напролет. Во многих домах танцевали, в трактирах пировали и пели, как в дни больших городских празднеств. Ибо зельдвильцам достаточно было ничтожнейшего повода, чтобы мастерски устроить увеселение. Когда бедняги увидели, что мужество, благодаря которому они надеялись одержать верх над людской глупостью, привело лишь к торжеству этой глупости, а сами они сделались всеобщим посмешищем, сердце у них чуть не разорвалось от отчаяния. Они не только сами разрушили и обратили в ничто свой долголетний мудрый замысел, но еще и потеряли укрепившуюся за ними славу людей рассудительных, справедливых и спокойных,