Виктор Гюго - Собор Парижской Богоматери (сборник) Страница 29

Город, состоявший из двух кварталов: один – дворцов, другой – домов, опоясывался почти кругом рядом аббатств, тянувшихся со своими монастырями и часовнями с востока на запад, образуя по ту сторону фортификационных линий вторую, внутреннюю ограду. Непосредственно за Турневильским парком, между улицей Сент-Антуан и старой улицей Дю-Тампль, стоял величественный монастырь Святой Екатерины; оградой ему служила городская стена. Между обеими улицами Дю-Тампль, Старою и Новою, посреди обширной зубчатой ограды, хмурилась высокая, уединенная и мрачная громада аббатства Дю-Тампль. Между улицами Нев-дю-Тампль и Сен-Мартен находилось аббатство Сен-Мартен, великолепный укрепленный монастырь посреди садов, уступавший красотою башен своей ограды и тиарою своих колоколен разве только церкви Сен-Жермен-де-Пре. Между улицами Сен-Мартен и Сен-Дени виднелась ограда аббатства Святой Троицы. Наконец, между улицами Сен-Дени и Монторгель было аббатство Филь-Дье. В стороне можно было различить прогнившие кровли и полуразрушенную ограду Двора чудес; это было единственным мирским звеном, неизвестно как попавшим в эту цепь святынь.

Но Город имел и четвертое подразделение, резко обрисовывавшееся в путанице его домов на правом берегу. Эта часть, занимавшая западный угол Города, состояла из нового узла дворцов и особняков, теснившихся у подножия Лувра. Древний Лувр Филиппа Августа, огромное здание, вокруг главной башни которого было сгруппировано двадцать три других, немного меньших размером, не считая бесчисленного множества маленьких башенок, издали казался втиснутым между готическими кровлями особняка д’Алансон и Пти-Бурбон. Эта башенная гидра, исполинская охранительница Парижа, с ее двадцатью четырьмя грозно поднятыми головами, чудовищными свинцовыми и чешуйчатыми крестцами, вся переливавшаяся волнами металлических отблесков, восхитительно заканчивала собою западный угол Города.

Итак, Город представлялся громадным скоплением частных домов между двумя группами дворцов, увенчанных с одной стороны Лувром, а с другой – дворцом Ла Турнель и окаймленных на севере длинной линией аббатств и садов. Все это издали сливалось в одно целое. Над этим множеством зданий высились одна над другою черепичные и шиферные кровли, а над ними, причудливо рассекая воздух и перемешиваясь между собою, вонзались в небо стройные резные, узорчатые башни четырех церквей. Внизу вся эта масса зданий прорывалась через множество улиц и переулков, ограничиваясь с одной стороны стенами с четырехугольными башнями (башни стен Университета были круглые), а с другой – Сеною, пересекаемою мостами и покрытою всевозможными мелкими судами. Таков был Город в пятнадцатом веке.

За стенами Города, ближе к воротам, расположилось несколько предместий, но менее многочисленных и более разбросанных, чем за стенами Университета. За Бастилией скучилось десятка два плохоньких домишек вокруг любопытных скульптурных сооружений Круа-Фобан и массивных сводов аббатства Сент-Антуан-де-Шан; затем шли предместья: Попенкур, затерявшееся в хлебных полях; Ла Куртиль, веселенькая деревенька со множеством кабачков; местечко Сен-Лорен с церковью, колокольня которой издали сливалась с островерхими башнями ворот Сен-Мартен; предместье Сен-Дени с обширной оградой монастыря Сен-Ладр. За Монмартрскими воротами белели стены Гранж-Бательер; за ними высились меловые откосы самого Монмартра, в котором тогда было почти столько же церквей, сколько мельниц, и на котором теперь уцелели одни мельницы, так как современное общество требует только телесной пищи. Наконец, по ту сторону Лувра можно было видеть расстилающееся по лугам предместье Сент-Оноре, в то время уже довольно значительное, зеленеющую Пти-Бретань и развертывающийся Свиной рынок с черневшею посредине страшною черною печью, в которой заживо жарились фальшивомонетчики. Между предместьями Куртиль и Сен-Лорен глаз зрителя останавливается на своего рода здании, увенчивавшем одинокий холм посреди пустынной равнины и издали походившем на развалины колоннады с рассыпавшимся основанием. Это не был ни Парфенон, ни храм Юпитера олимпийского. Это был Монфокон.

Теперь, перечислив главные особенности описываемой картины и опасаясь, как бы все эти подробности не улетучились из памяти читателя по мере того, как мы их указываем, постараемся несколько короче резюмировать сказанное и дорисовать картину общего вида старого Парижа. Итак, повторяем: в центре – остров Сите, похожий своею формою на исполинскую черепаху, лапы которой образуются чешуйчатыми мостами, а голова – массою серых кровель; налево – сплошная трапеция Университета, как бы слитая, плотно сжатая, ощетинившаяся; направо – обширный полукруг Города, изобилующий садами и церквами. Эти три части – Сите, Университет и Город – изрыты бесчисленными улицами. Поперек всего этого тянется серебристая лента Сены, – Сены-кормилицы, как называл ее П. дю Брёль, – сплошь покрытая островами, мостами и судами. Всю эту панораму окружает необъятная равнина, покрытая пестрыми нивами, усеянная красивыми селениями. С левой стороны идут селения: Исси, Ванвр, Вожирар, Монруж и Шантильи с двумя башнями, круглой и четырехугольной. С правой стороны расположены двадцать селений, начиная с Конфлана и кончая Виль д’Эвек. На горизонте – кайма холмов, образующих круг как бы по краям бассейна. Наконец, вдали виднеются: на востоке – Венсен с семью четырехгранными башнями; на юге – острые вершины башен Бисетра; на севере – Сен-Дени с его стрелою, а на западе – Сен-Клуи с его крепостью. Вот каков был Париж, которым любовались с башен собора Парижской Богоматери вороны, жившие в 1482 году.

Между тем Вольтер сказал об этом городе, что он до Людовика XIV имел всего четыре хороших памятника: купол Сорбонны, церковь Валь-де-Грас, нынешний Лувр и, не помню, какой четвертый, кажется, Люксембург. К счастью, Вольтер написал «Кандида» и лучше всех остальных людей, сменявших друг друга в бесконечном ряду поколений, умел хохотать дьявольским смехом. Это, между прочим, доказывает, что можно быть гением в одном каком-нибудь искусстве и ничего не смыслить в остальных. Не воображал ли и Мольер, что он оказывал много чести Рафаэлю и Микеланджело, когда называл их Миньярами своего времени?

Но возвратимся к Парижу пятнадцатого века.

Париж был тогда не только красивым городом, но и цельным произведением зодчества и истории Средних веков, был каменною хроникою. Он был составлен всего из двух наслоений: римского и готического. Римское наслоение давно уже исчезло, за исключением терм Юлиана, в виде которых оно еще пробивалось сквозь толстую кору Средних веков. Что же касается отложения кельтского, то его следов не находили даже при рытье колодцев.

Пятьдесят лет спустя, когда начавшееся Возрождение принялось примешивать к этому строгому и вместе с тем разнообразному единству ослепительную роскошь своих фантазий и систем и праздновать свои оргии римского свода, греческих колонн и готических перекладин, распространять свою тонкую, идеальную скульптуру, свои любимые арабески и свое архитектурное язычество, современное Лютеру, – тогда Париж, быть может, сделался еще более прекрасным, зато не таким гармоничным для глаза и мысли. Но этот блестящий момент быстро миновал. Возрождение не отличалось беспристрастием: оно не довольствовалось созиданием – оно стремилось и к разрушению. Правда, ему нужно было очистить больше места. Таким образом, Париж лишь на мгновение был вполне готическим. Еще не успели окончить церкви Сен-Жак-де-ла-Бушри, как уже начали ломать старый Лувр.

С тех пор великий город с каждым днем все более и более терял свой облик. Париж готический, под которым исчезал романский, быстро исчез в свою очередь. Какой же Париж заменил его?

Был Париж Екатерины Медичи в Тюильри[50]; Париж Генриха II в городской ратуше, – оба этих здания прекрасны еще до сих пор; Париж Генриха IV на Королевской площади – кирпичные фасады, каменные углы, шиферные кровли и трехцветные дома; Париж Людовика XIII – в церкви Валь-де-Грас – зодчество приземистое, придавленное, полуовальные своды с какими-то толстыми колоннами и горбатыми куполами; Париж Людовика XIV – в церкви Святого Сульпиция – каменные банты, облака, червячки и завитушки; Париж Людовика XVI – в Пантеоне (вообще все это здание слеплено кое-как); Париж республики – в Медицинской школе, – тоже плохом подражании римлянам и грекам, столь же похожем на Колизей или Парфенон, как конституция III года походит на законы Миноса, – этот вид зодчества назывался «стилем Мессидора»; Париж Наполеона – на Вандомской площади – нечто действительно грандиозное, но состоящее из одной бронзовой колонны, перелитой из пушек; Париж Реставрации – в здании Биржи – слишком белая колоннада с чересчур прилизанным фризом (здание это четырехугольное и стоило двадцать миллионов).