Шемас Маканны - Мои рыжий дрозд Страница 3

Шамаш быстро подошел к одному из валунов и обхватил его руками. Ноги скользили по мокрой траве. В этот миг потемневшее небо раскололось надвое от резкой вспышки, и почти сразу хлынул грохочущий ливень. Раскинув руки, Шамаш прижимался лицом и грудью к шершавой поверхности камня и чувствовал, как между пальцами текут струйки воды. Вода текла непрестанно, проникая всюду — под одежду, в ботинки, а потом, казалось, влилась в глаза его и уши и постепенно пропитала мозг. Именно в эту минуту Шамаш ощутил неожиданное облегчение: головная боль, не отпускавшая его вот уже несколько дней, вдруг прошла под очищающим потоком небесной влаги. Жизнь и смерть слились воедино.

Спящий и мертвый друг с другом схожи, не жизни ли образ они являют?

Внезапно дождь кончился. На мокрой траве заблестели солнечные блики. Шамаш выпрямился и взмахнул руками. Теперь он знал. Щеки его впали, жара и стужа лицо опалили. Шикарное пальто выглядело ужасно, и он действительно своим видом был подобен идущему дальним путем или, — иными словами, напоминал бродягу. Но он был счастлив. Счастлив, как может быть счастлив юноша, впервые познавший женское тело или вдруг понявший, что он сильнее своего старшего брата. Торжество и сила клокотали в нем, он знал, что теперь сможет все.

Камни. Глаза. Холмы. Слезы. Заячья капуста.

В среду по утрам на улицах не было почти никого. Так что особенно некому было смотреть, как Шемас Маканна, бакалавр искусств, бродит из одной конторы в другую, встречая всюду вежливый, но твердый отказ. От асфальта поднимался жар, и ноги стали потными. Возле одной двери белела бутылка молока, рядом росли яркие одуванчики. Когда он был мальчиком, у них дома в саду росла только заячья капуста, ни травы, ни цветов. С раннего детства он полюбил ее кисловатый вкус, вкус родины. Конечно, сейчас он все делает не так, сам понимая это. Кто, правда, захочет взять пришедшего с улицы первого встречного? Ну, подумаешь там, диплом. Кому он сейчас нужен? Это Сапожник погнал его гулять по пеклу, а сам небось сейчас лежит на травке и загорает. Шемас опять был в Бюро и заполнил еще одну анкету. После этого на его фотографию хлопнули еще одну жирную печать, так что лица, практически не стало видно. Да и кому оно нужно, его лицо?

На прошлой неделе он ездил опять на Инис Гал, захотелось вдруг вспомнить веселое прошлое лето. Там опять, конечно, все по вечерам танцевали народные танцы, и он не смог удержаться. Тогда, год назад, он помнил, у него все время болело горло: днем он орал на учеников, а вечером усердно распевал хором народные гэльские песни. А еще они тогда ходили по ночам на озеро и ловили рыбу. Там же ему удалось найти эти красные водоросли, целая сумка до сих пор висит у них в коридоре. Ребятам он сказал, что это сырая «травка», и они поверили. А скажи он все как есть, они бы небось подумали, что он шутит, с чего бы действительно вдруг человеку начать есть водоросли?

А в этот раз на танцах все казалось ему какой-то игрой, любительским спектаклем, в котором он сам зачем-то решил принять участие. Он вдруг потерял сознание, и девушка, которая вместе с ним выделывала очередное заковыристое па, громко закричала. На лацкане его пиджака поблескивало маленькое золотое колечко — знак того, что он говорит по-ирландски. Потом ему стало стыдно, и он поспешил уехать домой.

Наплевать на все.

Доктор сидел один на верху грязного автобуса цвета сливочного мороженого. Под ногами воняли окурки, а на стекле снаружи застыли серые струйки прошедшего вечером дождя. Он смотрел на улицу и ни о чем не думал.

Вечером он вырезал раковую опухоль из мозга старика и сделал это вдруг с таким даже для него самого неожиданным совершенством и каким-то изяществом, что почувствовал прилив бодрости и гордости самим собой. Спать не хотелось, и он даже решил было пойти пройтись, однако перспектива стать жертвой одного из ночных «искателей легкой наживы» заставила остаться в больнице. Доктор спустился в свой кабинет и почти до самого утра просматривал свои записи, бесшумно напевая. Только перед рассветом ненадолго прилег на кожаный диван. Спал совсем недолго, но проснулся по-прежнему бодрым. Он вышел на улицу, сел в один из первых автобусов и начал кружить по улицам, совершая своего рода психологический моцион. Такое случалось проделывать и раньше: ему нравился пустынный город раннего утра, когда на улицах нет почти никого. Пустынный город… Может быть, это напоминало ему пустыню… Но вскоре начинали открываться магазины и улицы постепенно наполнялись людьми.

В небе заурчало, как в животе, и на теплый асфальт закапали тяжелые слезы. В эту минуту он как раз выходил из автобуса, так что ему не оставалось ничего другого, как искать временного укрытия у какой-нибудь двери. Он ненавидел дождь. Тогда, в Новой Усадьбе, он, конечно, сильно простудился и до сих пор еще до конца не пришел в норму. Прижимаясь спиной к двери какой-то лавки, еще закрытой, доктор брезгливо всматривался в облака, пытаясь понять, надолго ли зарядило на этот раз. Прямо у него над головой поблескивал латунный шар, вид которого в первый момент удивил. Потом доктор догадался: другие два шара, видимо, отломаны, а все вместе должно было символизировать вход в лавку ростовщика и торговца подержанным платьем.

Прямо под ногами вертелась щепочка, как маленький кораблик в бурном море.

У него за спиной вдруг послышался звук отпираемого замка, и дверь открылась. На пороге появился мужчина небольшого роста, довольно пожилой и очень худой. Увидев Макгрене, он вздрогнул, пальцы невольно потянулись к длинной желтой бороде. Молча кивнув доктору, он жестом пригласил войти. В лавке было темновато, но доктор сразу понял: торгуют здесь далеко не каким-нибудь барахлом, тут все, наверное, стоит, недешево. Они разговорились. Ур-Зенаби, как представился хозяин лавки, приехал в Ирландию из Ирана уже много лет назад. Сначала обосновался в Англии, работая на пароходике в одном из парков. Целыми днями возил по озеру скучающих туристов. Можно подумать, от этого катания по грязной, зацветшей воде им становилось веселее. Но когда к власти пришел Хомейни, на Ур-Зенаби стали почему-то посматривать косо, а то и просто враждебно. Короче говоря, он решил переехать в Ирландию.

Макгрене слушал молча, но без особого интереса. Впрочем, под конец он сказал Ур-Зенаби, что, наверное, скоро понадобится его помощь: мол, приедут родные «оттуда» и им нужна будет одежда и все прочее.

Дождь превратился в мелкую водяную пыль, блестевшую на солнце, и доктор собрался продолжать свой путь. Дублин просыпался. Солнце в небе тоже проснулось, и под взглядами его заспанных глаз испарялись ручейки на асфальте. На улицу высыпали стайки мальчишек — продавцов газет, как мухи, прятавшихся от дождя среди листвы. Один из них, мальчик лет четырнадцати, пробежал совсем рядом, держа под мышкой толстую влажную пачку.

— Эй, мальчик, а на мою долю у тебя новости найдутся?

Мальчик остановился и резко повернулся. Он взглянул на этих двух, наверное, смешных иностранцев и улыбнулся:

— Вам «Новости»?

— Да, пожалуй.

— Дай мне тоже, — неожиданно для себя сказал Шамаш. Обычно он не интересовался событиями окружающей жизни. Ему просто вдруг как-то стало жалко этого мальчишку с мокрыми, прилипшими волосами. Будь у Шамаша сын, тому не пришлось бы бегать по улицам с пачками газет.

— Вот, опять скоро выборы, — задумчиво сказал Ур-Зенаби, медленно перебирая свою желтую бороду. Шамаш пожал плечами.

— А что это изменит? — сказал он нарочито безразличным тоном.

— Ну, да, конечно. Одни, потом другие, потом опять какие-то еще новые… А на деле все они одинаковые, такие все респектабельные, благополучные что те, что эти…

— Вот потому про них все так быстро и забывают, — усмехнулся доктор. — А я, вообще, признаться, в этих голосованиях особого смысла не вижу.

— А пули — лучше?

— А пули лучше…

Мимо них бесконечным потоком шли машины, проезжали автобусы, шоферы громко перекрикивались о чем-то, как всегда, шумно доказывая свою правоту, мальчишки перепрыгивали через еще не высохшие после дождя ручейки. Макгрене задумался. «Пули», как вдруг легко он произнес это слово… Нет, сам бы он никогда не решился взять в руки автомат, но вот, если надо было б руководить кем-то, и он бы знал, что лично ему ничего не угрожает… Нет, он не против насилия как идеи, но просто был ли тут смысл… Да, кабы видел ясно какую-то свою цель, что ж, тогда не отказался бы и от пуль.

Его размышления прервал резкий женский крик, полный ужаса и отчаяния. Оба они повернулись, как по команде, и Макгрене увидел ярко-желтый спортивный автомобиль, за рулем которого сидела молодая девушка, почти девочка. Рядом, скорчившись, будто упираясь ногами в переднее колесо, лежал мальчик лет четырнадцати. Толстая пачка газет валялась в нескольких метрах от него. Не успев даже как следует подумать ни о чем, Шамаш подбежал к мальчику и, оттеснив прохожих, которые уже начали собираться вокруг, твердо заявил: «Я врач». Пусть каждый выполнит свой долг. Девушка вышла из машины и прислонилась к полуоткрытой дверце.