Анастасия Вербицкая - Дух времени Страница 3

Изменились и принципы сюжетосложения. На смену однолинейному «жизнеподобному» повествованию пришла свойственная авантюрному роману множественность и запутанность сюжетных линий, смена кульминаций и ложных развязок, завершающих одну сюжетную «авантюру» и тут же начинающих следующую. Такой тип сюжетного построения, как ни парадоксально, тоже диктовался самим «духом времени». «Сюжетная» сжатость развития России тех лет, когда историческое движение совершалось мощными выплесками значимых событий, когда за семилетие начались и закончились война и революция, диктовала иные формы, чем привычное последовательное течение реалистической прозы. Можно сказать, что обращение писательницы к низовым формам литературы «действия» (в конкретном случае — к форме авантюрного романа) было «первой ласточкой» той революции художественной формы, которая, спустя десятилетие, привела к новым попыткам взломать сюжетное повествование, попыткам, которые будут предпринимать уже мастера русского авангарда.

В романе Вербицкой использованы многие приемы, ставшие в начале века достоянием литературного «бульвара». Так ожили архаические приемы соответствия внешности и внутренней сущности героя. В то же время принципы социальной типизации намеренно нарушались. В этом плане характерна сцена знакомства Тобольцева и его друзей с типографским рабочим Невзоровым, когда разбились их стереотипные представления о «сознательном пролетарии» как о грубом невежде с мозолистыми руками.

Объективная обусловленность исторических событий соединилась в романе с роковой предопределенностью развития судеб героев. Категория романтического Рока сменила былые реалистические «гнет социальных обстоятельств» и власть «среды». Рок изначально довлел над судьбами Тобольцева, Лизы, Кати, даже Потапова. Рок определял поведение Сони, ждавшей, когда по его воле Тобольцев все-таки придет к ней. В романе используется характерная для искусства модерна поэтика предвестий и предчувствий, вводятся атрибуты роковой силы: например, головка мертвой «Лилеи» предвещает гибель Лизы.

Вербицкая пользовалась и присущей модерну знаковой семантикой произведений искусства, представляющих собой как бы инварианты происходящих на бытовом уровне событий. Так, рассказанная в пьесе Гауптмана история феи Раутенделейн, трагически неспособной примириться с лживым миром людей, представала символистским отблеском судьбы Лизы. В том же ключе надо рассматривать и постоянные сравнения персонажей с произведениями искусства: картинами, фресками, статуями. Столь же значимы и описания всевозможных художественных предметов, заполняющих дома героев.

В то же время роман насыщен бытом. В нем точно указаны те или иные даты исторических событий и разных происшествий в жизни героев. Фактографически достоверно отображено множество «мелочей» московской географии, тогдашних причесок, одежды, мебели, даже погоды. В 1905 году в моду входят именно те платья, какие носят героини романа. Именно в то время, когда Тобольцев живет в Женеве, там находится редакция ленинской «Искры», сотрудникам которой передает из ссылки привет Потапов. Фактография и быт, казалось бы, переполняют роман, но они нужны для своего же преодоления и преображения. Это также характерная черта искусства модерна. Как говорил один из мастеров русского модерна М. Врубель: «Когда ты задумаешь писать что-нибудь фантастическое — картину или портрет, ведь портрет тоже можно писать не в реальном, а в фантастическом плане — всегда начинай с какого-нибудь куска, который напишешь вполне реально. В портрете это может быть перстень на пальце, окурок, пуговица, какая-нибудь малозаметная деталь, но она должна быть сделана во всех мелочах, строго с натуры. Это как камертон для хорового пения — без такого куска вся твоя фантазия будет пресная и задуманная вещь — совсем не фантастическая»[6].

И сама писательница, и ее современники не раз указывали на прототипы многих героев романа. Так в воспоминаниях о своих дальних родственниках — московских купцах — Вербицкая отмечала: «У них было двое детей: Лиза, послужившая мне прототипом для образа Лизы в моем романе „Дух времени“, и сын… Вася, кремень в свои двенадцать лет, весь в отца. С него я писала Капитона»[7]. Большевик С.И. Мицкевич подчеркивал, что имеются прототипы и образов революционеров: «В 1905 году я жил в Москве и часто встречал А. А. Вербицкую. В то время она особенно охотно и активно помогала нашей партийной организации предоставлением своей квартиры для собраний, деньгами и т. п… События 1905 года она отобразила в своем увлекательно написанном романе „Дух времени“. В нем она с большой симпатией вывела ряд наших партийных товарищей»[8].

Но эта прототипность художественных образов также служила для создания картины жизни, преображенной волей писателя. Например, такое, на первый взгляд, «типичное» семейство Тобольцевых как бы аккумулировало черты многих богатых купеческих семейств, сыгравших яркую роль в русской культуре начала века. Это и артистическая страсть и талант создателей Художественного театра, и меценатство и помощь революционерам С. Морозова, и финансирование художественных начинаний С. Мамонтовым и Н. Рябушинским, и уход в дружинники молодого фабриканта Шмита, и т. д. Так же трансформированы в романе и реальные фигуры «партийных товарищей». Фактографическая точность в изображении революционных событий была основой для создания романтической «творимой легенды» о революции, ориентированной на традиции романа В. Гюго «Отверженные». Как и в произведении французского романтика, революция представала как прекрасный, но обреченный прорыв из сферы быта в высший мир Бытия. Подобно главным героям романа Гюго, Тобольцев оказывался на баррикаде «случайно», но эта «случайность» была проявлением романтического Рока. Уход героя сражаться на баррикады был реализацией его стремления слиться с мировым «духом музыки», который таился в трагическом финале народного восстания.

В фигуре индивидуалиста и эстетика Тобольцева Вербицкая воплотила свое истолкование ницшеанского типа «человека-артиста» — разрушителя старой морали, обладающего панэстетическим мироощущением. Если говорить о прототипе этого героя, то его надо искать среди знакомых Вербицкой модернистов, утверждавших жизнестроительную роль искусства. Одним из них был москвич Валерий Брюсов. Именно его взгляды преломились в рассуждениях Тобольцева о революции как стихии, одновременно и благотворной, и разрушительной, приближающей «последний день» художников и поэтов[9]. В споре «эстетика» Тобольцева и большевика Потапова о судьбах искусства и свободе творчества с точностью до скрытой цитаты претворена известная полемика В. Брюсова (статья «Свобода слова», 1905) со статьей В. И. Ленина «Партийная организация и партийная литература».

По-новому трансформирована в «Духе времени» и «вечная» для Вербицкой проблема женской эмансипации. Открывая длинный роман историек счастливого брака главных героев, писательница начинала тем, чем, как правило, кончались классические любовные романы XIX века. Душевные драмы героинь романа были связаны с их верностью старым концепциям, ставящим чувство в центр жизни женщины. Духу времени соответствовал и конец прежнего семейного быта.

Роман был сразу же переведен на несколько европейских языков. Особой популярностью он пользовался в Германии, где был издан в 1909 году издательством Ив. Ладыжникова.

Уверовав в безошибочность найденного ею художественного приема — соединения злободневной проблематики и формы сенсационного романа или, как язвительно говорил критик К. Чуковский, в «сочетание Рокамболя и Дарвина, Пинкертона и Маркса»[10], — Вербицкая создала в том же стиле свой второй знаменитый роман «Ключи счастья» (1908–1913).

Установка на романтическую сказочность в современном фактографическом обрамлении стала писательским кредо Вербицкой, учитывавшей вкусы «своего читателя» — самой широкой демократической публики. Вербицкая так определяла его эстетические требования: «Тот, кто думает, будто рабочему и мастерице не нужна красота, тот совершенно не знает этого читателя… Он прекрасно знает правило, что все рода искусства имеют право на существование, кроме скучного. Он романтик, этот читатель. И это самое ценное его свойство… И от литературы они ждут не фотографии, не правды… нашей маленькой, грязненькой, будничной правды… а как бы это сказать — прорыва в вечность… Литература должна быть не отражением жизни, а ее дополнением. И вот что бы то ни стало она должна утверждать жизнь! Никакой пессимист, как бы он ни был талантлив, не проникает в сердце народа…»[11]

В «Ключах счастья» Вербицкая вновь рассказывала «сказку о Золушке» — бедной девушке Мане Ельцовой, встретившей богатого барона Штейнбаха, полюбившего ее и помогшего стать знаменитой балериной. Главной целью романистки было поведать историю «новой» женщины, которую так и не встретил Тобольцев, которая осмелилась сбросить путы старой морали. Сама Вербицкая так разъясняла цензору Н.В. Дризену идею своего произведения: «Женщина, не ставь любовь в центр своей жизни, чтоб не сделаться банкротом, когда любовь уйдет. Посвяти себя науке, искусству, творчеству, деятельной любви к людям. Не гонись за маленьким личным счастьем. Победи свою страсть, освободи душу для великого и вечного. И „ключи счастья“ будут в твоих руках»[12].