Генри Джеймс - Предисловие к книге Джеймс Генри Повести и рассказы Страница 3

В январе 1887 года Джеймс занес в свою записную книжку поразившую его "курьезную историю" о капитане Силсби - "бостонском знатоке искусства и поклоннике Шелли". Он записал и подробности "любопытного приключения" Силсби, пересказанные ему одним из его знакомых. "Мисс Клермонт, бывшая любовница Байрона (мать Аллегры), жила до недавнего времени здесь во Флоренции, достигнув глубокой старости, лет восьмидесяти или около того [*Клер Мери Джейн Клермонт (1798-1879) была падчерицей Годвина и сводной сестрой его дочери Мэри, вышедшей замуж за Шелли. После разрыва с Байроном, который был отцом ее внебрачной рано умершей дочери Аллегры, Клер подолгу жила в доме Шелли и была близким другом этого поэта. Она умерла во Флоренции в глубокой старости, приняв католичество], а с нею жила младшая мисс Клермонт - лет около пятидесяти. Силсби знал, что у них есть интересные рукописи - письма Шелли и Байрона, - знал это давно и лелеял мысль завладеть ими. С этой целью он задумал план поселиться у мисс Клермонт в надежде, что старая леди, по ее дряхлости и упадку сил, умрет при нем и он сможет прибрать к рукам документы... Все произошло так, как он рассчитывал. Старуха умерла, тогда он вступил в переговоры с ее родственницей - старой девой пятидесяти лет - о предмете своих желании. Ее ответ был: "Я вам отдам все письма, если вы на мне женитесь!" Говорят, что Силсби продолжает ухаживать. Здесь, конечно, есть небольшой сюжет: две увядшие, странные, неимущие и презираемые старые англичанки, пережившие свое поколение в заплесневелом уголке чужестранного города, хранящие как свое драгоценнейшее достояние эти прославленные письма. А затем и тайная стратагема фанатика Силсби: как он сторожит и выжидает, как высиживает свое сокровище. Развязка не обязательно должна повторять то, что рассказывают о бедняге Силсби; во всяком случае, общая ситуация сама составляет сюжет и картину. Она меня очень поразила. Интерес будет заключаться в цене, какую должен заплатить герой, какую старуха или наследница потребует за письма. Его колебания, его борьба - ведь он действительно готов почти все отдать..."

Этот наскоро записанный набросок "курьезной истории" в сопоставлении с выросшей из него повестью "Письма Асперяа" позволяет уяснить особенности творческого метода Джеймса. Художник сохраняет почти без перемен фактическую канву, хотя и переносит действие на Флоренции в еще более романтичную и притом богатую "байроническими" ассоциациями Венецию. Он опускает конкретные, индивидуальные подробности биографии героя, которому поручает роль рассказчика. Это уже не "бостонский шкипер", моряк-оригинал, влюбленный в поэзию, а анонимный охотник за литературными редкостями - профессиональный публикатор, биограф, литературный критик. Его имя, его прошлое остаются в тени. Зато на горизонте повести подымается, озаряя все, что в ней происходит, своим магическим сиянием, новое светило, "созданное" воображением Джеймса: никогда не существовавший, но получивший у него полное художественное воплощение гениальный поэт-романтик, своего рода симбиоз Байрона и Шелли, но притом американец по происхождению, сумевший, как и сам Джеймс, с юных лет приобщиться и к европейской культуре.

Драматизм повести [*Пьесы Джеймса не имели успеха, что причинило ему много огорчений; но драматическая напряженность - в соответствии с девизом его записных книжек: "Драматизируй! Драматизируй!" - отличает все его лучшие повести и рассказы. Инсценировка "Писем Асперна" с успехом шла в наше время в театрах Англии и других стран] и ее ироническое звучание, столь характерное для Джеймса, резко усиливаются благодаря постоянно ощущаемому в ней присутствию Джеффри Асперна. Его величие оттеняет мелочность тех лукавых интриг, которые плетутся вокруг его посмертного наследия. Отблеск его любви - навсегда бессмертной благодаря его стихам - придает значительность, даже интригующую романтическую загадочность неряшливой и уродливой старухе Бордеро, ведь это она, прославленная Юлиана [*Это имя (в тексте - Джулиана), возможно, было навеяно поэмой Шелли "Юлиан и Маддало" (1818), где в лице графа Маддало был изображен Байрон, а в лице Юлиана - сам Шелли], воспетая великим поэтом!

Сцена, где умирающая старуха Бордеро застигает своего жильца на месте преступления, когда он готовится выкрасть драгоценные письма Асперна, полна трагического величия. Рассказчик впервые видит великолепные лучистые глаза прежней Юлианы, ослепляющие его пламенеющей в них яростью. Русскому читателю этот эпизод может напомнить соответствующую сцену "Пиковой дамы", скорее "Пиковой дамы" Чайковского, чем Пушкина.

Образ младшей мисс Бордеро - племянницы Юлианы - в трактовке Джеймса углубляется по сравнению с первоначальным наброском. Благодаря полутонам и большей мягкости очертании, которыми он пользуется, создавая ее портрет, мисс Тина но только смешна (как ее прототип), но и трогательна. Как отмечают Маттисен и Мэрдок, редакторы и комментаторы "Записных книжек" Джеймса, характерно, что автор "Писем Асперна" отступил от исходной схемы, намекнув, что мысль о женитьбе героя на Тине как "цене" писем Асперна исходит от ее тетки, Юлианы, а не от самой "невесты". Духовный облик Тины, таким образом, освобожден от своекорыстных матримониальных расчетов; на первый план выступают ее несколько угловатое, старосветское простодушие и честность, заставляющая ее бесповоротно отказаться от дальнейшего "торга" с рассказчиком, как только она убеждается, что близость с ней для него невозможна.

Джеймс отступает от первоначального наброска и в том, что обходит молчанием точный возраст мисс Тины: убийственная прозаическая цифра "пятьдесят лет" ни разу не названа; в сценах в саду и особенно в ночной Венеции героиня молодеет на глазах у рассказчика и читателя. В ней пробуждается, хотя бы и ненадолго, ее нерасцветшая женственность, наивное любопытство, отзывчивость ко всем впечатлениям жизни, которых она так долго была лишена; и судьба этого бесконечно одинокого, никому не нужного существа трогает читателя, как трогает она, вопреки его воле, и самого рассказчика.

В подтексте "Писем Асперпа" заключена в зародыше еще одна очень важная для Джеймса мысль, которая в дальнейшем станет центральной в целом цикле его рассказов, написанном в 90-х годах.

К замечательнейшим рассказам этого цикла принадлежат "Смерть льва", (1894) и "В следующий раз" (1895), входящие в настоящий сборник, а также "Урок мастера" (1892) и "Узор ковра" (1896). Трагическое противоречие между художником и обществом - в центре всех этих рассказов. Их содержание отчасти уже предвосхищается в "Письмах Асперна" изображением суетных, пошлых и недостойных интриг, которые плетутся вокруг посмертного наследия великого поэта. Гневный возглас Юлианы: "А-а, гнусный писака!" - уже предвещает отчасти настроения горечи и скорби, которыми проникнуты картины "литературной среды" в рассматриваемом цикле.

В предисловии к тому собрания сочинений, где были объединены эти рассказы, Джеймс писал, что его занимала более всего "ирония" основной ситуации: "художник, создавший то, что ему больше всего хотелось сделать, выполнивший свой замысел, остается совершению одиноким посреди болтливой, непонятливой толпы". Джеймс не скрывал того, что в этих рассказах много автобиографического; напрасно, писал он, было бы искать прототипы его Парадеев и Лимбертов: автор взял эти "трагедии и комедии" "из своего интимного опыта", "из глубин" "собственного сознания".

В "Уроке мастера" знаменитый писатель Сент-Джордж с горечью предупреждает своего молодого Друга, литератора Оверта, чтобы тот не следовал его примеру - "унизительному, плачевному примеру служения ложным богам!". Сент-Джордж презирает собственные книги, написанные с оглядкой на "идолов базарной площади". Коммерческий успех открыл ему доступ в светское общество, обеспечил ему комфорт, роскошь, семейный уют... Но в глубине души этот прославленный писатель сознает себя "удачливым шарлатаном" и называет свои сочинения поделками из папье-маше.

По сравнению с этим самоубийством таланта счастливее кажется - несмотря на его одиночество, бедность и безвременную смерть - судьба другого художника. Рея Лимберта в рассказе "В следующий раз". Чтобы составить себе имя и выбраться из нужды, Лимберт пытается совершить именно то, что погубило Сент-Джорджа в "Уроке мастера". После нескольких незамеченных или осмеянных шедевров он сознательно решает, что будет вульгарным, примитивным, опустится до уровня самых низкопробных вкусов, лишь бы добиться одобрения прессы и издательского успеха. Но талант и совесть художника одерживают победу над этими расчетами: Лимберт продолжает создавать великолепные книги, подлинные произведения искусства, обреченные на коммерческий провал [*Как видно из записных книжек Джеймса, обдумывая этот рассказ, он вспоминал некоторые сходные эпизоды своего литературного ученичества - в частности, сотрудничество в газете "Трибуна", для которой он тщетно старался писать как можно банальнее и примитивнее, но тем не менее в конце концов был уволен: его корреспонденции оказывались, с точки зрения редактора, все же слишком "утонченными". Некоторые автобиографические черты Джеймс вносит и в образ рассказчика новеллы, безымянного литературного критика, друга Лимберта]. Не прибегая к риторике, Джеймс передает одной-двумя фразами героический смысл этих "поражений" Лимберта, означающих торжество подлинного искусства. Это символическая картина лондонского рассвета: "Полоска летней зари над лондонскими крышами сияла трагическим багрянцем. Таков был цвет великолепного самообмана Рея Лимберта".