Аугуст Гайлит - Новеллы Страница 3

- Лучше признаться, чего уж там скрывать - издевается надо мной отец.

Мне нечего больше сказать.

Я выскакиваю за дверь и бегу к Улле. Хочу схватить ее за горло.

Но ведьмы не оказывается дома.

- Хундва, - говорю я. - Маленькая лохматая Хундва, бежим со мной! Они говорят, будто я оборотень, будто я зарезал лошадь Кристьюхана. Я не хочу больше с ними жить, они для меня хуже смерти. Я в болото хочу бежать, в лес, куда глаза глядят. Только бы избавиться от них, выбраться из этого гадючника. Хочу расти свободно, как дерево, подставив ветру широкие ветви. Хундва, моя Хундва, бежим со мной. Я знаю такие места далеко отсюда, где нас не надет ни один ургвеэсец. Там широко раскинулись поля, волнуются реки, сияет солнце. Здесь ты быстро увянешь, как дрожащий листок на осеннем ветру. Почему ты не хочешь идти со мной, Хундва?

- У тебя не избушки, - отвечает она.

- Я построю тебе избушку, - обещаю я. - Но не на болоте, не в трясине, где живут одни хищные звери и гады. Я построю ее в открытом поле, где гуляют вольные ветры. Хундва, тебе неведом вечерний ветер, напоенный медом и цветочной пыльцой. Ты никогда не видела вечернего зарева. Вообрази, что птицы вьют гнезда у нас под стрехой и без конца распевают свои песни! Идем со мной, бежим отсюда, подальше от этих мест, где нет сил ни жить, ни умереть.

Пусть говорят, что люди из Ургвеэ не выносят лучей солнца, что сразу слепнут и умирают — пусть, бежим туда, пусть мы проживем всего один день, одно мгновение, но зато мы увидим солнце! Что нам смерть, если мы будем вместе! Только подальше от этих туманов и этих людей! Хундва, ты не улыбаешься, на радуешься!

- Таких мест нет нигде, - отвечает Хундва.

И я сдаюсь, уступаю.

- Может, и нет, - говорю я с тоской. - Может, везде одни болота, как ты говоришь, но разве это мешает нам искать? Только пойдем со мной, одному мне не уйти. Душа моя больна, я слаб. Но ты качаешь головой, не хочешь идти? Тогда скроемся в болоте, построим там свою избушку посреди урчащих вод. Натаскает камней и сучьев, насытим болото, пока оно не станет твердью.

- Избушка посреди болота? - смеется Хундва.

Подымаю глаза, вижу ее смеющийся рот и с ужасом замечаю, что ее губы в крови. В растерянности умолкаю.

- Хундва, - говорю я ей, - так это ты оборотнем бегала прошлой ночью. Это ты заломала лошадь Кристьюхана! Зачем ты это сделала, Хундва? Бочки твоей матушки полны мяса, закрома завалены зерном, кладовые ломятся от золота и серебра. Зачем ты сделала это, кровожадное животное? Вытри свои губы, мне стыдно и страшно.

- Не говори так громко, - сердится Хундва.

- Я кричать должен, вопить что есть мочи! Хундва, маленькая Хундва, девочка из болота, ходит оборотнем, весь рот в крови! Хундва — в твоем имени шумит вечерний ветер, а ты рыскаешь кругом, словно хищный зверь, и сосешь кровь. Вечная ночь опустилась мне на сердце. Теперь я тебе верю, нет других стран за лесами и болотами, других людей. Только мрак и темень кругом, одно туманное болото, куда ни посмотри, куда ни пойди. Весь мир сплошное урчащее болото, в котором мы стонем и страдаем. И злоба горит, и ярость гложет, и преступление гнездится в каждой душе.

Значит, не Хундвы с золотым пушком на щеках, она всего лишь призрак, бред моей души. Есть хищник и рыскающих зверь, который только и ждет, кому бы вцепиться в глотку. Нет мне спасения, бесполезны мои стенания. Как белка прыгаю с дерева на дерево, и каждая ветка качается подо мной.

- Ты нездоров, - говорит Хундва. - Ступай домой. И не показывайся людям, они ненавидят тебя. Что ты знаешь о мытарствах оборотня! Что знаешь ты о лесах, когда они расступаются перед тобой и под ногами ломаются сучья? Говоришь о свободе, а знаешь ли ты, что только дикий зверь может быть свободным? Ненавижу тебя, ты робок и слаб! Ты говоришь о странах, которых нет. Ты молишься богу, которого я не знаю и не хочу знать. Тебе никогда не распрямиться. Ты кричишь в ночи, но твой голос не слышен в тумане. Ты слаб телом, ярость твоя бессильна и речи твои пусты, ветер проходит сквозь них, как сквозь сито. Ты говоришь о солнце, но слова твои холодны, они пропитаны туманом. Мы не знаем других земель и не хотим там жить, к чему говорить об избушке посреди привольного леса. Позови меня в болото волчицей, будь зверем, как все мы, может, тогда я услышу тебя. Твой отец стар и хитер, но у него острые зубы, он звереет, когда вонзает их в жертву. С ним я и ходила заламывать лошадь Кристьюхана. Знай, когда-нибудь он и тебе вцепится в глотку, потому что ты слабый и никудышный.

В ее глазах вспыхивает презрение, щеки розовеют. Она говорит монотонно, нараспев. Вытирает губы, на пальцах остается кровь.

- Ошибаешься, Хундва, - говорю я ей. - Вот вырастет мой гнев, тогда берегись! Туман расступится передо мной и тучи рассеются. Я только волчонок, клыки не прорезались еще. Се меня гонят и презирают, но однажды я выпрямлюсь, и тогда содрогнутся болота от ваших воплей. Вместо любви вы напоили меня ядом, вместо доброты вселили ненависть, посеяли бую в моей душе. Цветы бури ядовиты, Хундва!

Волоча ноги, входит Хундва в дом. Встал и я.

Осенний день наполнен мелким, как пыль, дождем. Бреду по болоту куда глаза глядят. Под кочками чавкает вода. Незаметно, крадучись подступает ночь. Ухают совы. Слышу мягкий шелест крыльев в тумане, но самих сов не вижу. Гнилые ветки и мох источают густую вонь.

Домой прихожу под утро. Отец спит, но его глаза открыты и они смеются.

Вдруг какая-то женщина распахивает дверь и кричит на бегу: « Кристьюхан умер!» Отправляемся с отцом туда. Возле лачуги собрались ургвеэсцы, в зубах трубки, на глаза надвинуты косматые шапки. Кристьюхан лежит посреди двора, возле дохлой лошади. Мужики зарезали последнюю его овцу, варили, жарили и ели, пели и бранились, и никто не говорил о смерти старика. А когда напились и наелись, понесли Кристьюхана в болото. Хундва пошла следом, как всегда безмолвная, бледная и боязливая.

Под вечер лачуга Кристьюхана загорелась. Кто-то бросил головешку под стреху. Огонь задыхаясь и пыхтя, метался в густом тумане.

Это работа Хундвы, подумал я.

Наступила поздняя осень с дождливыми днями. Пепельное небо то и дело роняло слезы. Болота сделались непроходимыми, никто не решался ступать на их тропы. Дни стали короткие, не успеет просочиться серый свет, как тут же гаснет. К тому же поднялся ветер и принес мокрый снег с градом. Болото гудело и волновалось.

Пророю туман на миг рассеивался, прямо над головой по сажистому небу двигались тяжелые бесформенные тучи. Болотные клены окрасились в кроваво-красный цвет, роняли листья, будто перья. Желтые березы отливали золотом. Высоко над болотом гоготали улетающие гуси.

Отец целые дни проводил у старой Уллы. Был весел, все время смеялся, явно что-то задумывал. Под вечер брел домой с тяжелыми узлами и мешками на горбу. Закрома наполнились зерном, в хлеву появились две телки. Достаток его рос с каждым днем.

Потом он начал гнать спирт, варить пиво; пробовал, смаковал, но не пил. Замышлял что-то всерьез. На мои вопросы только усмехался, и в горле его слышалось странное, похожее на смех дребезжание.

Однажды к нам пришла Хундва.

Она была весела, руки ее горели. Она осмотрела приготовления отца, попробовала свежее пиво, отхлебнула водки, заглянула в хлев, походила по дому и всем осталась довольна. На прощание сказал мне:

- Готовься к свадьбе, недолго осталось. Маленькая Хундва выходит замуж!

- К какой свадьбе? - поперхнулся я.

- Нет, вы только посмотрите на него, - рассмеялась она. - Он не знает. Все Урквеэ бурлит, а он не слыхивал.

- Ах да, - спохватился отец. - Раз Хундва ко мне переселяется, придется тебе подыскать другое жилье. У меня для тебя места нет.

Они дружно смеются, их похотливые губы раскрываются, глаза горят, они берутся за руки и спешат через болото к Улле. Хундва вприпрыжку впереди, юбка развевается, как парус, отец, сгорбившись, пыхтя и кашляя, ковыляет следом. И ветер бросает им вслед, словно цветы, охапки снега.

Разом во мне закипает все — гнев, страсть и отчаяние.

- Хундва, - кричу я. - Молодая волчица из болота, всего от тебя ожидал, только не этого. Господи, только не этого! Что может быть более мерзким, жестоким и горьким! Или твои глаза ослепли, или ведьмаки тебя околдовали — тебе на погибель и людям на смех?

Хочу бежать за ними, кричать, хочу столкнуть их в урчащую прорву трясины, но услышав удаляющийся смех, остаюсь возле своей лачуги. Во мне вдруг просыпается зверь, хочу бить и крушить пивные бочки, чаны с водкой, хочу красного петуха под крышу пустить! Пусть празднуют свадьбу посреди болота, в ржавой воде, и в гостях у них будут кикиморы, оборотни и снежные вихри. Хочу выть, как зверь, скалить зубы.

- Ах так, значит, - кричу я, - так обделываются делишки, потихоньку, украдкой, как ночь подступает к болоту. Хундва, молодая волчица, будет жить здесь с тем, кого я ненавижу больше всего, чьим проклятием пропитана каждая моя клеточка. Явится сюда, влюбленная обнимать-целовать старика, перебирать желтыми пальцами его сивую бороду, петь ему песенки, странные и непонятные, как сон, как воды тихое течение. А потом, ночью, как только сгустятся туманы и засвистит, загуляет ветер по всей округе, побегут они оборотнями по болоту. Молодая волчица впереди, старый самец, принюхиваясь, позади. Тогда береги скотину, всякую живность береги — кровожадная Хундва колобродит!