Эрнст Гофман - Магнетизер (другой перевод) Страница 3

- Что ты имеешь в виду? - осведомился барон.

- Во сне, - продолжал Биккерт, - как однажды заметил некий остроумный писатель{161}, мы делаемся превосходнейшими драматургами и актерами, мы верно схватываем любой внеположный характер во всех его сокровенных чертах и представляем его с совершеннейшей правдивостью. На это я и опираюсь и порой думаю о всевозможных забавных приключениях, случившихся со мною в странствиях, об иных комических характерах, рядом с которыми жил, и тогда моя фантазия, выводя на сцену этих персонажей со всеми их странностями и причудами, устраивает мне восхитительнейший на свете спектакль. Накануне вечером я как бы задаю себе лишь канву, набросок пьесы, а во сне из всего этого пылко и живо, по воле творца, возникает импровизация. Я ношу в себе всю труппу Сакки{162}, которая так живо разыгрывает сказку Гоцци со всеми выхваченными из жизни подробностями, что публика, которая опять же представлена мною самим, верит этому как сущей правде... Я уже говорил, что в чередованье этих словно бы произвольно вызванных грез я отвлекаюсь от таких, которые созданы особенным, рожденным внешними случайностями, настроением или внешним физическим воздействием. Например, мучительные сны, которые от времени до времени терзают каждого, как-то: падение с башни, казнь через обезглавливание и прочая, - возникают от той или иной физической боли: дух, во сне куда более отъединенный от животной жизни и вершащий свою работу в одиночку, толкует ее на свой лад и подводит под нее фантастическую подоплеку, каковая в сей миг согласна с цепочкою его представлений. Помню, однажды во сне пил я пунш в веселой компании: хорошо мне знакомый бахвал офицер{162} без устали подзадоривал студента, пока тот не бросил стакан ему в лицо; завязалась всеобщая потасовка, а я тщился восстановить мир и был изрядно ранен в ладонь, от жгучей боли я проснулся, - и изволите видеть! рука впрямь была в крови, я порезал ее толстой иглой, ненароком воткнутой в одеяло.

- Ах, Франц! - вскричал барон, - не больно-то приятный сон ты себе уготовил.

- Увы, - сказал художник жалобным голосом, - ничего не поделаешь, судьба частенько нас карает, да как! Вот и у меня тоже бывали страшные, мучительные, жуткие сны, от которых я обливался холодным потом и был сам не свой.

- Рассказывай, не томи! - воскликнул Оттмар. - Хотя бы и в пику твоей теории.

- Ради всего святого! - взмолилась Мария. - Вы что же, вовсе не имеете ко мне снисхождения?

- Нет! - решительно отвечал Франц. - Снисхожденья отныне не будет! Я тоже видел страшные сны, как и всякий... Не я ли был приглашен на чаепитие к княгине Амальдасонджи? не надел ли ради такого случая сюртук с позументом и вышитый жилет? не говорил ли на чистейшем италианском - lingua toscana in bocca romana*, - не был ли, как и подобает художнику, влюблен в эту прелестную даму? не говорил ли ей самые возвышенные, самые прекрасные, самые поэтические комплименты, когда случайно посмотрел вниз и, к ужасу своему, обнаружил, что хотя и облачился тщательнейшим образом в придворный мундир, однако ж забыл надеть панталоны? - И не успели слушатели рассердиться на этакое неприличье, как Биккерт с воодушевлением продолжил: - Господи! ну что еще сказать об иных адских муках моих снов! Не видел ли я себя вновь двадцатилетним юношей, не горел ли желанием танцевать на бале с благородными девицами? Не истратил ли последние деньги, чтобы перелицевать старый сюртук, придавши ему некоторую новизну, и приобрести пару белых шелковых чулок? Когда же я наконец благополучно очутился у дверей залы, блистающей тысячами огней и полной разодетой публики, и отдал свое приглашение, коварный привратник отворил подобие крохотной печной дверцы и с дьявольской учтивостью произнес, что, мол, покорнейше просит входить, ибо в залу ведет именно эта дверца! Но все это безделица рядом с кошмарным сном, который напугал и истерзал меня минувшею ночью... Ах, я был листом отменной бумаги, сидел точнехонько посередине в виде водяного знака, и некто - собственно говоря, знаменитый на весь мир поэт, но, так уж и быть, я не стану называть этого сквернавца по имени, - сей некто, вооружась немилосердно длинным, дурно очиненным и щербатым индюшачьим пером, корябал по мне, горемыке, записывая ужасные нескладные вирши. А другой пакостник, анатом, однажды себе на потеху разобрал меня на части, будто манекен, а потом ставил на мне свои дьявольские опыты... К примеру, что будет, ежели нога вырастет у меня на затылке или правая рука составит компанию левой ноге!

______________

* Тосканская речь в римских устах (то есть на безукоризненном итальянском языке) (ит.).

Барон и Оттмар прервали художника громким хохотом, серьезного настроения как не бывало.

- Ну, что я говорил? - молвил барон. - Старина Франц для нашего маленького семейного кружка сущий maоtre de plaisir*! С каким пафосом начал он свою речь об нашем предмете - тем замечательней было действие юмористической шутки, которую он нежданно-негаданно отпустил под конец и которая, будто взрыв, силою разрушила нашу торжественную серьезность; в мгновение ока мы вернулись из призрачного мира духов в реальную, живую, радостную жизнь.

______________

* Забавник (фр.).

- Не воображайте только, - заметил Биккерт, - будто я ваш паяц и сыграл шутку, чтобы вас развеселить. Нет! Эти отвратительные сны вправду терзали меня, и, очень может быть, я сам же бессознательно их себе и подсудобил.

- Наш Франц, - вмешался Оттмар, - накопил кой-какой опыт по части своей теории возникновенья снов, однако же с точки зрения связности и выводов из гипотетических принципов доклад его отнюдь не заслуживает похвалы. Притом есть более высокий вид грез, и лишь эти грезы, лучи мирового духа, до коего он воспарил, человеку должно вбирать в одухотворяющем и благотворном сне, что дарован ему, ибо они укрепляют его и питают божественною силой.

- Берегитесь, - сказал барон, - Оттмар, того и гляди, снова оседлает своего конька, дабы отправиться в неведомое царство, которое мы, неверующие, способны, как он утверждает, увидеть только издалека, как Моисей землю обетованную. Но мы не позволим ему так просто нас покинуть - очень уж по-осеннему неприветлива нынешняя ночь, может, посидим еще часок вместе, велим затопить камин, Мария приготовит нам свой превосходный пунш, который мы покуда и будем считать тем духом, что питает и укрепляет наше бодрое настроение.

Биккерт, громко вздыхая, как бы с просветленьем во взоре глянул ввысь и в тот же миг склонился перед Мариею в позе смиренного просителя. Мария, которая до этих пор была довольно молчалива и задумчива, на редкость сердечно посмеялась над потешными ужимками старого художника, а затем проворно встала, чтобы со всем старанием исполнить желанье барона. Биккерт деловито сновал туда-сюда, помог Касперу принесть дров и, меж тем как, опустившись на одно колено и избоченясь, раздувал огонь, поминутно призывал Оттмара показать себя переимчивым учеником и поскорей сделать с него изрядный набросок, тщательно запечатлевши огненные эффекты и красивые блики, озаряющие ему лицо. Старый барон еще повеселел и даже распорядился подать себе длинную турецкую трубку с мундштуком из редкостного янтаря, а такое бывало лишь в наиприятнейшие часы... Когда по зале поплыл неуловимый, тонкий аромат турецкого табаку, а Мария наколола собственными руками сахару, сложила его в серебряную чашу и покропила лимонным соком, все преисполнились ощущения, будто здесь явился добрый дух родного очага и душевное благорасположение, им внушаемое, непременно углубит и оживотворит наслажденье этой минутою, так что все прежние и грядущие происшествия останутся бесцветными и забвенными.

- Удивительно, однако ж, - молвил барон, - что Марии всегда так замечательно удается приготовленье пунша, пожалуй, всякий другой едва ли придется мне по вкусу. Тщетно она подробнейшим образом рассказывает о пропорции составных частей и прочих тонкостях... Вот однажды наша капризница Катинка при мне сделала пунш в точности по Мариину способу, я же и одного стакана выпить не мог; Мария как будто произносит над напитком колдовское заклинанье, которое сообщает ему необычайную магическую силу.

- А разве не так? - воскликнул Биккерт. - Колдовством своего изящества, своей грации Мария оживляет все, что ни делает; уже само созерцание приготовлений придает пуншу замечательный вкус.

- Весьма галантно, - прервал его Оттмар, - но с твоего позволения, милая сестричка, не вполне справедливо. Я согласен с батюшкой в том, что все, приготовленное тобою, прошедшее через твои руки, будь то еда, питье или какая-либо вещица, также и во мне поселяет сердечное удовольствие. Колдовство, которое сему причиной, я, однако, ищу в глубинных духовных узах, а не в твоей красоте и изяществе, как Биккерт, у которого, натурально, об них только и речь, ты ведь ему точно свет в окне, еще с тех пор, как тебе лет восемь сровнялось.

- Уж вы нынче про меня чего только не насочиняете! - оживленно воскликнула Мария. - Не успела я одолеть ночные фантазии да виденья, как ты отыскал таинственное во мне самой, и хоть я не думаю более ни о страшном майоре, ни об ином каком двойнике, но все же рискую стать кошмаром для самой себя и пугаться собственного отражения в зеркале.