Висенте Бласко-Ибаньес - Луна Бенамор Страница 3

Слуга из отеля, убиравший его комнату, ответил на его расспросы. Гибралтарские евреи празднуют как раз праздник Кущей, один из самых больших праздников в году, установленный в память продолжительных скитаний израильского народа по пустыне. Чтобы не забыть о скорби и страданиях этого перехода, евреи должны были есть на вольном воздухе, в хижине, напоминавшей палатки и шалаши их отдаленных предков. Наиболее фанатичные, наиболее приверженные к старым обычаям, едят, стоя, с палкой в руке, словно после последнего куска должны снова отправиться в путь. Еврейские коммерсанты, живущие на главной улице, устраивают свою хижину на балконе, евреи из бедных кварталов – на патио или во дворе, откуда могли видеть кусок чистого неба. Те, кто по отчаянной бедности ютились в конурах, приглашались есть в хижины более счастливых с тем братским чувством, которое крепкими узами солидарности связывает представителей этого народа, ненавидимого и гонимого врагами.

Хижина, которую видит Агирре, принадлежит сеньорам Абоаб (отцу и сыну), банкирам-менялам, контора которых находится на этой же Королевской улице через несколько домов. И слуга произносил имя Абоаб (отца и сына) с тем суеверным почтением и вместе с тем с той ненавистью, которую бедняку внушает богатство, считаемое им несправедливостью.

Весь Гибралтар их знает! Знают их даже в Танхере, в Рабате и Казабланке. Разве сеньор ничего о них не слыхал? Сын ведет дело, но отец тоже находится в конторе, освящая все своим присутствием почтенного патриарха, авторитетностью старости, которую еврейские семейства считают непогрешимой и священной.

– Если бы вы, сударь, видели старика! – прибавил слуга с болтливостью андалузца. – У него белая борода вот этакая, до самого брюха, а если бы его опустить в горячую воду, она сделалась бы более сальной, чем в горшке, где готовится пища. Он почти такой же грязный, как великий раввин, который у них в роде, как епископ. Но денег у них тьма тьмущая! Золото они забирают целыми пригоршнями, Фунты стерлинги – лопатами. А если бы вы видели пещеру, в которой они торгуют, вы удивились бы! Настоящая кухня! И не поверишь, что там могут храниться такие богатства!

Когда после завтрака Агирре вернулся наверх в комнату за трубкой, он заметил, что хижина сеньоров Абоаб была занята всей семьей. В глубине он, казалось, различал белую голову старика, председательствовавшего за столом, a no обе его стороны руки, опиравшиеся на стол, юбки и брюки:  остальная часть их фигур была невидима.

На террасу вышли две молодые женщины, которые на минуту взглянули на любопытного, стоявшего у окна отеля; а потом обратили свои взоры в другую сторону, словно не замечая его присутствия. Сеньориты Абоаб не показались Агирре красавицами. Он подумал:  красота еврейских женщин – одно из тех многих ложных мнений, освященных привычкой и временем, которые принимаются без всякой критики. У них были большие глаза, красивые, как глаза коров, подернутые дымкою и широко раскрытые, но их портили густые выпуклые брови, черные и сросшиеся, похожие на две чернильные черты. У них были толстые носы и под зарождавшейся тучностью начинала исчезать юношеская стройность их тел.

Потом вышла еще одна женщина, без сомнения, их мать, дама, до того полная, что тело её колыхалось при каждом движении. У неё были те же красивые глаза, также обезображенные некрасивыми бровями. Нос, нижняя губа и мясистая шея отличались дряблостью. Дама уже перешагнула за черту роковой зрелости, которая только что начинала обозначаться в дочерях. Лица у всех трех были желтовато-бледны, того некрасивого цвета, который свойственен восточным расам. Их толстые, слегка синие губы указывали на несколько капель африканской крови, примешавшихся к их азиатскому происхождению.

– Ого! – пробормотал вдруг Агирре, охваченный удивлением.

Ha террасу из глубины хижины вышла четвертая женщина. Вероятно, – англичанка. Испанец был в этом уверен. Смуглая англичанка с синевато-черными волосами, с стройным телом и грациозными движениями. Вероятно, креолка из колоний, результат союза восточной красавицы и английского воина.

Без застенчивости посмотрела она на окно отеля, рассмотрела испанца пристальным взором дерзкого мальчика и смело выдержала его взгляд. Потом повернулась на каблуках, словно желая начать танец, обернулась к любопытному спиной и оперлась на плечи двух других молодых девушек, толкала их и с удовольствием, среди громкого смеха, тормошила их ленивые тучные тела своими руками сильного эфеба.

Когда они все вернулись внутрь хижины, Агирре оставил свой обсервационный пункт, все более убеждаясь в правильности своих наблюдений.

Несомненно, она не была еврейкой. И чтобы окончательно в этом убедиться, он в дверях отеля заговорил об этом с директором, знавшим весь Гибралтар. По нескольким словам тот угадал, о ком говорил Агирре.

– Это Луна – Лунита Бенамор, внучка старого Абоаб! Что за девушка! А! Первая красавица Гибралтара! Да и богата же. Самое меньшее – сто тысяч дуро приданого!

Итак, она все-таки – еврейка!

После этого Агирре часто встречал Луну, в тесном городе, где люди не могли двигаться, не сталкиваясь друг с другом. Он видел ее на балконе её дома, встречался с ней на Королевской улице, когда она входила в контору деда, и следовал за ней иногда почти до самой Пуэрта дель Мар, иногда до противоположного конца города, до Аламеды. Она почти всегда ходила одна, как все гибралтарские девушки, воспитанные на английский манер. К тому же маленький город походил на общий дом, где все друг друга знали и где женщина не подвергалась никакой опасности.

Конец ознакомительного фрагмента.